Об альтруизме в науке

Фантомаско

Читая курс лекций по «Антропологии» в вузе, редко задумываешься о том, что люди, о которых рассказываешь, не отделены от остального мира стеной времени, а являются твоими же современниками. Проблема здесь в том, что когда в учебной аудитории говоришь, например, о Канте, воображение большинства слушателей рисует некую картину седой, почти нестеровской древности, которая имеет только опосредованное отношение к настоящему. Это же справедливо, если мы вспоминаем об истории любой науки, восходят ли ее истоки «к динозаврам» и Аристотелю или к середине XIX века. Последнее справедливо для антропологии. Когда говоришь о Фредерике Барте, студенты удивляются тому, что он, оставив заметный след в науке, еще жив. В этом случае обычным делом было вспомнить о Клоде Леви-Строссе как об одном из ныне здравствующих «зубров» науки… Но не сегодня.

В воскресенье, 30 октября 2009 года, Клода Леви-Стросса не стало. Было бы, конечно же, уместным говорить сейчас о его научной деятельности, о том влиянии, которое он оказал на современную антропологическую науку своей структурной антропологией (причем как книгой, так и теорией), о его теории бриколажа или о дальнейшем и весьма своеобразном развитии им идеи француза Эмиля Дюркгейма о главенстве в интеллектуальной жизни человечества так называемых элементарных бинарных оппозиций (жизнь-смерть, правое-левое и т. д). Конечно же, необходимо было бы вспомнить и о влиянии на самого Леви-Стросса идей лингвистов Фердинанда де Соссюра и Романа Якобсона. Однако делать этого мы не будем. По нескольким причинам.

Совершенно очевидно, что о научной составляющей жизни Леви-Стросса напишут многие и многое. Это почти стандартная процедура – писать на смерть значимой в научном мире фигуры некие отчеты о «проделанной работе». Этому есть тьма примеров. Естественно, подобного рода работы выполняют свою функцию, как и энциклопедические статьи, в которых коротко, но весьма емко описано, что и когда сделал тот или иной философ, физик или антрополог, какой след он оставил в науке и что от него осталось в «наследство» ученикам и последователям.

Польза таких статей очевидна настолько, что часто кажется, что такой жанр – единственный, в котором можно писать об ушедшем ученом. Тем не менее, с таким подходом весьма сложно согласиться. Положение дел таково, что, несмотря на постоянное стремление науки отойти от «человеческого» как субъективного, на ее стремление открывать объективные законы, согласно которым «работает» мироздание, делается эта наука все-таки людьми. Это означает, что личные переживания и социальные связи ученого не менее, а может и более, важны, когда мы пытаемся говорить о нем sub specie aeternitatis.

Здесь можно вспомнить об одном эпизоде из жизни Леви-Стросса. Он был лично знаком с основателем американской антропологической школы Францем Боасом (в это также весьма сложно поверить, ибо Боас, как и Кант – это «преданья старины глубокой»). 21 декабря 1942 года они вместе ужинали, и именно в этот вечер Боас пережил сердечный приступ и скончался фактически на руках у Леви-Стросса. Это событие не могло не повлиять на Леви-Стросса-человека, но и не могло не оставить след и на Леви-Строссе-ученом. Самой поверхностной импликацией этого события в научной сфере можно считать тот факт, что Леви-Стросс служил именно антропологии, а не этнографии.

Не принимая во внимание личных связей человека, мы тем самым превращаем науку в обычный паноптикум. Он, конечно, интересен сам по себе, но никакого отношения к человеку не имеет, он обезличен, а те имена, о которых мы читаем в учебниках истории, являются в таком прочтении только «проводниками» некоей абстрактной самодовлеющей научной истины. Такой в некотором смысле гегелевский подход к истине, как кажется, не вызывает большой симпатии в гуманитарных и общественных науках, поскольку ведет скорее к кризису, чем к дальнейшему развитию.

Олицетворением проблемы может являться знакомая нам современная ситуация, в которой часто объявляется, что наука все больше и больше замыкается в себе и открывает законы, которые никак не пересекаются с каждодневными интересами человека. По этой причине истина, которую она – наука – открывает, также не может быть значимой для простого индивида, следовательно, если вы хотите получить множество знаний, которые вам никак не пригодятся в жизни – идите в университет и занимайтесь в том числе антропологией.

Попыткой избежать такого одностороннего взгляда может быть как раз интерес к личности самого ученого. С этой точки зрения, смерть исследователя как раз и может стать тем необходимым первоначальным толчком к развитию подобного интереса. Будем надеяться, что уход из жизни классика антропологии послужит стимулом не только личного интереса, но и катализатором для осуществления проекта человечески ориентированной науки.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67