Его пример - другим наука

Когда человек не способен написать внятный роман, он называет свой опус "роман-dream". Если этого ему кажется недостаточно, то он придумывает в придачу к первому еще и второй жанровый подзаголовок - "столичные притчи одиночества". Главы в dream'е, натурально, отсутствуют, зато наличествуют "сегменты". Для пущей красоты писатель снабжает эту многоэтажную постройку семью пафосными эпиграфами, заимствованными у кого ни попадя, начиная с Михаила Лермонтова и заканчивая Мишелем Фуко. Не пощажены ни Вернадский, ни Бердяев, ни Иван Шмелев. Потом сочинитель придумывает для своего dream'а звонкое название "Привратник бездны", отчего на том свете краснеют бульварные беллетристы Серебряного века, а на этом рецензент "Нашего современника" в захлебе счастья сравнивает автора с Вергилием. Но Вергилий в глубине души хочет быть Нестором, а потому венчает всю эту красоту подпись: "Писано в месяцы на изломе XX и XXI веков по Р.Х., в стольном граде Москва".

Когда человек понимает, что прозаиком ему не быть, он идет другим путем: основывает Клуб метафизического реализма при ЦДЛ и называет себя главой Творческого совета Клуба и координатором его Библиотеки (все с Больших Букв - это непременное условие). А так как у каждой уважающей себя организации должен быть президент, то отец-основатель приглашает на эту роль метафизика со стажем - ну, вот хотя бы Юрия Мамлеева.

Когда эти подготовительные операции, наконец, выполнены, человек идет со своим шедевром под мышкой в издательство - ну, вот хотя бы в "Рипол классик". "А сколько вас, метафизических реалистов?" - спрашивают его там. "Нас много, - уверенно отвечает писатель, - нас целый Клуб". И в издательстве на радостях тут же основывают для этого Клуба специальную серию метапрозы. А для большей важности пишут первую часть слова латиницей - "meta-проза". Смысла здесь ровно столько же, сколько и в том, чтобы вместо "роман-сон" написать "роман-dream". Зато красиво до ужаса.

Понятное дело, где серия - там и Редакционный совет персон эдак на пятнадцать. Формируется он, естественно, из членов все того же Клуба и сочувствующих. Список участников Редсовета с перечнем всех регалий (президент, ректор, академик, лауреат) прилагается впоследствии к каждому выпуску серии.

Затем издательство и писатель приступают к совместной работе над будущей книгой. А именно: помещают на задней обложке томика фотографию автора в пелевинских темных очках, а чуть ниже пускают несколько рекламных слоганов, уверяющих, что сочинитель сего "творит (может быть, даже и сам того не ведая) нечто в виде современной Книги Книг".

Наконец настает очередь читателя. Его честно предупредили, что автор не ведает, что творит, но, тем не менее, он мужественно открывает книгу и на первой же странице натыкается на фразу:

"Молитвенный тысячелетний дворец, видимо, использовался прихожанами различных религиозных конфессий".

Тут у читателя возникают несколько вопросов. Во-первых, за какие грехи ему под видом романа (пусть даже dream'а) впаривают нечто, написанное казенным языком стажера районной газеты? Во-вторых, почему "молитвенный тысячелетний", хотя по логике следовало бы сказать "тысячелетний молитвенный": "молитвенный дворец" - это единый перифрастический оборот, а "тысячелетний" - определение при нем? И в-третьих, если уж автор не замечает очевидной тавтологии "религиозных конфессий", то почему ему не подскажет редактор?

Недоумевая, читатель переходит к следующему предложению:

"Купола-маковки-башни духовного замка словно пытались осилить - удержать имперские византийские, величаво сказочные, или воздушно лебяжьи, привычные для православного христианского взгляда очертания, пропорции, символы".

Становится ясно, что нелады с порядком слов - это у писателя хроническое, а уж без тавтологии ему и вовсе никакая фраза не в радость. И не стоит задумываться, как именно "купола пытались осилить символы", - это вопрос слишком сложный, и заморачиваться им ни к чему. Лучше полюбопытствовать насчет чего попроще - вот, например, что это за "православный христианский взгляд" такой? Неужели бывает еще и православный нехристианский? И ведь как все просто опять: "христианский православный" еще бы сошло за уточнение, а вот "православный христианский" - бессмысленное умножение сущностей. И, кстати: почему "воздушно лебяжьи" очертания привычны для этого взгляда, а "величаво сказочные" - нет? Впрочем, автор, скорее всего, вовсе не имел ничего такого в виду, просто, как обычно, определительный оборот не на место пристроил.

Но и это еще цветочки. Ягодки обнаруживаются чуть дальше:

"Когда я полагал, что дальнейшее демоническое безмолвие стало уже несколько запредельно для моего разума и сама молчаливая пауза напоминает штампованный сценический фарс, который со всей бездарной старательностью демонстрирует пара терроризирующих друг друга взглядами совершенно чужих людей, по стечению каких-то дьявольских обстоятельств вдруг ставшими на данное время чрезвычайно близкими, нуждающимися друг в друге, понимающими, что жизнь одного из них в руках другого и одно неверное негалантное телодвижение любого из присутствующих тотчас же обернется летальным исходом".

Допустим, к этому моменту читатель уже на все согласен. Допустим, он не обратит внимания на безвкусицу эпитетов, пропустит путаницу с временами и согласится списать на корректорский недосмотр "ставшими" вместо "ставших". Но все же вряд ли стоит рассчитывать, что он не поинтересуется, отчего автор, разветвив на абзац придаточное предложение, так и не добрался в итоге до главного. То есть, попросту говоря, не закончил начатую фразу.

Зато потом можно нагнетать неразбериху с временами ( "Обретение этой чудесной загадочной рукописной книги, вероятно, в скором времени скажется на моей настоящей и будущей жизни"); можно через строчку поминать Исиду, Верховного жреца, Высшую нужду и Вселенские Соты Абсолюта; можно вовсе отдаться на волю волн и запустить автопилот: "За ослушание и непочитание этого Свыше знака судьбы - жуткая и бесконечная кара на психическом уровне жалкого человеческого существования". Все можно - ибо читателя уже ничем не проймешь.

Он способен думать только об одном - кой черт занес его на эту галеру? Зачем от мирных нег и дружбы простодушной он понесся читать "нечто в виде Книги Книг"? Разве недостаточно было псевдодекадентского названия, семи эпиграфов и сравнения с Вергилием? Все, что ему теперь остается, - это попытаться предупредить прочих не в меру любопытных книгочеев. И вот читатель садится за компьютер, открывает новый документ и печатает: "Его пример - другим наука".

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67