Та, что зовет вернуться: сгущение универсального

Патриция Лайсафт, Татьяна Михайлова. Банши: Фольклор и мифология Ирландии / Пер. с англ. Нины Чехонадской; Приложение Анны Мурадовой. - М: О.Г.И., 2007, 184 с. - (Нация и культура / Новые исследования: Фольклор).

В этом небольшом сборнике рассматривается одно из самых характерных - вплоть до уверенных претензий на роль национального символа - и самых, как полагают иные ученые, загадочных народных поверий Ирландии: представление о духе женского пола, который предсказывает смерть в некоторых ирландских семьях. Наиболее распространенное, но не единственное из ее имен - Банши: от ирландского bean si - "женщина из иного мира" (1).

По существу, книга о природе уникального. Именно уникальность - наиболее устойчивая характеристика банши, этим она интересна особенно. Не только простые обыватели, но и специалисты по ирландскому фольклору утверждают, что это персонаж специфически ирландский и аналогов в верованиях других народов у нее нет (2). Задача авторов книги - прояснить, в какой мере и почему это так.

Именно в этих целях авторов оказалось трое.

Первую часть сборника составил русский перевод "Карманной книги о банши" - изданной девять лет назад в Дублине "суммарной версии" (3) всего, что за два с лишним десятилетия написала Патриция Лайсафт, считающаяся главным специалистом по этой проблеме в сегодняшней Ирландии (Юниверсити колледж, Дублин). Еще в начале 1970-х Лайсафт разработала детализированный "вопросник по банши", вооружившись которым и опрашивала носителей поверья (актуального, вопреки всякому научно-техническому прогрессу, и по сей день: самые поздние свидетельства о встречах с банши относятся к последним десятилетиям ХХ века, и нет никаких причин думать, что она не встречается еще и по сей день). Таким образом Лайсафт собрала огромнейший материал, хранящийся сегодня в архиве Комиссии по ирландскому фольклору.

На основе большого количества опросов очевидцев (а очевидцы, между прочим, встречались во множестве и описывали увиденное и услышанное на правах реально существующего в красочных подробностях: очень похоже на то, что искренняя вера человека во что бы то ни было в значительной степени определяет его чувственный опыт) Лайсафт подробно описывает всю, какую, кажется, возможно, феноменологию образа. Она реконструирует разнообразие имен, которыми в разных областях Ирландии наделяется банши, выдвигает предположения о происхождении веры в нее. А также описывает ее внешний вид с его характерными деталями (длинные волосы, гребень, любимая одежда - белый плащ с капюшоном); звуки, которые она издает; время и место, в которые она предпочитает появляться; как она себя ведет, если ее обидеть; как эволюционирует вера в нее со временем; и, наконец, прилагает список семей (не такой уж длинный: страница с небольшим), в которых она является.

Одна беда: за пределы сугубо местного опыта ирландская исследовательница не выходит. Даже не знаю, беда ли это: она - узкий специалист, это не ее задача. Несколько хуже то, что она совсем не вступает в диалог с предыдущими исследователями этой проблемы.

Но все-таки самое интересное начинается во второй части. И ценность ее в том, что писал ее не узкий специалист по ирландскому или кельтскому фольклору, а культурный антрополог, имеющий опыт работы с очень разным материалом, включая, например, современный городской постфольклор, - российская исследовательница Татьяна Михайлова.

Написанный как комментарий к работе ирландки, текст Михайловой разрастается до самостоятельного исследования, становясь "отчасти дополнением текста П.Лайсафт, отчасти уточнением, отчасти полемикой с ней" (4). Здесь анализируется также опыт других исследователей и ставятся - с попытками ответа на них - и такие вопросы, каких ирландская фольклористка перед собой явно не ставила; обращается внимание на то, что Лайсафт, подобно некоторым своим предшественникам, упустила из виду.

Тут мы получаем все достоинства взгляда извне. Лайсафт, говорит Михайлова, оставляет без внимания "наличие в ирландской же традиции целой галереи женских образов" (5), воплощающих смерть и разрушение. Но, кроме того, целый ряд признаков и свойств банши указывает на ее родство с персонажами фольклора других народов (достаточно сказать, что гребень и длинные волосы выдают в ней явную родственницу русалок, а пристрастие к пограничным пространствам и темному времени суток - соплеменницу троллей и гномов).

Михайлова выводит образ страшной плакальщицы из специфически ирландского контекста и помещает его в контексты существенно более широкие. Банши оборачивается местным вариантом универсальной темы женщины-смерти, олицетворяющей также власть и судьбу (6).

Эта тема востребована, оказывается, и современным сознанием, "настроенным на мифологическую волну (возможно, в связи в так называемым синдромом миллениума)" (7). В этом облике смерть посещает и наших соотечественников; один такой случай - явление обреченному женщины в красном - у Михайловой даже описывается (8).

"... Тема Смерти, предстающей в образе прекрасной женщины-невесты или уродливой старухи" (9) (именно в этих обликах, по Лайсафт, является банши (10)), которые, по сути, представляют собой "две стороны одной и той же идеи" (11), настолько, утверждает Михайлова, универсальна, "что далеко выходит за рамки средневековой европейской литературы и более позднего фольклора" (12). "Образ женщины-смерти, - пишет она, - реализующийся на протяжении веков и культур в разнообразных мифологических, фольклорных и литературных персонажах, представляет собой, безусловно, своего рода архетип, описанный еще К.Юнгом под именем Анимы, интерпретируемой современным искусствоведом как "мужской локус бессознательного, соединяющий эротическое желание с опытом нуминозного, то есть божественного и дьявольского одновременно" (13). Сама Михайлова склонна усматривать истоки этого образа "в вечной "любви-ненависти" ребенка к собственной матери" (14), "амбивалентная диалектика" (15) образа которой "сохраняется у человека на всю жизнь" (16). "Итак, банши - это персонифицированный образ матери-смерти, матери-земли, олицетворение страха смерти и одновременно универсального к смерти же влечения" (17).

Универсальности образу (а воплощенному в книге взгляду - стереоскопичности) добавляет приложение отечественной исследовательницы Анны Мурадовой, посвященное бретонскому вестнику смерти - Анку. Бретонцы, кстати, тоже числят его своим национальным символом и считают уникальным.

Ситуация оказывается точно та же, что с банши: это и так, и не так.

Анку, казалось бы, совсем не похож на свою ирландскую коллегу. Прежде всего, он мужского пола (и выглядит как скелет или очень худой человек) и ведет себя совсем иначе: не только сообщает о близком конце, но и провожает человека в иной мир, да еще и ведет с ним философские беседы, в которые банши никогда не вступает. Но общего с банши у него оказывается неожиданно много: хотя бы то, что, подобно ей, он появляется только в связи со смертью и неизвестно, занят ли он чем бы то ни было в другое время; как и она, Анку оповещает о приближающейся смерти среди прочего определенными узнаваемыми звуками, причем не всякими, а такими, которые представляют собой "имитацию какого-либо звука, сопровождающего как само умирание, так и погребение" (18). В случае банши это рыдание, Анку же предпочитает постукивание - воспринимаемое как стук его кареты, "на которой он увозит тела умерших" (19). Подобно ей, он - самостоятельная фигура: "не принадлежит ни к ангелам, ни к демонам" (20), "не враждебен Богу, но и не является его прямым посланником" (21). Кстати, как и банши, он совсем не враждебен людям, "а напротив, помогает праведным христианам приготовиться к своей кончине и умереть достойным образом" (22).

"Невольно встает вопрос, - пишет задающая общий взгляд в книге Татьяна Михайлова, - о возможной реконструкции образа "вестника-проводника" из земного мира в иной мир на глубинном общекельтском уровне" (23). И это еще, хочется добавить, по меньшей мере. Здесь есть что обнаружить и на уровне общеиндоевропейской общности, и в конечном счете на уровне некоторых устойчивых (Михайлова предпочитает говорить - вечных (24)) черт человеческой природы вообще. Миф (а в случае банши мы, конечно, имеем дело именно с ним) - когда бы ни возникла его исторически-конкретная модификация - "универсален и в силу этого вечен" (25).

Из всего сказанного можно сделать по меньшей мере два общечеловеческих вывода.

Первый такой: то, что представляет нам уникальным, на самом деле своего рода сгущение универсального, его частное, но в конечном счете всегда узнаваемое преломление. Потяни, как за ниточку, за какую бы то ни было черту уникального - на противоположном конце ниточки-связи непременно отзовется что-нибудь всеобщее.

Поэтому вот и второй вывод: отношения со смертью и умиранием, их стилистика, расстановка акцентов в них, оказывается, в значительной степени определяются конкретным историческим опытом, это один из важнейших инструментов, с помощью которых человек конституирует самого себя и размечает свои отношения с жизнью и прочими ее участниками. Уход из жизни способен быть источником не только страха, но также личного достоинства и личной ценности (а заодно и ценности той общности, к которой личность принадлежит).

На это и проливает свет специфика отношений ирландцев со своей вестницей смерти. Именно благодаря тому, что точно такого же действительно нет у других народов: так яснее видно.

Прежде всего, отношения ирландцев с банши едва ли не родственные и уж точно наследственные. Ведь она "сопровождает" (именно этот глагол обычно применяют аборигены для обозначения ее присутствия в человеческой жизни (26)) совсем не кого попало, а лишь определенные семьи, и более того - только аристократические, исконно ирландские. По некоторым представлениям, все, в состав фамилии которых входят префиксы "О" и "Мак" (27), по другим, более древним, - некоторые благородные и знатные семейства гэльского происхождения (28), потомки королей (29). Во всяком случае, те, что жили на этой земле еще со времен Средневековья. Потомки переселенцев из Англии, появившихся в XVI-XVII веках, а особенно носящие фамилии последователей Кромвеля и Вильгельма Оранского, на участие в их кончине банши могут не надеяться (30).

Лайсафт полагает, что "это отсутствие имеет как политическое, так и культурное значение" (31). Именно в XVII веке, пишет она, система преданий о банши получила особенно существенное развитие в качестве "культурной реакции на урезание или даже исчезновение некоторых аспектов ирландской жизни" (32). В этот век "судьбоносных политических, социальных и культурных изменений в Ирландии" "старый мир гэльской аристократии рушился под напором завоевателей из-за конфискации земель и колонизации, развернутой английским правительством" (33). "Ирландское общество оказалось под серьезной угрозой" (34).

Банши в ее известном сегодня виде появилась как знак отличия подлинных ирландцев. Она очерчивала границы ирландского мира. Поскольку считалось, что английские поселенцы (с их "пошлыми" купеческими фамилиями (35)) не могут иметь "ни морального, ни культурного права на землю Ирландии", они, соответственно, "не могли иметь и права быть достойными внимания банши" (36).

Хочется добавить, что она имеет значение еще и экзистенциальное. В конце концов, все политические обстоятельства и культурные условности - только средства осуществления и выговаривания особенностей удела человеческого.

Банши - как раз та самая смерть, которую Рильке называл "единственная и своя, как жизнь". Она не всякому адресована. Страх смерти, воплощенный в ее образе, - это страх перед "чужой" смертью, неприрученной, дикой, внезапной и безвестной (37).

Банши - знак кровной связи с ирландской землей и связи между поколениями. Ее предупреждение - своего рода забота. Она не угрожает обреченным на смерть людям, но оплакивает их. И даже, пожалуй, не столько оплакивает (хотя и это тоже), сколько зовет присоединиться ко всем членам того же рода, которые уже не принадлежат к живым: воссоединиться с родовым - в некотором смысле бессмертным - целым. Она зовет вернуться. Поэтому на самом деле ее не надо бояться: ее надо просто принимать, как судьбу. Что настоящие ирландцы и делают. Но разве обращенные к себе, лично адресованные голоса судьбы и напоминания о возвращении не слышат представители других народов? Они всего лишь иначе звучат.

Примечания:

1. C.15.

2. См., например, с.8.

3. Там же.

4. С.9.

5. С.123.

6. С.116.

7. С.121.

8. Там же.

9. С.120.

10. См. главу "Внешний вид Банши", с. 39-47.

11. С.120.

12. Там же.

13. С.120. Цитата из: Ревзин Г. Об одном источнике психоанализа // Художественный журнал. - 1996. - #14. - С. 17.

14. С.124-125.

15. Руднев В. Мать // Словарь безумия. - М., 2005. - С. 166. - Цит. по: Михайлова, с. 125.

16. Там же.

17. Там же.

18. С.131.

19. С.132.

20. С.166.

21. Там же.

22. С.167.

23. С.9.

24. "В универсальности данного образа мы склонны видеть не столько его древность, сколько вечность, что не совсем одно и то же" (С.124).

25. С.114.

26. С.22.

27. С.23.

28. С.25.

29. С.126.

30. С.24.

31. С.24.

32. С.24.

33. Там же.

34. С.25.

35. С.25.

36. Там же.

37. С.126.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67