Теоретический зуд

Жак Деррида. Диссеминация. - Екатеринбург, У-Фактория, 2007. 608 с. Пер. с фр. Д.Кралечкина, науч. ред. В.Кузнецов.

Изображения деконструкции определяют некую непристойность отношения философии к Деррида и деконструкции. Эта непристойность, несомненно, имеет достаточно известные параллели в истории философии, хотя отдельного исследования заслуживает именно ее специфика в случае Деррида. Так, непристойность гегелевской позиции по отношению к философии заключалась в господском жесте, который, как выяснилось, был ранее невозможен только потому, что никто не мог представить, что в этом жесте нет ничего, кроме жеста, ничего, кроме определенной - философской - непотребности совмещения абсолютной истины со случайностью прусского подданного. Господский жест в принципе не может быть ничем обеспечен, но именно поэтому он и не подвержен тиражированию. Именно деструкция такого жеста, его разложение - как теоретическое, так и эмпирическое - позволили создать веер философских содержаний, которые определили современность. Преимущество отношения философии к Гегелю после Гегеля (по сравнению с аналогичной задачей выстраивания отношения философии к Деррида) заключалось в том, что "время работало на философию": само эмпирическое развертывание истории демонстрировало расхождения со спекулятивными содержаниями, в чем только совсем правоверный гегельянец мог не увидеть наглядного опровержения тезиса об окончательном (выполненном персонально и социально) совпадении концепта с временем.

В случае Деррида ничего подобного ожидать просто не приходится - хотя бы в силу принципиально иной фигурации времени (и темпорализации) в деконструкции. На этом фоне реестр отношений простирается от всевозможных включений деконструкции в ту или иную текстуальную традицию (это не только герменевтика, феноменология, трансцендентальная философия, спекулятивная диалектика, но и апофатика, мистика) до представления "мышления Деррида" в качестве уникальной загадки, по какому-то неясному праву получившей особые философские привилегии (1). Середину занимают, естественно, позиции ученичества и чтения ("нам еще только предстоит прочесть Деррида"), а, скажем так, обратную "середину" - "отцы-основатели", соучредители деконструкции, уникальность путей каждого из которых позволяет поддерживать некий, по крайней мере, достаточно хорошо декларируемый теоретический консенсус "многообразия деконструкций", не склонный к историко-философским резюме.

Во всех этих способах задать код отношений к деконструкции сохраняется некий "непристойный" зуд, который, несомненно, связан с некодифицируемостью вопросов вроде "что делает, если делает, деконструкция Деррида?", "что она сделала?" и "что со всем этим делать?". Деконструкция остается наиболее значимой насмешкой над теорией события, охватывающей, возможно, онтологические построения от Плотина до Хайдеггера и Бадью. Не ясно, случилось ли с деконструкцией (с ней и посредством нее) что-то такое, что не дает нам спать, или же нет (и у нас просто какая-то бессонница неизвестной этиологии)? Наличие подобного зуда демонстрируется уже хотя бы немалым количеством постоянно издающихся введений в Деррида, всевозможных истолкований, которые задаются целью всего-навсего обеспечить "минимальный доступ" к его "мышлению", начиная каждый раз как будто с азов. Если, по некоторым версиям, советская философия была бесконечным введением в философию как таковую, то определенная часть современной континентальной философии грозит превратиться в бесконечное и никогда ничего не ожидающее "введение в деконструкцию". Даже всевозможные попытки остановить эту текстуальную машину заявлением, что исследуемый зуд - всего лишь следствие некой автоиммунной реакции и что никакой внешней причины (то есть загадки Деррида) вовсе нет, не возымели успеха, и, вероятно, не только потому, что как автоиммунные реакции, так и отношения с "пустым внешним", неизменно оказывающимся наиболее внутренним, как раз и составляют одну из линий деконструкции. Чем более успешно мы могли бы убедить себя в том, что "реакция" на деконструкцию - наших рук дело, то есть чем больше мы понимаем, что зудит только потому, что слишком сильно терли, тем в большей степени мы подвержены деконструкции оппозиции внешнего и внутреннего, нас самих и других, еще в большей степени усиливая влечение "расквитаться с Деррида" как с камнем, о который мы, пусть и по собственной вине, ударились. Деконструкция стала абсолютным чревовещателем куклы-философии - абсолютным настолько, что его несуществование, вымышленность, симулятивность ничего не решают.

Вопрос о "практике деконструкции", если он отличается от довольно ограниченного режима вопроса "что с этим делать?" (всегда предполагающего подвопрос "как от этого отделаться?"), несомненно, должен ставиться в качестве предварительного для выстраивания отношений с деконструкцией, если только такое выстраивание представляется важной теоретической задачей. В противном случае легко ограничиться более или менее полной "сводкой", описью результатов и положений деконструкции, которая, естественно, также небесполезна. Изучение такой практики деконструкции - отдельный вопрос (как и само объединение двух не слишком родственных понятий в одном выражении), здесь же можно предположить, что такое изучение полезно реализовывать в качестве экспериментов, например экспериментальных прочтений, в ходе которых, следуя за вариантом Деррида, необходимо прояснять ту б ольшую игру философской теории, которая не всегда совпадает с горизонтами, вычерченными деконструкцией как учением. Результат - возможно расхождение - сам по себе не ожидается в прицеле на мифологическую деконструкцию деконструкции, однако он необходим для того, чтобы деконструкция все же не осталась чем-то более невозможным, чем школьные изложения науки логики или деконструируемое Деррида послесловие/предисловие к философии (какой бы она ни была).

Примечания:

1. Например, "важно учитывать... то прочтение, которое обеспечивает доступ к мышлению Деррида..." (Г.Бертрам. К чему относится критика деконструкции // Топос, #1 (8), 2004, Минск, с. 72). Возможно было бы представить casus Derrida именно в том смысле, что некое сколь угодно уникальное мышление стало проблемой для философии, то есть проблема Деррида в таком случае - всего лишь проблема работы с единичным или демонстрация некоего "единичного мышления", которое вопреки всему остается мышлением.

(Приведен отрывок из послесловия переводчика "Фармаконы большие и малые").

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67