«Бесы» – самый тяжёлый для чтения роман Достоевского. Ещё тяжелее поставить в театре бесконечные диалоги странных людей петербургского подполья. Дмитрий Брусникин поставил эту тяжесть со своим курсом Школы-студии МХАТ. Сразу скажем - инсценировка Дмитрию Брусникину удалась. Режиссеры-педагоги Михаил Мокеев и Михаил Рахлин натренировали своих студентов соответствующим случаю образом.
В Боярских палатах зритель не ощутил тяжести, зато жести и веселья возникло немало. Жестокое веселье? Не совсем. С этим спектаклем Мастерская Брусникина стала главным резидентом сводчатого краснокирпичного лофта СТД. Зрителей помещается немного, но пространство, локус палат накладывает свой неизгладимый отпечаток. «Nullus enim locus sine genio est» (Ибо нет места без гения). Форма спектакля такая же, что и во «Втором видении» - зрители переходят из одной аркады в другую, а звуковые и зрительные эффекты происходят вокруг. Локализуясь в пространстве бокового зрения, спектакль приобретает особую насыщенность и живость.
Итак, зрители смешиваются с двадцатью актёрами. Два зеркала на двух стенах напротив друг друга создают бесконечную анфиладу питерского особняка. Происходит собрание тайной революционной группы разночинцев, где Верховенский задаёт провокационный вопрос – донесли бы властям присутствующие, если бы узнали о политическом убийстве. Только одна дама подняла руку и сказала – долой террористов, другие зрители решили быть на стороне бомбистов. С другой стороны – это модный клуб, заполненный публикой в предвкушении концерта, ударная установка занимает весь угол. Такая амбивалентность восприятия чрезвычайно приятна, и зрительское ожидание награждается сполна – ударник держит ритм, верховенские, ставрогины, хромоножки, кирилловы и шатовы прыгают с криком - руки вверховенский, руки вверховенский! Одним ударом «вырублены» две цели – попсово-лимонные джунгли групп типа «Руки вверх» и страсть разночинских депутатов голосовать поднятием рук. Пять минут мощной гаражной хип-хоперской рубки. Наведу я смуту, я смуту наведу! ПосредствОм пятерок Россию захвачу!
Вкратце, мгновениями, в концертном варианте, проскакивают опаснейшие искры, инициирующие мировой пожар и продолжающие пламенеть во глубине коллективного бессознательного огромной страны. Шигалев (Алексей Любимов) со своим вполне гитлеровским «окончательным разрешением вопроса», то есть разделением человечества на одну десятую власть имущих эльфов и остальных хоббитов, превращённых в стадо. Верховенский с идеей террора ради инициации «большой смуты» посредством «пятёрок» - раскачка такая пойдёт, какой мир ещё не видал... Николай Ставрогин (Василий Михайлов), аристократ-красавец, любитель маркиза де Сада – понадобится потом, ради олицетворения абсолютной власти. Шатов (Михаил Плутахин) называет Верховенского подлецом и шпионом, тем самым подписав себе приговор. Собственно, коллизия предательства, чужого среди своих, ритуала «революционной жертвы», заклания невинных ради обоснования террора, тема Верховенский-Шатов оказывается главной. Мужские роли правят миром, но сам мир – женского пола, эти пещеры, чердаки и подвалы не осветит огонёк свечи, там теряется меланхолический хрип песни Тома Уэйтса.
После двадцатиминутного ударного разогрева публика рассаживается и внимает странным отношениям Ставрогина с женским полом. Роль Василия Михайлова самая глубокая в спектакле. То ли красная помада размазана поцелуем Лизы, то ли налицо вампиризм аристократа, но похожий на Илью Ильфа во «Втором видении» Михайлов, сняв круглые очки, превращается в учителя маркиза де Сада. Но больше похоже на то, как ученик Дракулы курирует бомбистское подполье петрашевцев. Ставрогин сдержан, глубок, сказочно принцеобразен для девиц и совершенно шизофреничен, расколот в каждой мысли. Чем не Иван-царевич, подменённый «вихрями враждебными»? Хромоножка мгновенно раскалывает лже-графа, прогоняет прочь. В конечном итоге от Ставрогина остаётся запись на телевидении, ведь кроме идей он ничем в мире не присутствует. Да и идея у него одна – спастись от людей и равнодушного страшного мира в Швейцарии, в деревенском шале с видом на озеро. Это он и предлагает девицам – Хромоножке, то есть Марье Тимофеевне Лебядкиной (Маша Крылова), Лизе (Даша Николаева), всем подряд. Он был бы лиричнейшим героем рассказа Набокова «Облако, озеро, башня», если бы не тяга к убийству.
За убийство, коварство и предательство отвечает Пётр Верховенский (Василий Буткевич) - причём в каком-то уже нечеловеческом разрезе демонического сладострастия. Сцена убийства малохольного честного патриота-русофила Шатова прямо намекает на процесс универсального сплочения любой действенной политической партии. Верховенскому мало подослать немца-провокатора Эркеля (Титов Игорь) к Шатову. Мало предать свою пятёрку, сдав её с потрохами охранке. Ему надо всё дело обставить «сверхчеловечески», чтобы соответствовать своему кумиру, «принцу» Ставрогину. Верховенский объявляет Шатова доносчиком, а убийство слявянофила сваливает на инженера Кириллова (Пётр Скворцов), имеющего одну, но пламенную страсть. Кириллов стремится стать Богом, как будто начитавшись писаний Макса Штирнера. Кириллов и есть штирнеровский Единственный, потому что Бога нет. А если есть, Кириллов его убьёт, убив самого себя. Зачем Кириллову погибать зазря - думает Верховенский и предлагает ему перед самоубийством написать признание в убийстве Шатова и Лебядкиных. Так Пётр Верховенский становится лучшим, совершенным, иезуитским агентом охранки – нашим нынешним учиться и учиться. А Ставрогин бежит и бежит, от женщин, политики, людей, себя. Чтобы сбежать, ему приходится убить Лебядкиных – не собственноручно, барину негоже – но современным «заказным» путём, кинув каторжанину медные деньги.
Боярские палаты фокусируют внимание не хуже кинотеатра? Да нет, это просто другое качество живого восприятия. Театральный монтаж, в отличие от кино – наслаивание телесных, внерассудочных впечатлений. Тени от свечи пляшут по стенам, революционная пятёрка освещает друг друга резкими фонариками, выбивающими у зрителя слезу. Сергей Тырышкин, художник постановки, минимизировал выразительные средства, дав сыграть пространству сводов и аркад. Красное на чёрном. Зрители, увидев пару убийств с закатыванием в плёнку, выходят из палат сквозь мусорный чёрный целлофан, натянутый на своды. Выходят, думая - неужели Достоевский настолько глубоко вгляделся в человеческие типы, что вывел исторические эпохальные события, революции и войны из эфемерных душевных характеристик этих странных людей? Сказка ложь, да в ней намёк. Пётр Скворцов (Кириллов) затягивает свободолюбивую растаманскую песню Боба Марли, а Хромоножка рассказывает сказку – на улице, на выходе, на взводе, после живописного аркадного путешествия по нашему подсознанию, по миру подпольщиков и бомбистов.