Петербургские тиражи

Издательство имени Н.И.Новикова: Для наших о своем

Это небольшое издательство под руководством Михаила Рейзина появилось в конце 1990-х годов. Его продукцию характеризует одновременно утонченное, может, слегка манерное оформление и высокая тщательность редактуры. Свойства эти редко сочетаются: пускать пыль в глаза красивой обложкой значительно проще, чем "укладывать" текст. Вероятно, имя первопроходца массового книгоиздания в России, учредителя "Дружеского ученого общества" и "Типографической компании" уже налагает ответственность. Которая по мере сил выдерживается

Профиль издательства определился не сразу. Книга С.О.Прокофьева "Восток в свете Запада" (1998), попадающая в разряд образцово завиральной антропософии и эзотерики, соседствовала с провокационным сочинением Инго Шульце "33 мгновения счастья, или Заметки о приключениях немцев в Петербурге" (2000). Цепкого умом и свободного словом немецкого журналиста, написавшего новейшую энциклопедию русской грязи с духовностью пополам, потом близоруко обвиняли в пристрастии к В.Сорокину и Ю.Мамлееву. Поскольку книги выходили сравнительно редко, на марку издательства никто особого внимания не обращал. Ситуация слегка изменилась после того, как на рубеже веков был издан целый ряд трудов по истории масонства в России. Это и классическая работа Г.В.Вернадского "Русское масонство в царствование Екатерины II" (1999), и новейшие исследования А.И.Серкова от "Истории русского масонства XIX века" (2000) до "Истории русского масонства после Второй мировой войны" (2001).

С 2003 года издательство выпускает серию "Петербургские исторические записки" под редакцией библиографа, искусствоведа и краеведа Дмитрия Северюхина. Совместно с Олегом Лейкиндом им были подготовлены и изданы такие ценные справочные труды, как "Золотой век художественных объединений в России и в СССР (1820-1932)" (1992) и "Художники русской эмиграции (1917-1941)" (1994). При участии русского парижанина Кирилла Махрова - Лейкинд и Северюхин издали энциклопедию "Художники Русского Зарубежья (1917-1939)"(1999). Среди новых публикаций с ведущим участием Дмитрия Северюхина выделяется выпущенный в 2003 году "Новым литературным обозрением массивный словарь "Самиздат Ленинграда". Пять лет назад Северюхин выпустил книжку мемуаров "Вечер в Летнем саду", ставшую идейной предшественницей будущей серии. Если перефразировать Юрия Тынянова, а заодно и Андрея Немзера, это были живые воспоминания о "художественном сегодня", точнее, о последних двух десятилетиях минувшего века, сознательно созданные для своих, чтобы заинтриговать и увлечь непосвященного. Непринужденный рассказ о людях, составляющих для автора свой круг, едва ли не ценнее исчерпывающего справочного издания, поскольку воспроизводит неуловимые "атмосферные" явления, материализует ауру истории, которая творится за углом, на той же улице, в тех же домах, где протекает повседневная жизнь рядового горожанина. Небольшая мемуарная виньетка натолкнула автора на мысль о более масштабном проекте. "То, что серия называется "Петербургские исторические записки", не означает, что она посвящена благословенной старине, - комментирует Дмитрий Яковлевич, - напротив, речь в ней идет о нас, ибо мы, живущие здесь и сейчас, есть персонажи исторические".

Первым выпуском серии стала книга Дмитрия Серверюхина "Русская художественная эмиграция: 1917-1945", представляющая собой расширенный вариант предисловия к справочнику "Художники русского зарубежья" (СПб.: Нотабене, 1999). Затем последовала написанная в соавторстве с историком Вячеславом Долининым книга о ленинградском самиздате 1953-1991 годов ("Преодоление немоты"), сборник критических статей Бориса Останина и Александра Кобака, очерк истории ленинградского андеграунда Николая Вальрана и др. К настоящему времени вышло девять выпусков, из них четыре - в этом году. Об этом, среди прочего, сигнализирует цвет обложек: раньше они были черные с серебром, теперь черный сменился красным. То ли в честь 60-летия Победы, то ли ради общего оживления. По словам Северюхина, цвет будет меняться ежегодно. Серию с таким названием и такой идеологией вполне может ожидать долгая жизнь.

Эдуард Шнейдерман. Слово и слава поэта. О Николае Рубцове и его стихах. СПб.: Изд-во имени Н.И.Новикова, 2005 - 184 с. (Петербургские исторические записки, вып. 8).

Резкая смена настроения - тревожный признак. Однако книга Эдуарда Шнейдермана способна вызвать если не резкое раздражение, то уж во всяком случае, удивление. Особенно после той рекомендации, которую редактор серии дает автору в предисловии:

" Профессиональный стихоаналитик, эрудит, вооруженный арсеналом современных филологических методов, он профессионально препарирует стихи и сам образ одного из наиболее знаменитых поэтов нашего времени".

Не иначе, " препарирование самого образа" Николая Рубцова, которое проделывает Шнейдерман, и породило термин "стихоаналитик", невольно отсылающий к тому аналитику, который "психо". О том, что представляет собой внутренний мир Рубцова, в книге говорится значительно больше, чем о поэтике или исторической и культурной генеалогии. Стихи понимаются здесь в лучших, точнее, почти забытых традициях, а именно, как материал для психологического портрета автора. Почтенный литератор вспоминает здесь друга молодости и пристрастно разбирает стихи второстепенного поэта, которого боготворит соответствующий читательский контингент. По отношению к жанру критики книга пребывает в каком-то ином измерении. И характер предмета здесь ни при чем.

Вводный раздел очерка озаглавлен "Врубаясь в Рубцова". Автор хотел скаламбурить, и это у него, в общем, получилось, пусть и не слишком ловко. Если заглянуть в приложение, где опубликованы стихи самого Шнейдермана, можно обнаружить такие, к примеру, строки, посвященные Рубцову и открывающие стихотворение "Реквием": Вологодский волк, бродяга, / Ерник, ветреник... Поэт. / Остальное все - бодяга. / Суета и пьяный бред. Это не изящная ироническая стилизация в духе Тимура Кибирова, а совершенно серьезно. Столь же серьезны и намерение "врубиться" в Рубцова, и догадки о том, почему Рубцов не "похерил" то или иное стихотворение, и крайне прозорливо отмеченная склонность гения "отмачивать", "откалывать" и "выкидывать" неизвестно что. Местами появляются и такие фантастические образцы риторики, как "пучина банала" (речь идет о скверных юношеских стихах Рубцова) и "Свой-в-доску-гений". Если бы автор изволил шутить, это было бы как-то отмечено. Но Шнейдерман не щеголяет просторечием или сознательно дурным стилем Он исходит из ясных представлений, составляющих набор бесцветных общих мест. Уже предисловие позволяет безошибочно опознать эту интонацию:

"Он выпускает сборники, читая которые, ты окончательно убеждаешься, что пути ваши разошлись. Ну что ж, такова жизнь - говоришь ты себе, как будто эта расхожая фраза что-то может объяснить. А ведь он был тебе друг..."

Воспоминаний, которые и читаются с наибольшим интересом, в книге совсем немного. Названы они с честной доверительностью: "Все, что помню о Коле Рубцове". Автор был близок с ним чуть больше трех лет: в так называемый "ленинградский период" (1959-1962) и первые месяцы после переезда поэта в Москву, когда еще сохранялась инерция старых отношений. Почти весь массив книги занимают поверхностные и тавтологичные разборы стихов, чья основная цель - показать, как быстро и непоправимо опустился Рубцов после того, как уехал из утонченного Ленинграда и угодил в лапы мракобесных "почвенников". При этом сам автор констатирует, что Рубцов и до Ленинграда четко ориентировался на официальную литературу и учился версификаторству исключительно как ремеслу, нисколько не стремясь к повышению общего культурного уровня и не читая ничего, кроме поэзии. В Ленинграде его таланту был придан мощный стимул, который в другой среде быстро сошел на нет.

В своих наблюдениях Шнейдерман пользуется разнообразной терминологией, которую понимает ad hoc. Мотивом у него может быть и "деревня", и "красота Русского Севера", богатство рифмы определяется, судя по всему, исходя из экзотичности рифмуемых слов ("тавоте - тралфлоте", "зубрежки - рыбешки"). Надо заметить, странная манера для "профессионального стихоаналитика". Кстати, он же ни разу не обращается к анализу стихотворного размера, чья семантическая заряженность в случае Рубцова лежит буквально на поверхности. Внятный, но, к сожалению, слишком краткий экскурс в "чужое слово" у Рубцова не перевешивает бессодержательных медитаций о том, что хотел сказать автор и что он тогда (до, после) переживал. Трезвые наблюдения о развитии рифмы от случайной и неотесанной оригинальности к невольной, но уже осознаваемой банальности или о сужении круга тем по мере приватизации Рубцова "почвенниками", опять-таки, фиксируют более или менее очевидные факты. При этом ни внимание и добросовестность автора, ни обоснованность его неприятия позднейшей "рефлексии" Рубцова (хотя вряд ли имеет смысл реагировать на монстров типа Н.Коняева), ни, тем более, лучшие намерения не вызывают ни малейших сомнений. Тем решительнее все перечеркивается отсутствием стиля и навыков систематического анализа.

Вячеслав Долинин. Не столь отдаленная кочегарка. Воспоминания. Рассказы. СПб.: Изд-во имени Н.И.Новикова, 2005. - 88 с. (Петербургские исторические записки. Вып. 7).

Эта книга, напротив, является образцовым выпуском серии. Единственное, что поначалу может показаться недостатком, это более чем скромный объем. Учитывая, что автор - яркий представитель "поколения дворников и сторожей", неофициальный литератор, член знаменитого "Клуба-81" и один из последних политических узников агонизировавшего режима, вернувшийся из лагеря и ссылки по "горбачевской амнистии" 1987 года, текст о его неофициальном и тюремном опыте мог быть на порядок длиннее. Но в итоге именно лапидарность, гармонирующая с намеренно сухим, почти протокольным языком и редкой искрой печального юмора, начинает осознаваться как конструктивное свойство текста, как основополагающий принцип его поэтики.

Долинин был осужден по семидесятой статье, за так наз. "антисоветскую агитацию и пропаганду". При обыске у него изъяли выпуск "Нового мира" с "Одним днем Ивана Денисовича", парижское издание "Доктора Живаго" (их с увлечением, пишет автор, читали понятые), "Памяти Каталонии" Джорджа Оруэлла и мешок литературного самиздата. В это время сменный мастер на 1-ом Октябрьском участке Адмиралтейского предприятия треста "Теплоэнерго-3" был не только одним из активных организаторов литературных чтений, проходивших в музее Достоевского, но и казначеем "Клуба-81". Кассу при обыске не тронули. Долинин пишет об этом случае, как будто отчитывается, но абсурд последних дней "развитого социализма" и начинающейся эпохи "катания на лафетах" почему-то проявляется здесь с особенной силой. Ужасу той поры так мало лет, а сегодня ее вовсю реанимируют стосковавшиеся спецслужбы, по ней тоскуют выжившие из ума солдафоны и впавший в агрессивное детство электорат коммунистов. Но не только. Благостный транс позднего застоя равно мил сейчас всем, кто так или иначе поддерживает насквозь лживую, алчную, бесчеловечную и ксенофобскую власть. Будь то тинэйджеры, доросшие до уродливого нового патриотизма с саундтреком из "Фабрики звезд", или еще не старые, подтянувшие животы в фитнесс-клубах комсомольские вожаки, рассевшиеся по банкам и предприятиям сырьевого комплекса. Книга Долинина скромно описывает объект нынешней ностальгии, исподволь давая понять, как безнадежно зомбирована коллективная память России, растущая из помойки обветшалой империи. Следователем, который вел дело Долинина, был Виктор Черкесов - тогда, в 1982-ом, "верный солдат Партии", "трепетавший при появлении начальства". "Сейчас он верный солдат путинской команды", несколько лет занимавший пост президентского полпреда в Санкт-Петербурге. Ничего особенного, один случай из десятков тысяч, скорее, типичная карьера. Последнее политическое дело ленинградский КГБ был вынужден прекратить в 1989 году. Об этом Долинин тоже упоминает предельно коротко, предоставляя читателю самому измерять и сопоставлять. Читатель, хочется надеяться, и сопоставляет.

Долинин почти не останавливается на мерзостях лагерной и ссыльной жизни. Исключение составляет описание поселка "коттеджей" на окраине города Усинска, где автору пришлось пережить зиму 1986-87 годов. Дело даже не в отсутствии самого понятия "бытовые условия", а в термине "коттедж", который, как специально оговаривает автор, использовался в тогдашних официальных бумагах применительно к грудам строительного мусора, предназначеных для проживания отбросов общества. В этот сегмент попадали не только ссыльные, но и другие горемыки, которым не повезло на Севере с пресловутым, к концу 1980-х сильно укоротившимся "длинным рублем". Долинина интересует именно обыденная сторона жизни, которая сильнее любой идеологии. Главы о пресвитере секты пятидесятников по имени Николай Горетой или об "антикоммунистическом интернационале" представителей "братских" союзных республик, боровшихся за свободу своих народов, служат тому подтверждением. В лагере не обошлось и без курьезов: этот обязательный "жанр" реализуется у Долинина в фигуре одного убежденного коммуниста, умудрившегося в восьмидесятые годы угодить за решетку по политическим мотивам. Он вызывает у автора грустное сочувствие, которое мастерски разрешается финалом истории: " Когда мы, настоящие коммунисты, придем к власти, - делится герой с другими зэками, - у вас, диссидентов, будет статус политических заключенных".

В приложении к воспоминаниям публикуется два холодных и немногословных рассказа о тюремной жизни - их автор однозначно квалифицирует по художественному ведомству. В конце помещено послесловие Ростислава Евдокимова, в те же годы отбывавшего срок в Пермской области, там же, где мемуарист. Это не совсем привычное послесловие, т.к. Евдокимов основное внимание уделяет здесь собственному тюремному опыту, в основном полемизируя с Долининым по вопросу об "идиллических" отношениях между нацменьшинствами. Такая стереоскопия вкупе с информативностью мемуаров делает маленькую книжку насыщенным документом. Говорить о каком-либо дефиците (мыслей, сведений, деталей) не приходится. Все, что нужно, читатель разворачивает сам. Это, как пишет Р.Евдокимов, " значительно более достойный и достоверный источник, чем любые архивные документы КГБ, ЦК КПСС и прочих срамных органов разлагающегося трупа Совдепии". Насколько напыщенно, настолько же и верно.

Новый художественный Петербург. Справочно-аналитический сборник / Общая ред. и сост.: Олег Лейкинд, Дмитрий Северюхин. СПб.: Изд-во имени Н.И.Новикова, 2004. - 632 с.

И напоследок - не самая новая книга, выпущенная издательством имени Н.И.Новикова, и, к тому же, не входящая в серию "Петербургские исторические записки". Вышла она уже относительно давно, однако по каким-то причинам осталась почти незамеченной (за исключением рецензии в петербургском журнале "Новый мир искусства"). По словам Дмитрия Северюхина, целевая рассылка по профильным журналам не дала ожидаемых результатов. Сложно оценивать "исчерпанность" рассылки - кому рассылать, кому не рассылать, кто должен отреагировать, кто нет. Повод для критики всегда найдется. Важно, что это малораспространенное, но во многом прецедентное издание, заслуживающее характеристики именно с этой точки зрения. К тому же, книга отражает одно из основных направлений деятельности как самого издательства, так и близких к нему людей.

Дмитрий Северюхин и его многолетний соавтор Олег Лейкинд предприняли в своем роде уникальную попытку: собрать под одной обложкой то, что акцентируется в первом слове сочетания "Новый художественный Петербург". Подавляющее большинство выставок, объединений и проектов, вошедших в эту энциклопедию, возникло на артистической карте Петербурга за последние двадцать лет. Даже если упоминаются такие институции, как Музей-квартира С.М.Кирова, учрежденная в 1936 году, речь в информационной статье идет о новейших проектах, концептуально реализованных на "старой" площадке (таких, как выставка Владлена Гаврильчика "За детство счастливое наше" (2000) или проект Виктора Мазина и Анатолия Шабурова "Музейный телесериал" (2002)).

Почти двести страниц аналитических материалов - это сборник статей, более или менее полно освещающих разные стороны заявленного предмета. Здесь представлены обзорные работы Северюхина и Вальрана о специфике петербургского художественного рынка. Их дополняют тематически более узкие материалы Сергея Ковальского о Товариществе "Свободная культура" и Ларисы Скобкиной о ежегодных выставках петербуржцев в Манеже. Особый интерес могут вызвать и вызывают исследования новейших феноменов артистической жизни - сквоты (Андрей Хлобыстин) и арт-критика последних десяти лет, эволюционировавшая в сторону "глянца" и сети (Станислав Савицкий). Есть здесь и чисто архивные опыты, например, составленный Любовью Гуревич список квартирных и официальных выставок неофициальных художников с 1957 по 1989 годы. Символично, что замыкают его представительные выставки нонконформистского искусства в Манеже и в Гавани, после чего сам предмет классификации перестает отвечать заданным критериям. Массовая экспозиция запрещенного искусства, - это противоречие в терминах ярко иллюстрирует конец "неофициальной" истории. Есть здесь даже выпадающий из общего контура, но оправданный плюрализмом составителей адвокатский спич, который Александр Симуни произносит о Ленинградском Отделении Союза Художников в период его превращения в Санкт-Петербургское. Несмотря на заявленный аналитический уклон, большинство материалов имеют дескриптивный характер. Разве что в текстах Хлобыстина и Савицкого теоретически заряжен сам стиль письма, что связано с лучшей ориентацией авторов в современном интеллектуальном поле. В остальном, если и формулируются какие-то выводы, то выглядят они, в частности, так: Петербург "обоснованно претендует на статус одной из мировых художественных столиц", но "по уровню развития арт-рынка в значительной мере отстает от Москвы и других крупных европейских художественных центров, разделяя горькую участь российской провинции", и т. д. Ниже написано, что противоречия надо преодолевать. Мысль справедливая, равно как и весьма оригинальная.

Две трети издания составляют алфавитный справочник, удобно структурированный по разделам "Общества", "Галереи" и "Фестивали", а также сводные указатели имен и названий. Некоторые участники художественной жизни Ленинграда-Санкт-Петербурга утверждают, что в справочнике зияют изрядные лакуны, но в таком деле без них никак. Естественно, о лакунах говорят участники арт-процесса, т.е. объекты настоящей работы. Основной массив указателя может лично встретиться с составителями и потолковать. Это и есть актуальность, схватывать которую - неблагодарное, но благородное занятие.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67