Правые и неправые

Заговорщики-патриоты и осколки республики

Александр Керенский. Потерянная Россия. - М.: Вагриус, 2007. - 540 с.

Однажды философ и историк культуры Владимир Вейдле шел по ночному Парижу. Вдалеке маячила высокая одинокая фигура. Чуть позади за ней следовали двое людей с характерной неистребимой военной выправкой. Вейдле приблизился к ним. Один из них негромко сказал своему спутнику: "Видишь вон того длинного? Это Керенский". Из последующего обмена емкими, образными репликами стало ясно, что за развал страны и приведение к власти большевиков господа офицеры не прочь нанести Керенскому то, что на языке как тогдашнего, так и современного судопроизводства называется оскорбление действием.

Вейдле, громко покашливая, обогнал военных и шел между ними и Керенским до тех пор, пока бывший премьер не оказался в безопасности.

Заряд презрения и ненависти к Александру Керенскому был силен и в Советском Союзе, и в русском зарубежье. Здесь и мифическое женское платье, в котором политик-неудачник якобы бежал из Зимнего дворца накануне его штурма; здесь и обвинения в неспособности купировать деструктивные социальные и политические процессы внутри страны. Первого не было. Керенский покинул Зимний в машине американского посла, а переодевался он не в женское платье, а в форму матроса, когда бежал из-под Гатчины из расположения распропагандированных как "краса и гордость революции" казаков генерала Петра Краснова. А вот второе обвинение - чистая правда.

Естественно, что в такой ситуации Керенский вынужден был оправдываться. Оправдываться и перед собой, и перед современниками, и перед историей. Этим он и занимался практически все время после Октябрьского переворота.

Ведь именно при нем начался процесс, о котором писал Уинстон Черчилль в своей знаменитой книге "Мировой кризис 1916-1918", размышляя о русских революциях 1917 года: "Ни к одной стране судьба не была так жестока, как к России. Ее корабль пошел ко дну, когда гавань была в виду. Она уже перетерпела бурю, когда все обрушилось. Все жертвы были принесены, вся работа завершена... Держа победу уже в руках, она пала на землю, заживо, как древле Ирод, пожираемая червями".

Собранные в книге "Потерянная Россия" мемуарные статьи и очерки и есть оправдание Керенского. Но не покаяние. Керенский - мастерский оратор. Он оправдывается, обвиняя других. Так, например, он абсолютно верно обвиняет коммунистов в сотрудничестве с немцами ("Государственная измена Ленина", "Ленин - Парвус - Людендорф"). Бывший премьер справедливо обращает внимание на противоречия в высказываниях Владимира Ленина, Якова Ганецкого и других большевистских партфункционеров, когда они отрицают свое участие в сотрудничестве с германским генштабом, видя в этом "постыдное отречение". Керенский согласен со словами руководившего операциями на Восточном фронте генерала Макса Гофмана, писавшего впоследствии, что "посылка канцлером Ленина в Россию" подобна "снаряду, начиненному удушливыми газами". Но все равно - во всех его словах присутствует плохо скрываемое оправдание. Так, в победе большевизма и современной ситуации в Советском Союзе он видит не свою вину, а только лишь "связь с пережитками изуверческого ленинского интернационализма". Вновь оправдывается Керенский и когда пишет о современных ему проблемах СССР ("Фашизация сталинизма", "Программа красных маршалов"), сравнивает прошлое и настоящее ("Передышка") или же вспоминает об уже ушедших временах ("О революции 1917 года", "Новое разложение армии").

Вот рассуждает Керенский о мятеже генерала Лавра Корнилова ("Заговорщики справа"). "Безумный мятеж Верховного главнокомандующего, мятеж, открывший двери большевикам в Кремль, а Гинденбургу - в Брест-Литовск". Обвинение? Да. Правда, Керенский сразу же и оговаривается, "чтобы не было недоразумений: устанавливая сейчас социально-политический источник преступной деятельности инициаторов и первоначальных руководителей заговора справа, я отнюдь не приписываю эти классовые мотивы втянутым впоследствии в заговорщическую работу офицерам - ни самому Корнилову, ни его военным ближайшим соучастникам, мужественным и боевым русским патриотам". Их он не без основания противопоставляет "Дутовым, Анисимовым и прочим казачьим политиканам". В общем, Керенский, хотя и писал в эмиграции о "контрреволюции слева" в лице большевизма, так и остался в мифологеме, позже отточенной в лаконичную формулу философа-структуралиста Ролана Барта: "Мифов слева - не бывает".

Интересно, пожалуй, еще сравнить этот текст конца 20-х годов с его более ранними и более поздними мемуарами. В каких-то вопросах Александр Федорович смягчился. Например, в оценке личности генерала (но не деяния), в каких-то остался при первоначальных убеждениях (вере в возможность реставрационного реванша). Это связано и с изменениями личных взглядов, с пришедшей с годами мудростью, возвращением к религии. Было трогательно наблюдать, когда на прощание, вне зависимости от горячности спора или просто дружеской беседы, он всегда крестил собеседника. А ведь, думается, что мешало Керенскому ужесточить оценки после смерти (или гибели) большинства свидетелей тех событий? Ведь не постеснялся он это сделать в одном из ранних (если вообще не первом) своем мемуарном произведении "Дело Корнилова" (1918 год).

Другим виновником русской трагедии 1917 года Керенский объявляет Антанту. И здесь бывший премьер солидаризируется со своим бывшим министром иностранных дел, лидером (а фактически диктатором) партии кадетов Павлом Милюковым, с которым у него были споры и в России, и в эмиграции, частично отраженные и в настоящем сборнике ("О войне, о Кремле и о патриотизме"), в том числе и в абсолютно искреннем некрологе памяти политика. В принципе, здесь Керенский действительно прав. Правда, виноваты не все правительства стран "Сердечного согласия", а Соединенные Штаты Америки. На раннем этапе, под влиянием Жоржа Клемансо, союзники склонялись к активной интервенции в пользу белых армий, в том числе и британский премьер Дэвид Ллойд-Джордж, печально известный своим афоризмом, что если можно "торговать с людоедами", то можно и с коммунистами. Однако под влиянием президента Вудро Вильсона, который, не желая увеличивать число жертв, в качестве альтернативы силовой акции предложил организовать при своем посредничестве 22 января 1919 года конференцию ведущих российских политических сил на Принцевых островах в Мраморном море, интервенция была заморожена, а затем свернута. (А ведь интересно было бы увидеть за одним столом Льва Троцкого, Александра Колчака и Нестора Махно. Правда, о чем они могли бы говорить между собой?)

Думается, впрочем, что в отказе от интервенции, возможно и подсознательно (но не без оснований), сыграло роль и нежелание помогать слабому и ненадежному союзнику. Союзнику, который не вел активных боевых действий (кроме операций в начале войны и кровавого, но малоэффективного "брусиловского прорыва") и отсиживался за счет Западного фронта, а в 1917 году просто саботировал свои обязанности и теперь пытается решить собственные внутренние проблемы за счет других.

Александр Керенский мог бы сказать о себе словами поэта Петра Вяземского: "Я пережил и многое, и многих, / И многому изведал цену я". Такой вот осколок республики. Ведь именно при нем и, что удивительно, довольно поздно (лишь в сентябре 1917 года) в Росси была провозглашена республика. Своим долголетием он мог бы поспорить разве что с осколком империи Василием Шульгиным. Кто из них прав? Шульгин сделал все, чтобы любимая им Российская империя погибла. И не только потому, что он добился отречения последнего государя, но и своей парламентской деятельностью. Хотя критику правительства (в первую очередь в рамках Прогрессивного блока IV Государственной думы) Шульгин рассматривал как возможность социального "выброса пара", "путь парламентской борьбы вместо баррикад", однако, как признавался горе-парламентарий, он не мог определить, сдерживают или, наоборот, провоцируют его деяния протестные настроения. На руках Шульгина кровь. Керенский не сделал ничего реального, чтобы его республика выжила. На его руках нет крови, но благодаря его бездействию она пролилась. Кто из них прав? Никто.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67