Как постчеловек постчеловеку

Тульчинский Г.Л. Истории по жизни: Опыт персонологической систематизации. - СПб.: Алетейя, 2007. - 400 с. (Серия "Тела мысли").

Петербургский философ и культуролог Григорий Тульчинский - автор нескольких десятков книг по самым разным отраслям гуманитарного знания. Все они направлены, с одной стороны, на трансформацию гуманитарного знания в сторону продуктивного синтеза, с другой - вооружают стратегией свободы творческого поиска.

Прежде чем обратиться в рамках рецензируемой книги к личным персонологическим ресурсам, автору понадобилось создать учение о "Постчеловеческой персонологии" (солидный одноименный том вышел шесть лет назад в "Алетейе" же). Тут уместно вспомнить, что, по его собственному сенсационному признанию, именно он вместе с коллегой С.С.Гусевым, сидя однажды на кухне оного, установил периодический закон попеременной смены лысых/волосатых властителей России (Ленин/Сталин, Хрущев/Брежнев и т.д.), после чего этот анекдот пошел свободно гулять в народ, в итоге обогатив репертуар артиста Задорнова. Между тем в Институте философии Академии наук Украины до сих пор висит фотография Тульчинского с подписью "Автор закона социалистической демократии". Так что, как говорится, "поезжайте в Киев и спросите" (пока там визы еще не ввели).

Книга "Истории по жизни" не укладывается в какие-либо известные научные и художественные каноны. Это своеобразная личная гуманитарная периодическая таблица Менделеева с внутренним устройством "Игры в классики" Кортасара и "Хазарского словаря" Павича или, может быть, "Максим" Ларошфуко, если бы тот родился после этих авторов, но сам был бы к тому же немного Боккаччо. Эта периодическая таблица отчасти установочная, отчасти "декамеронистая", тем самым провоцирующая читателя, а может быть, и некоторых персонажей на поиск или изобретение своих "тяжелых" или "легких" элементов.

Читатель волен читать ее по-разному - традиционно, с начала и до конца, в соответствии с традиционным же оглавлением. Или следовать по предлагаемым автором темам: "Болезнь и врачи", "Власть", "Выверты судьбы", "Деньги, достаток", "Дети", "Друзья", "Конфликты", "Приключения, риски, экстрим", "Радикальные (судьбоносные) решения и встречи, находчивость", "Самопознание" (совпадение с Бердяевым тоже не случайно), "Секс, мужчины, женщины" (не совсем о том, о чем можно подумать), "Смерти и исцеления", "Трудоустройство", "Языковые курьезы" и т.д. А также читать, как вздумается, с любого места. Деление на главы и темы условно, классификации нравов лингвистичны. "В Питере и Москве люди в метро как ездят? Шныриком, шныриком заскочить в вагон, уплотниться и ехать. В Киеве в вагоны входють и выходють. Плавно так, с достоинством. А в Баку так просто - гуляют".

Сам автор во вступлении называет рассказанные им случаи и разнообразные ситуации как истории "повышенной доверительности" и "персонологичные". То есть это не воспоминания, претендующие на буквальную достоверность. Конкретные люди, упоминаемые в тексте, почти наверняка - другие. По крайней мере - не только такие, какими их изобразил Тульчинский. Но они используются автором для описания ситуаций, где он их увидел именно так. А истории эти - скорее, легенды, которые после многократного пересказа все более и более "очищаются" от "подлинной реальности". Как писал Виктор Шкловский, в истории остаемся не мы, а легенды о нас. Вот автор и создал свое предание. Кому-то это, может, и не понравится, но - убери автор имена, и был бы утрачен сам жанр. А жанр, как и само искусство, даже и философское, требует жертв.

Главное в этих историях не те или иные персонажи, известные лица или случайно встреченные и попутчики, а сами ситуации контакта или непонимания, которые масштабной рефлексии не поддаются, но фиксации заслуживают, хотя бы для сиюминутной археологии. "Философствование, - как пишет наш автор, - может носить и сюжетный характер. Например, буддистские притчи и коаны являются, по сути дела, мировоззренческими паремиями, объединенными сюжетами... Важно подчеркнуть, что философствование может реализовываться практически в любом речевом акте и в любом жанре речевого и языкового общения".

"Ехал в Москву. Пришел пораньше. У меня была нижняя полка. Кинул сумку в рундук под полку. Сижу, читаю. Пришла еще пара. Расположились напротив. До отхода осталась пара минут, когда появилась "четвертая". Эта тетечка с налету бросила сумочку на полку надо мной и заявила: "Так я и знала! Был бы молодой, попросила бы его поменяться". Я смолчал. Поезд тронулся. Начали уже обмениваться репликами. Тут эта тетечка потребовала, чтобы я встал: ей надо в рундук. Я встал. Думал, она что положить надумала. А она - хвать мою сумку! Я ей: "Это мое!" Она: "А где мой багаж?" И уставилась на меня. До меня дошло: "У вас какое место?" Оказалось, в соседнем купе. Ушла. Потом, когда зачем-то проходила мимо, заглянула в купе: "Слава Богу, что я у вас не осталась. Там мне уступили нижнюю полку". Мы с соседями переглянулись и рассмеялись. Фактически два раза рот открыла, и каждый раз - чтоб обидеть. Действительно - слава Богу!" Можно было бы сказать - смех сквозь слезы, но философы, в отличие от писателей, не плачут.

Что это - не вошедшие в "основные" книги фрагменты памяти или "записная книжка" для будущих разработок? Или прямое высказывание и так прямого, при всей сложности затронутых ранее проблематик, авторского стиля? Вот какую остроту приобретает описание похождений с рукописью книги "Самозванство". В одном из издательств хотят видеть текст "немного попостмодерничнее". "Это значило - потуманнее, понеоднозначнее, с "ускользанием автора". Короче, то, что я называю "пальцем вокруг клитора". А мне нужно было высказаться в этом тексте именно прямой речью. Я плюнул".

Так постперсонология обернулась экспериментальной протооткровенностью.

В сущности, автор, которого сильные мира сего не раз пытались "съесть" или "уесть", теперь сам редкостно и жертвенно подставился - просто сам себя отдал на съедение читателю, в соответствии с одной из своих историй. "Она поехала к нему в Бурунди, где у него оказалось много жен, а из нее как белой женщины пытались сделать что-то священное, для чего надо было каждому члену рода съесть по ее кусочку..." Дело теперь за культурой читательского потребления. Но не слишком ли повышенно доверителен автор к читателям? Растащат бедного до полной его постперсонологичности... А с другой стороны - вдруг получится тотем?

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67