«Памятники» – значительно расширенная антология, памятная старшему поколению как «дефицитное» издание Института мировой литературы. Сейчас уже трудно представить, сколько труда стоило составителям включить церковные гимны в подцензурное советское издание. Советский вариант охватывал X—XII века, здесь же мы видим том, в три раза объёмнее, и при этом посвященный только одному периоду: торжеству Оттоновской династии – императоров Священной римской империи. Хотя Священная римская империя существовала ещё многие века (Австрийская империя и в XVIII в. считала себя правоприемницей государства Оттонов, и помещала двуглавого орла на своем большом гербе), её бытие при первой династии было ярчайшей вспышкой средневекового политического сознания. Это был первый в Средневековье случай, когда «восстановление Империи» происходило не с опорой на круг союзников и единомышленников, а напротив, за счёт мобилизации политического влияния дальних. Оттоны сначала усиливали епископские дворы и епископские города, чтобы ослабить крупных феодалов, а потом стали поощрять политические и культурные амбиции мелкого рыцарства. Оттоны не смогли создать придворный круг интеллектуалов, но получили образованный епископат, постоянно требовали бранить Византию за выспреннюю риторику, но сами как что пользовались услугами византийских мастеров.
Противоречивость эпохи чувствуют создатели антологии. Покойный великий филолог М.Л. Гаспаров в начале пишет, что воспроизведение античных жанров в эту эпоху не было возрождением, в отличие от предшествующего каролингского возрождения – ведь окружение Карла Великого стремилось возродить античные ценности, а интеллектуалы оттоновской эпохи только подражали своим недавним предшественникам, тщательно воспроизводя их эстетические установки. Но через несколько страниц он же пишет о папе Сильвестре II, ставленнике Оттона III, как об астрономе и математике, эрудите и риторе под стать титанам Возрождения. Так что же, возрождения не было, а было только продолжение литературной моды, но при этом яркий литератор мог вести себя с той степенью свободы, которую нельзя объяснить следованием предков? Такую же двойственность мы видим и во второй вступительной статье, М.Р. Ненароковой, основного переводчика антологии. Сначала Ненарокова утверждает, что агиобиография (житие святого, построенное по канону классической античной биографии) была смелым жанровым экспериментом, переносом нормативов секулярной литературы в область церковного творчества. Но опять же несколькими страницами ниже она говорит, что агиобиографии создавались благодаря простому любопытству, благодаря естественной человеческой тяге к знанию подробностей жизни других людей. Агиобиография оказывается творчеством реалистического плана, ориентирующим читателя в перипетиях земной жизни «человека яркого, деятельного и талантливого». Если сначала Ненарокова говорила о головокружительных экспериментах с классикой, то в конце она описывает происхождение житийного бытового реализма из простого заполнения рамок канона отложившимися впечатлениями от окружающей жизни. В результате и М.Л. Гаспаров, работавший над темой в начале 1970-х годов, и М.Р. Ненарокова, разбирающаяся в хитросплетениях средневековых жанровых влияний в наши дни, оказываются романтиками литературного канона: канон безличен априорно, он давит на всех своими риторико-поэтическими классификациями, но может явиться гений, который не нарушает, но исполняет канон. Такой гений готов работать во всех жанрах, и тем самым создавать наиболее содержательные жанровые сплавы.
Понятно, что такой неожиданный романтизм – результат не желания беллетризировать предмет, а просто единственный способ описать роль личности в средневековой литературе, в которой возрождения до итальянского Возрождения, можно сказать, не удавались. Нужно поэтому воспеть достижения отдельных авторов, превратив их одновременно в продолжателей и воскресителей традиций, и противопоставить им косность среды. Плодотворно ли это в литературоведении? Не знаю. Точно это плодотворно в переводе. Как читаешь «Пусть необузданный сакс погребальную песню подхватит», сразу же преисполняешься духом Джойсовым, и представляешь дикого саксонца, готового часами исполнять эротические мелодии на саксофоне, заходясь в диких танцах над погибшей цивилизацией, которую сменила пластмассовая детализация, акция, мелиорация... Новые и старые переводы, в блеске найденных стилевых сцепок знакомых слов, играют как небесный саксофон, передавая в русском языке саксонскую какофонию. – А. Марков.
Памятники средневековой латинской литературы X—XI века. / отв. ред. М.С. Касьян [на титуле: отв. ред. М.Л. Гаспаров]. – М.: Наука, 2011. – 895 с. – 800 экз.