Анжелика просыпалась в неизвестных кроватях

Проект «100% Furioso» - один из спектаклей пятнадцатого фестиваля NET (17 ноября - 4 декабря). Он интересен тем, что является, одновременно «импортным» и сугубо «нашим» участником фестиваля. В этом спектакле можно разглядеть сильные и слабые стороны нового европейского, постдраматического театра.

Компания «Ricci\Forte» устроила кастинг ещё в апреле. Итальянские режиссёры Стефано Риччи и Джанни Форте познакомились с Кириллом Серебренниковым на фестивале «Территория» в 2012 году, предложили проект для «Платформы» и отобрали из трёхсот отечественных актёров-претендентов всего лишь шестнадцать, как это принято делать в Европе.


Поэма «Orlando furioso» Lodovico Ariosto (1474–1533) – главный рыцарский эпос 15 века, вобравший в себя не только сказания о Каролингах и темы «артуровских» циклов, но и сюжеты персидских, индийских, китайских, греческих сказок. Эта поэма, написанная октавами, повлияла на всех больших европейских писателей, включая Пушкина с его «Русланом и Людмилой». Даже американский Стивен Кинг свой «внутренний» эпос «Тёмная башня», свой главный многосерийный триллер о Средиземье, Роланде и Розе написал под непосредственным «водительством» неистового Роланда.

Нет никакой возможности описывать глубочайший фантазм Ариосто, потому что только на краткое описание ветвистой структуры эпоса, с перечислением трёх десятков главных героев уйдёт пять страниц. Поэтому зададим вопрос – что именно итальянские авторы перенесли из поэмы на сцену?

Ничего. Ариосто совсем, совсем не причём. Это типический ответ на все подобные вопросы относительно связи литературных источников и современного театра. Долой засилье литературы, долой истории «о персонажах и событиях, настолько же изношенных, как одежда в ZARA. «Только чистая, ничем не прикрытая кожа и поиск сквозь вопль наших страстей, только анализ безумия любви, понятый как бегство от всякого подобия театральной игры» - сказали о своём замысле соавторы Риччи и Форте.

Сразу заметим, что адепты «постдраматического» театра легко отметают простые вопросы, вроде «разве есть театр, если нет театральной игры?». Нет игры и не надо, любуйтесь обнажёнными телами на пляже, устроенном в «цехе белого» на Винзаводе. Но зачем тогда упоминать, что спектакль сделан по мотивам поэмы «Неистовый Орланд»? Прямо-таки история из песни Хвостенко «Орландина», о превращении обещанного в увиденное:

Шерстью покрылся лоб девичий, красен стал глаз, а голос птичий и волчий лик. Меня чудовище схватило и сладострастно испустило мерзостный крик.

Впрочем, эта песня как раз вписывается в мифопоэтику средневековья, а этот спектакль прямо противоположен всякой древней поэтике, зато нагляден относительно поэтики нынешней. Нынешняя поэза в лучших случаях – насквозь ироничная, бьющаяся в конвульсиях утраты всяческого мировоззрения. Это поэза, похеза, пофигиза, ускользающая от оценки, от этической или эстетической «хватки» по причине непонятости, невнятности главной темы, по причине отказа и отсутствия желания отвечать на «простой» вопрос – кто же такой человек вообще и каков человек этого конкретного спектакля.

С одной стороны это хорошо, с другой – нехорошо, потому что отменяется всякая театральная форма. Это сложный вопрос, мы здесь фундируем, сокращаем проблему: если нет игры, то есть, определённого образа человека, маски, гримасы, жеста – нет и театральной формы вообще, нет внятного высказывания. Кроме того, не хватило авторской иронии к «показу купальников и плавок», авторы-режиссёры оказались недостаточными постмодернистами, так сказать. Придётся это восполнить, описать с сарказмом в некоторых местах…

Зритель, ищущий рыцарских страстей в проекте «100% Furioso», наткнётся на свою же свирепую ошибку восприятия. Наткнётся на трёх девушек в плащах, ощупывающих стены, открывающих двери (восприятия?), причём на дверке были вывешены картинки икон. Намёк на эпическую войну христиан и сарацинов? Во второй комнате, обливаясь водой из бутылок, в плавках и меховых шапках с кокардами «а ля арбат» причитали, плакали и вопили двое парней, на двух языках, отечественном и итальянском.

Наверное, это и был двойной, могучий Орланд, одичавший, голый, ломающий леса, замки, армии. Роланд, уничтожающий всё на своём пути, потерявший разум от неистовой любви к коварной изменнице Анжелике, китайской принцессе. В поэме Ариосто разум и многие другие потерянные вещи находят на Луне архангел Михаил сотоварищи и возвращают Роланду. В спектакле тоже есть слова о Луне, но луной оказывается круглый пластиковый бассейн, в котором наводят волну мощные децибелы итальянской музыки. Даже тема Нино Рота к феллиниевскому шедевру «Восемь с половиной» прозвучала. Но музыка Нино Рота так же далёка от заявленной темы мутации любви, как поэма Ариосто от консьюмеризма манагеров.

В песчаном ангаре мы увидели - девять девушек в купальниках плюс семеро смелых в плавках. Однако, это смелость особого свойства, называемая у офисных людей пикапом. И вот, собственно, последствия стремительного соблазнения словом, делом и телом, последствия пикапа, «съёма без правил» – основа трагедии современного, антисредневекового человека. Красотки садятся на колени к публике, заговорщицки подмигивают. Голых-то людей нынче много показывают на каждом фестивале. Но в «цехе белого» обнажение вторичных половых признаков выглядело точным символом тотальной биологичности нынешней цивилизации, ведь любой пляж любого нынешнего курорта – самодостаточный контекст.

Счастье как секс, как сексуальный подтекст любого действия городского жителя, как антипод творчества, «эроса у Платона» – правящий мировой, психоаналитический, по сути, тренд, начиная с конца 1960-х. Ты счастливый реальный пацан, или ты терпила-интель? И вряд ли это когда-нибудь изменится, это омоложение и примитивизация всего и вся. Тем временем в ангаре Винзавода девушки и юноши встают к своей труппе передом, к лесу зрителей задом и показывают вожделенные для любого пикапщика(цы) места тел. Детсадовская, по сути, процедура – символ трагедии, смерти любви. Нынешняя неистовость секса – причина разрухи в области душевных отношений и переживаний. Таков посыл и идея авторов спектакля.

Другая, тоже давно не оригинальная идея – смерть отдельного, дихотомичного пола от воздвигнутого на пьедестал равенства полов. Может, итальянцы и не хотели такое показать, но у них получилось. В том смысле, что если мы не различаем полов, в их отношении к сексу и всему прочему, если правит призыв к установлению мировой «мультиполовой демократии», то наступает эпоха неразличимости «объектов сексуального потребления».

Как сказал бы писатель Мишель Уэльбек, любовь это всего лишь внутренний аспект удовольствия потребителя в акте потребления товара. Личные, интимные, сексуальные процессы перестали отличаться от безграничного общественного консьюмеризма. Чувства, направленные на другого, перестают быть пограничными, обособляющими другого от всех. Чувства перестали растворять чужесть других, перестали соединять другого и меня в одно тело. Муж и жена суть одно? Уже нет. Другой, как всякий элемент сексуально-социальной, отчуждающей компьютерной сети, становится объектом потребления.

Итак, пара-тройка сцен поразили меня. Может быть, другим, нежели вложенным авторами смыслом. Подсознательная, всеобщая, общественная ревность к чужому счастью-общности показана гениально – девушки целуют, юноши хватают, девушки прыгают на юношей, девы на дев, парни на парней, но их тут же растаскивают окружающие, чтобы «присвоить» этот секс себе. Они разбивают парочки на элементарные уэльбэкские частицы, потому что кайф паразитического перехвата чужого чувства покруче самого секса. Авторы, не желая того, вскрыли подпольные мотивы бессемейного общества возможного будущего, где правят известные идеи написанных антиутопий – общность секс-объектов, то есть жён и мужей, машинность личной жизни, основанной на животных инстинктах. Племена технократов.

Другая сцена, с прохождением процессии полуголых актёров перед зрителями, удивила точным эффектом «конца театральной эпохи», вкупе с той самой «мультисексуальностью». Парни в босоножках на каблуках настолько уже были «использованы» десятками постановщиков, что не вызывают иной реакции, кроме «митьковской», если вспомнить незабвенную фильму «Джентльмены удачи». Мне, пожалуйста, женский туфель, размер 41, 43 и 45. - Девушка, а девушка, как вас зовут? А меня Федя. - Ну и дура. Действительно, общество новых амазонок требует полной потери мужественности. Как будто Роланд захвачен иллюзорным замком африканского чернокнижника Атланта, где ему кажется, что он сам – Анжелика, каждый день просыпающаяся в неизвестных кроватях.

В поэме Ариосто действуют опасные силы, выпущенные архангелом Михаилом для помощи христианам в войне с сарацинами – Алчность, Зависть, Лень, Безмолвие и Распря. А у процессии «бесполых» манифестантов, идущих по песку, в руках – таблички «добрый», «волевой», «застенчивый», весёлый», «грустный» и прочие. Они изображают эти маски, но получается одинаково, одна табличка самоидентификации на всех, какой-то всеобщий американский «чиз», политкорректное «извините, вы не могли бы того-этого». Постдраматическому театру не по зубам показывать драматические маски и даже простейшие психосоматические гримасы – можно было бы сказать. Но эта сцена меня поразила, значит, авторы что-то мне показали.

В конце концов, война христиан с сарацинами продолжается и поныне, в мировом масштабе, а зависть, алчность, лень и распря перешли на новый уровень мировой игры. Возникли и новые мифы, например – равенство полов на фоне жесточайшего подавления мужественности, приводящее к тому, что мы видим вокруг. А если это можно показать пляжно-песочными плясками, то и флаг в руки.

В этом спектакле правит амбивалентность восприятия, личная память каждого зрителя, чему чрезвычайно способствует предельно разбросанный, ассоциативный, внелогический текст авторов, перескакивающий с проблемы «шестидесятилетних невест молодых мужей» на крики везде и всегда обманутых любовников. Текст прекрасный, поэтический. Только не надо было увязывать пластмассовый поэзис насельников офисов, покупателей универмагов со средневековыми мадригалами мастера Ариосто.

Зато теперь ясно, чего бы хотелось увидеть. Например, если бы они плясали и фехтовали зажигалками под ритмы современнейших, лекарственных, обериутских анти-песен Петра Мамонова, что бы случилось? Появилась бы чёткая театральная форма. На работе говорит мне начальник, что я сделал что-то не так, но я абсолютно спокоен, как часы вотерпруф, знаю – сейчас поем! Появилось бы сакраментальное, мифическое, про любовь – я так люблю бумажные цветы, я так хочу, чтоб голая ходила ты, пьяная ходила ты – в у-универмаге.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67