O.Г.Эксле. Действительность и знание: очерки социальной истории Средневековья. - М.: Новое литературное обозрение, 2007. Пер. с нем. Ю.Е.Арнаутовой - 360 с. тир. 1500 экз.
Вышедшая книга очерков выдающегося немецкого историка Отто Герхарда Эксле - одна из первых попыток познакомить широкого русскоязычного читателя с немецким видением социальной истории Средневековья. Если современная французская медиевистика (М.Блок, Ж. Ле Гофф, Ж.Дюби) достаточно хорошо известны отечественному читателю, то немецкие историки Средних веков после Э.Ауэрбаха переводятся на русский язык сравнительно редко.
Французская медиевистика со временем все больше сдвигается от собственно истории в сторону чистой философии и в последнее время зачастую сводится к теоретизированию на базе постмодернизма. В немецкой же исторической школе принято ограничиваться реальным материалом, который без французского изящества, но основательно расставляется по своим местам. Эта особенность немецкой научной мысли не новость; еще Жан Поль в 1804 году писал: "Никому так не нравится классифицировать, как человеку, особенно немцу". Впрочем, Эксле - "офранцуженный" немец, и его взгляд направлен не строго на социальную историю (если Эксле и обращает внимание на эти моменты, то делает это в духе М.Вебера), а скорее на историю идей, нашедших свое отражение в социальных явлениях (тема М.Фуко). Обращаясь к мотиву памяти в Средние века, Эксле достаточно четко выражает свою позицию по этому вопросу: для человека Средневековья основные события происходили не в реальности, а в его сознании, поэтому и предмет историка-медиевиста - не столько действительность, сколько знание о ней.
Самая объемная из статей, вошедших в сборник, "Схемы истолкования социальной действительности в раннее и высокое Средневековье в аспекте истории и знания", посвящена одной из важнейших проблем социальной истории Средневековья - вопросу о причинах возникновения трехчастного деления общества на клириков, воинов и крестьян. Если в современной (в первую очередь французской) историографии принято считать, что трехчленное деление общества возникло только в результате "феодальной революции" X-XI вв. (Ж.Дюби) и вся эта схема искусственно навязывалась сверху для поддержания авторитета двух первых сословий, то О.Г.Эксле видит в этой идее не простое следствие того или иного социального события, а комплексное, органичное развитие интерпретационной схемы, введенной еще в "Государстве" Платона. Эксле тонко выбирает ключевые точки, по которым становится возможным проследить, какие именно этапы развития проходила идея о сословиях в раннее Средневековье. Так, двухчленную схему деления общества на области епископской и королевской власти предлагает еще папа Гелазий I около 500 года; схемы, подобные этой, часто встречаются в эпоху Каролингов. К IX веке в качестве отдельной общественной функции выделяется физический труд - это находит отражение в тексте английского аббата Эльфрика, который уже в конце X века разбивает общее число сословий на три: те, кто молится, те, кто трудится, и те, кто воюет. При этом еще нередки случаи, когда представители одного сословия фактически выполняют функции другого: так, около 1038 года буржский архиепископ Аимо собрал войско, в котором сражались и наряду с другими погибли сотни клириков, а в 1023 году французские епископы требовали создания вооруженных епископских войск "для поддержания мира". Однако эти епископские войска не были "воинами" в сословном смысле слова, а лишь выполняли военные функции, при этом оставаясь клириками. Объединить в одно целое духовное и мирское воинство смог только гений Бернара Клервоского. Аббат Клерво, создавая духовный устав ордена тамплиеров, обозначил его как "новый род рыцарства, неведомый прошедшим векам. Неустанно ведет оно двоякую войну: против плоти и крови и против духовного воинства зла на небесах". По Эксле, такое развитие идеи о делении общества постепенно вело к повсеместной социальной милитаризации и явилось одним из факторов, повлиявших на возникновение феномена крестовых походов. Подобный глубокий подход к истории социальных идей редко встречается у современных французских медиевистов, которые, как правило, рассматривают как точку отсчета социальной истории Средневековья правление Гуго Капета и отрицают преемственность социальных идей эпохи Капетингов от мысли более раннего времени.
Для рассмотрения ключевой для Средних веков проблемы взаимоотношений индивида и общества в сборнике Эксле подобраны статьи, посвященные двум разноплановым сюжетам: гильдиям и их влиянию на формирование социальных структур, с одной стороны, и бедности и призрению бедных, с другой.
В вопросе о средневековых гильдиях (статьи "Средневековые гильдии: их самосознание и вклад в формирование социальных структур", "Гильдия и коммуна: о возникновении "объединения" и "общины" как основных форм совместной жизни в Европе") Эксле обращает внимание не на экономическое значение этой формы организации, сколько на особенностях гильдии как социально-культурной структуры. Так, Эксле отмечает, что определяющими элементами, составлявшими суть гильдейского объединения, были всеобщая клятва и совместная трапеза. Клятва регулировала жизнь членов гильдии, устанавливала внутренние иерархические связи внутри объединения и имела для членов гильдии юридическую силу (Эксле приводит ряд ярких свидетельств источников, в которых члены гильдий ведут себя "не по закону, а по своей воле", т.е. не по общему закону, действующему в той области, где гильдейцы находятся, а по внутреннему уставу своей общины). Совместные трапезы не только сплачивали членов гильдии, но и служили средой для распространения религиозности (на гильдейских трапезах могли произноситься проповеди или разыгрываться религиозные миракли). В целом феномен гильдии как социально-культурного объединения (пусть Эксле и пишет, что он не имеет аналогов в мировой культуре) напоминает нам характер мужских союзов у дорийцев (об этом см., например, замечательную работу Ю.В.Андреева "Мужские союзы в дорийских городах-государствах (Спарта и Крит)". - СПб., Алетейя, 2004), если бы не одно важное замечание: в гильдиях полноправно участвовали и женщины.
Две статьи, посвященные восприятию бедности в Средние века ("Формы мира в религиозных движениях высокого Средневековья (1000-1300)", "Бедность и призрение бедных около 1200 года: к вопросу о понимании добровольной бедности Елизаветы Тюрингской"), иллюстрируют всю сложность отношения к этому социальному явлению. Если для Античности богатство считалось престижным и было неотъемлемой частью комфортной жизни, то в христианском восприятии оно превратилось в порок, тогда как бедность стала одной из высших добродетелей (эта система ценностей кажется современному человеку совсем чуждой: достаточно вспомнить, например, показательный и очень яркий, но вызывающий неприятные чувства пассаж из Иеронима, который цитирует в своей книге "Мимесис" Э.Ауэрбах). Несмотря на то, что средневековое общество было крайне религиозным, люди, добровольно становившиеся бедняками (как это сделала после кончины мужа св. Елизавета Тюрингская), вызывали насмешки и раздражение со стороны знати. Возможно, считает Эксле, причина этого отношения в том, что человек, ведущей жизнь бедняка, должен был при этом отказываться не только от своего состояния, но и от общественного статуса, а также от своей духовной реализации, становясь по религиозным причинам "идиотом".
В ситуации со св. Елизаветой немецкого историка больше всего поражает тот факт, что святая смогла добровольно выйти из своего социального круга и принять на себя истинную бедность во всех ее проявлениях. Именно подобные проявления индивидуализма особенно важны для нас в Средние века, когда, резюмирует Эксле свое видение, социальное структуры средневекового общества, человек и его общественное положение практически неотделимы друг от друга и "отдельные члены общества органично, каждый на своем месте, включены в одно большое упорядоченное целое" (М.Зайдльмайер).
Подобная упорядоченная и цельная картина социальной жизни Средневековья и ее преломления в сознании средневекового человека возникает и при чтении статей из сборника Эксле, их сюжеты интересны не только узкому специалисту, но и в общем историческом контексте. Это делает издание интересным как для историков-медиевистов, так и для читателя, которому интересны проблемы социально-культурной истории.
В качестве несомненных достоинств книги нужно отметить перевод Ю.Е.Арнаутовой, ученицы А.Я.Гуревича. И в собственных научных трудах Арнаутовой (например, см.: Ю.Е.Арнаутова. Колдуны и святые: антропология болезни в Cредние века. - СПб., Алетейя, 2004) подкупает уместное привлечение обширного материала (лишь иногда исследовательнице мешает некоторый формализм в интерпретации культурных явлений и тенденций), и перевод сложного текста Эксле ей удался прекрасно. Единственное, о чем приходится сожалеть, - практически все тексты средневековых латинских источников, которые приводит О.Г.Эксле, оставлены без перевода. Если в формате научной статьи отсутствие перевода вполне допустимо, то книга, рассчитанная не только на специалистов по истории западноевропейского Средневековья, но и на популярного читателя, только выиграла бы, будь к этим отрывкам дан подстрочный перевод.