Наследие одного из крупнейших гуманитариев второй половины XIX века поначалу не впускает в себя. Хотя Ренан писал увлекательно и очаровывал публику, но трудно из перспективы наших дней понять, с кем он спорит, на что раздражен, и почему успокаивает себя очередным сочетанием наилучших слов. Та картина возникновения христианства, которую Ренан предложил всей европейской образованной публики, подразумевала мечту как движущую силу истории, а язык – как ту материю факта, из которой и ткутся все сложности и интриги человеческих отношений. Дух христианства для Ренана – дух особой мечты, в которой женственное доверие сочетается с мужеством ответственности за каждое сказанное слово.
С. Козлов нашел лучший ключ к наследию Ренана – историко-культурный. Ренан стремился ввести филологию в пантеон позитивных наук. Отсюда и возникла программа историко-филологических исследований, освобождающих филологию от проклятия коллекционерства, от восприятия ее как школьной грамматики или классицистской нормативной поэтики. Ренан противопоставил Франции, с ее централизацией культуры, прекрасную Германию, в которой университет может существовать даже в городе с тремя улицами, а рядом с университетом типография сразу же печатает плоды новейшей мысли. Если Франция представлялась ему прагматичной державой, ставящей науку на службу политике, то Германия в этой перспективе оказывалась местом, где местные интеллектуальные привычки положительно сказываются на облике науки, местом протестантского вольномыслия, позволяющего выбирать в Писании то, что подходит лично тебе – а значит, выбирать и художественную литературу без оглядки на норму.
Филология Ренана полагает главным предметом свойства языка, напрямую связанные с темпераментом расы, с особенностями существования больших групп населения. Понятно, что Ренан выступал как противник национализма – но гораздо важнее, что он выступает как сторонник введения в университетские курсы «литературы». Литература включала в себя не только романы, но и Канта и Шеллинга – именно эту литературу нужно было изучать филологическими методами, обращая интуитивное схватывание текста на созидание идей. Ренан стремился научить одному: воспринимать странные идеи, непривычные формулы, необычные художественные образы как особый индивидуальный опыт, который становится понятен только тому, кто отважился нырнуть в море языка, в море лингвистических закономерностей. Язык приучает тогда восхищаться собственными законами, благодаря чему странное (вроде художественного вымысла) воспринимается как естественное: как не являющееся функцией языка, но потому являющееся функцией опыта. Это взгляд на науку не с птичьего полёта, а через многогранную призму пробуждающейся интуиции. Именно этот взгляд настолько привычен для нас после школьного предмета «Литература», что мы даже не подозреваем о недавнем его происхождении. Другое дело, что это не интуиция-догадка, а интуиция, позволяющая выбрать в Писании, в литературе, в культуре «само собой разумеющееся», отвергнув все прочее как беззаконное. – А. Марков.
Козлов, Сергей. Эрнест Ренан: Филология как идеология. – М.: РГГУ, 2012. – 103 с. – 500 экз. – (Серия: Чтения по истории и теории культуры. Вып. 60)