Два Фукуямы, или Америка на распутье

Фрэнсис Фукуяма. Америка на распутье: Демократия, сила и наследие неоконсерватизма [America at the Crossroads: Democracy, Power and the Neoconservative Legacy (New Haven, CT: Yale University Press, 2006), 226 pp.]

Фрэнсис Фукуяма. Конец истории и последний человек [The End of History and the Last Man (New York: Free Press, 1992, 2006), 432 pp.]

Фрэнсис Фукуяма. Доверие: Социальные добродетели и достижение процветания [Trust: The Social Virtues and the Creation of Prosperity (New York: Free Press, 1996), 456 pp.]

Создается впечатление, что неоконсерватизм - по крайней мере в качестве известного под этим названием влиятельного политического движения - находится сегодня при последнем издыхании. Возможно, в будущем окажется, что смертельный удар по нему был нанесен отступничеством последнего действительно выдающегося интеллектуала неоконсервативного лагеря Фрэнсиса Фукуямы - в частности, сокрушительной критикой идеологии неоконсерватизма, содержащейся в его новой книге "Америка на распутье". В частности, Фукуяма пишет:

"Какими бы сложными и многосоставными ни были его корни, неоконсерватизм выглядит теперь нерасторжимо связанным с такими политическими концептами, как ?превентивный удар?, ?смена режима?, ?однополярность? и ?доброжелательная гегемония? (benevolent hegemony) - в том виде, в каком они были осуществлены на практике администрацией Буша. Мне представляется, что вместо того, чтобы заниматься неблагодарным делом "улучшения имиджа" скомпрометированного термина, лучше отказаться от него и сформулировать другую, альтернативную позицию по вопросам внешней политики".

До 2002 года Фукуяма воспринимался как фигура, теснейшим образом связанная с неоконсервативным движением, особенно с одним из его столпов - Проектом нового американского столетия [Project for a New American Century (PNAC)]. Подпись Фукуямы стояла под рядом публичных заявлений PNAC, включая документ 1998 года, обвинявший президента Клинтона в "капитуляции" перед Саддамом Хуссейном и призывавший Соединенные Штаты сделать все от них зависящее, чтобы отстранить его от власти в Ираке. В "Америке на распутье" Фукуяма выражает сожаление по поводу своей подписи, но уточняет, что "американское вторжение в Ирак было тогда несвоевременным и оставалось таковым до событий 11 сентября 2001 года".

Тем не менее 20 сентября 2001 года Фукуяма подписал еще одно публичное письмо PNAC, в котором говорилось: "Даже если нет доказательств того, что Ирак непосредственно связан с нападением на ВТЦ, любая стратегия, нацеленная на уничтожение терроризма и его спонсоров, должна включать в себя решительные усилия по отстранению Саддама Хуссейна от власти в Ираке". Это заявление также призывало к войне с террором в лице Хизбаллы и к "ответному удару" по Ирану и Сирии, если эти страны не откажутся от поддержки этой организации. Иными словами, этот документ был своего рода увертюрой ко всем ключевым стратегическим ошибкам, допущенным администрацией Буша в войне с террором.

Однако уже в 2002 году в ходе исследований по выработке долгосрочной стратегии Соединенных Штатов в войне с террором Фукуяма пересмотрел свои взгляды. "Именно в это время я наконец осознал, что война [с Ираком] не имела никакого смысла", - пишет он в "Америке на распутье". Тогда же он начал обдумывать в более широкой перспективе, в чем состоят его разногласия с неоконсервативным движением. В результате Фукуяма выдвигает в своей книге довод, и без того широко распространенный среди тех, кто хочет найти оправдание для неоконсервативных и либеральных ястребов: мол, бедствия в Ираке являются скорее результатом непредсказуемо некомпетентного воплощения в жизнь неоконсервативных идей, чем изъянов в самих этих - приведших к войне - идеях:

"Эти абстрактные идеи были проинтерпретированы определенным, весьма специфическим образом - с опорой на то, что можно было бы назвать умонастроениями или веяниями, но никак не на принципиальную позицию. Продиктованные расчетом решения, принятые на основе этих умонастроений, были несбалансированными: они отличались устойчивым уклоном такого рода, что, когда стала ясна ошибочность этих решений, в них обнаружилось нечто большее, нежели индивидуальные просчеты или недосмотры".

В книге четко обозначены три главных источника несбалансированной позиции в отношении Ирака, свойственной нынешней администрации и тем, кто ее поддерживает: преувеличенная оценка опасности; безразличие к международному общественному мнению, приводящее к недооценке вреда, который может быть нанесен американским интересам глобальными протестами против этой войны; и "наивный сверхоптимизм" в отношении способности Америки умиротворить, восстановить и реформировать Ирак после завоевания. Фукуяма утверждает, что именно эти ошибки привели к его разрыву с неоконсерваторами.

Вот что пишет Фукуяма по поводу вышеупомянутого сверхоптимизма:

"Если бы понадобилось выделить главное направление, по которому велась критика внутренней социальной политики нынешней администрации (нашедшая выражение и в моих публикациях в Public Interest), то это необходимость осознания ограниченности возможностей социальной инженерии". "Слишком многие из тех, кто осознавал эту необходимость применительно к американской внутренней политике, -говорит Фукуяма, - начисто забыли об этом, как только дело дошло до гораздо более радикальных реформаторских замыслов в значительно менее подходящих для их воплощения местах, чем бедные кварталы Соединенных Штатов".

Неоконсерваторы попали в очень тяжелое положение еще до громогласных упреков со стороны Фукуямы. Их ведущие представители в администрации Буша были либо сняты со своих высоких должностей, либо маргинализованы. Согласно последним опросам общественного мнения, их главные идеи отвергаются значительным большинством американцев. В интеллектуальном и публичном плане они ушли в глухую оборону. Поэтому, хотя появление "Америки на распутье" можно только приветствовать, эта книга не выглядит сегодня такой радикальной, какой она показалась бы, если бы была опубликована три года назад; и, разумеется, она принесла бы гораздо больше пользы, если бы была напечатана и стала предметом общественной дискуссии до, а не после вторжения в Ирак.

После неоконсерватизма. Что дальше?

Покидая ряды неоконсерваторов, Фукуяма следует стереотипу, который прослеживается с момента зарождения этого движения в 1960-е годы: одни фигуры его покидали, в то время как другие к нему присоединялись. Среди "ренегатов", в разное время покинувших лагерь неоконсерватизма, было немало крупных и оригинальных мыслителей - от Дэниэла Белла и Дэниэла Патрика Мойнихена, до Сэмюэла Хантингтона и, наконец, самого Фукуямы.

Неоконсерваторы, сохранившие верность своим знаменам, не шли с "ренегатами" ни в какое сравнение - ни по умственной одаренности, ни по потенциалу общественного воздействия. Будучи премного наслышан о них как о действительно интересных интеллектуалах и оригинальных мыслителях, хотя и со спорными идеями, я с некоторым изумлением обнаружил - приехав в Америку шесть лет назад и прочитав их книги, - что содержание их идей потянуло бы в лучшем случае на состряпанную на скорую руку газетную передовицу, в которой концы не сходятся с концами.

За последние годы некоторые лидеры движения порвали с ним резко и публично, как тот же Фукуяма; другие медленно дрейфовали в разные стороны, не делая однозначных заявлений, отчего среди слабо информированных представителей общественного мнения сохранялась иллюзия того, что движение остается более мощным, чем это было на самом деле. Так, например, Хантингтон до сих пор спорадически характеризуется теми или иными авторами как "неоконсерватор", хотя по большинству вопросов его ключевые внешнеполитические идеи диаметрально противоположны идеям "записных неоконов".

Конечно, в рядах неоконсерваторов остались хорошо известные фигуры; достаточно назвать, например, Чарлза Краутхаммера, который подвергся в книге Фукуямы особенно ожесточенной критике - и не преминул ответить на нее яростной контратакой со страниц газеты Washington Post, где этот видный неоконсерватор ведет колонку политического обозревателя. Однако, хотя они и представляют собой чрезвычайно удобные мишени, если судить о них по гамбургскому счету, по критериям действительной глубины или оригинальности мысли, то Краутхаммера и других неоконсерваторов типа Ричарда Перла можно было бы назвать скорее соломенными гиенами - многочисленными и удивительно злобными существами, портящими экологию американской внешней политики, чем интеллектуальными львами.

Остальных истинных неоконсерваторов точнее было бы рассматривать не как школу мысли, а как парабюрократическую группировку, которая (на что указал Джейкоб Вейсберг в журнале New Yorker) чем-то напоминает разветвленное семейство или клан. Создание такого рода группировок стало возможным в силу того, что в американской системе стираются границы между правительством, псевдоакадемией, средствами массовой информации и бизнесом. По мере того как ведущие неоконсерваторы "покидали ряды", их место занимали новые приверженцы, руководствовавшиеся в последние годы комплексом мотивов, главными из которых были национализм (как американский, так и израильский) и политические амбиции.

Фукуяма выдвигает в "Америке на распутье" тезис о том, что неоконсерваторы будут в исторической перспективе идентифицироваться с войной в Ираке, и, несмотря на неуклюжие и неубедительные попытки автора свалить всю ответственность за итоговую катастрофу на непредсказуемую некомпетентность администрации Буша, с этим тезисом можно только согласиться.

От конца истории к распутью

В отличие от работ большинства представителей современной неоконсервативной мысли, книги Фукуямы никогда не отличались не только интеллектуальной монолитностью, но и даже внутренней последовательностью. Напротив, они полны бьющих в глаза противоречий: между американскими и японскими корнями автора; между интеллектуальным наследием его отца, выдающегося социолога религии, и свойственным самому Фукуяме сложным и постоянно меняющимся отношением к конфессиональным проблемам; между его верой в превосходство американской политической и экономической системы и сомнениями относительно универсальности этой системы; между двумя его идентичностями - как академического ученого и как советника по внешнеполитическим вопросам; между Фукуямой как апостолом капитализма и Фукуямой (если позволено будет так выразиться) как марксистом с грамшианским уклоном; и, наконец, между Фукуямой как пропагандистом самодостаточного, устойчивого, основанного на консенсусе и стремлении к миру человеческого порядка и Фукуямой как неудавшимся революционером, которому, по правде говоря, глубоко претят рисуемые им самим радужные перспективы.

В результате Фукуяме пришлось потратить значительную часть последующих усилий на то, чтобы "отмазаться" от той репутации, которую он приобрел благодаря своей первой значительной работе "Конец истории и последний человек" - интересной, но в то же время довольно наивной и гипертрофированной вариации американского триумфализма, характерного для эпохи, наступившей после окончания холодной войны. В этой книге, представляющей собой развернутую версию знаменитой статьи, опубликованной в летнем номере данного журнала [Public Interest] за 1989 год, была провозглашена, в облачении неогегельянской терминологии, окончательная и бесповоротная победа либерально-капиталистической демократии, которая трактовалась как высшая универсальная ценность: в глазах Фукуямы это был не только рассвет мира, "где разногласия по всем ключевым проблемам почти полностью улажены", но и "конечный пункт идеологического развития человечества, в котором проявился универсальный смысл западной либеральной демократии как конечной формы человеческого правления".

Задолго до того, как события 11 сентября показали, что идея конца истории уж точно неприменима к радикальным исламистам (и, по-видимому, не только к ним), ключевое утверждение Фукуямы стало в интеллектуальной среде излюбленным предметом насмешек. И в самом деле, понятое буквально, оно было очевидно абсурдным. Если предположить, что человечество как вид будет существовать в той или иной форме в ближайшие тысячелетия, оно рано или поздно столкнется с радикальными вызовами, которые потребуют фундаментальных изменений в нашем образе жизни в самом широком смысле слова (включая политическое устройство, экономическое развитие и т.д. и т.п.). Сам Фукуяма обрисовал возможные будущие вызовы человеческому сообществу, связанные с генной инженерией, в своей книге "Наше постчеловеческое будущее" [Our Post-Human Future (2002)].

Хотя "Конец истории" принес Фукуяме славу и богатство, он испытывал неудобство в связи с имеющимися в этой книге квазитеологическими притязаниями и был обеспокоен тем политическим применением, которое нашла для них администрация Буша. Многие документы администрации Буша по вопросам стратегии национальной безопасности (в особенности 2002 и 2006 годов), равно как и выступления самого президента по вопросам внешней политики, изобилуют высказываниями о либеральной демократии как универсальной и неизбежной цели для всего человечества, очень напоминающими соответствующие пассажи из "Конца истории".

Защищаясь от обвинений в том, что он сам содействовал формированию по сути революционного отношения администрации Буша к распространению демократии, Фукуяма подчеркивает в своей последней книге, что в "Конце истории" намечена демократически-капиталистическая версия антиленинистского марксистского подхода - с акцентом на медленных культурных, социальных и экономических изменениях эволюционного, а не революционного характера. Фукуяма называет себя грамшианцем, всемерно подчеркивая значение интеллектуальной и культурной гегемонии капиталистической демократии, но теперь уже избегая утверждений, что она будет с гарантированной эффективностью работать везде и всегда или разрешит все проблемы. Что касается администрации Буша, то она, напротив, характеризуется как "докатившаяся до ?ленинизма?" в своей убежденности, что можно ускорить историческое развитие резкими толчками.

В опубликованной в 1996 году книге "Доверие: Социальные добродетели и достижение процветания" (которая представляется мне лучшей его работой) Фукуяма больше всего преуспел в своем стремлении доказать, что многолетняя траектория его идеологического развития существенно отличается от соответствующей траектории неоконсервативного движения. Эта работа отличается не только подлинной ученостью и эрудицией, но и - что явилось для многих неожиданностью - широтой сочувствия и понимания по отношению к очень широкому спектру различных культурных, социальных и экономических традиций.

Трудно себе представить подход к миру, более отличный от неоконсервативного; Фукуяма настолько не похож на своих былых соратников, что, когда я перечитывал эту книгу, меня не покидало недоумение: как его вообще угораздило затесаться в их ряды? Глубокое понимание важности культуры, осознание невозможности быстро (и, тем более, радикально) изменить сложившиеся социокультурные модели и неизбежности сосуществования разных путей к экономическому прогрессу естественным образом сделало его противником не только неоконсерваторов, но и подхода администрации Буша к демократизации в целом. Принимая во внимание все вышесказанное, следует удивляться не тому, что Фукуяма порвал наконец с неоконсерваторами, а тому, что он так долго оставался в их компании.

Как мыслитель, посвятивший себя изучению истории, культуры и общества, Фукуяма отличается не только остротой ума и серьезностью проблематики, но, как указал Пол Берман в рецензии для New York Times, часто еще и остроумием, если не игривостью. Фукуяма любит подбрасывать в воздух противоречивые идеи и конкурирующие школы мысли и жонглировать ими. И если в результате зачастую получается ужасная путаница, то сам процесс мышления этого автора глубоко суггестивен: он увлекает и стимулирует воображение.

Дерзание - до известного предела

"Америка на распутье" тоже очень интересное и стимулирующее чтение, несмотря на то, что, по сути дела, это растянутая политическая статья, в которой нет ни глубины проблематики, ни полета мысли "Конца истории" или "Доверия". Эта книга полна очень тонких наблюдений и сильных аргументов - например, в той части, где Фукуяма предостерегает от универсализации и распространения на весь остальной мир восточноевропейского посткоммунистического опыта, в котором органично сочетаются демократизация, экономическое реформирование и проамериканские настроения.

Это книга, конечно, является очень ценным вкладом в ведущиеся в США дебаты и предоставляет веские аргументы в пользу радикального изменения американской политики. К сожалению, однако, в ней не говорится, в чем именно должна состоять новая политика - и в этом смысле она не выполняет содержащегося в предисловии обещания "выработать предельно четкую позицию по вопросам внешней политики" и предложить "альтернативную модель взаимоотношений между Америкой и остальным миром".

Однако в книге содержатся положения, которые могут послужить основой для выработки альтернативного, действительно новаторского подхода к формированию американской внешней политики. Так, в одном из пассажей (который является, быть может, самым радикальным во всей этой работе) Фукуяма наносит удар по двусмысленному отношению американцев к собственной исключительности, вера в которую лежит в основе как консервативного, так и "либерально-ястребиного" подхода к внешней политике:

"Идея ?доброжелательной гегемонии? зиждется на вере в американскую исключительность, которую многие неамериканцы находят просто неправдоподобной. В то, что Соединенные Штаты ведут себя на мировой арене незаинтересованно, мало кто верит, потому что, во-первых, это по большей части неправда и, во-вторых, это не может быть правдой, если американские лидеры чувствуют свою ответственность перед американским народом".

Важно не упускать из виду, что мы услышали самое нашумевшее за последнее время высказывание по поводу американской исключительности не от неоконсерваторов, а от члена Демократической партии, тогдашнего государственного секретаря США Мадлен Олбрайт (Америка как "нация, без которой нельзя обойтись"). А после 11 сентября представители так называемого либерально-ястребиного крыла Демократической партии все теснее и теснее сближались с неоконсерваторами по ключевым вопросам внешней политики, и в настоящее время их позиции зачастую бывают в этом плане практически неразличимыми. За последние недели мне довелось услышать речи таких демократических лидеров, как Хилари Клинтон, Джо Биден (Joe Biden) и Иван Бэй (Evan Bayh), и все они были нашпигованы идеями исключительности и национализма.

Вера в американскую исключительность насквозь пропитала не только всю политическую культуру Америки, но и ее жизнь в целом, и это произошло не сегодня и даже не вчера. Неоконсерваторы и администрация Буша лишь нашли для этого умонастроения особенно радикальное воплощение. Следует признать, что в этой вере есть и свои позитивные стороны. Эта вера неотделима от многих ценных и очень существенных элементов американской традиции - в частности, от американского гражданского национализма и американской религиозности. Это главные скрепы американского гражданского общества, на котором зиждется величие Америки; и лишь благодаря этому Соединенные Штаты могут служить примером для остального мира.

Однако в последние годы стало очевидно, что эта великая традиция содержит в себе также и очень опасные тенденции - к мессианизму, высокомерию и агрессивности; и если в Америке, не дай бог, произойдет еще один теракт масштаба 11 сентября, эти глубоко укорененные в американской культуре тенденции могут проявиться в акциях, чреватых еще более опасными последствиями, чем вторжение в Ирак. И не очень важно, как будут называть себя члены группировок, поддерживающих эти акции, - неоконсерваторами или как-нибудь иначе.

Поэтому крайне важно, чтобы американские интеллектуалы провели действительно серьезную дискуссию о природе американского национализма и о характере и импликациях фундаментальных американских национальных мифов. Должно произойти нечто похожее на коллективную ревизию национальных ценностей, имевшую место после войны во Вьетнаме, однако позитивные тенденции в этом направлении были сперва скомпрометированы ядовитым антиамериканизмом левых, а затем утоплены в несравненно более эффективном националистическом сиропе рейгановской эры.

Принимая во внимание интеллектуальные возможности Фукуямы и свойственную ему тенденцию к радикализму, он мог бы сыграть центральную роль в постиракском переосмыслении американской националистической традиции. Эта роль соответствовала бы также и амбициям Фукуямы, ибо он всегда выражал желание - во вполне достойной форме - быть не только глубоким и серьезным мыслителем, но также и фигурой, оказывающей реальное воздействие на актуальную политику.

Однако ситуация, сложившаяся в Вашингтоне, такова, что эти две роли, к сожалению, часто бывают несовместимыми. Дело не всегда обстояло подобным образом, что продемонстрировали - каждый по-своему - Джордж Кеннан и Генри Киссинджер. Но сегодня между этими ролями разверзлась пропасть, которую Фукуяме вряд ли удастся преодолеть. Будучи поклонником Токвиля, Фукуяма безусловно подписался бы под следующими словами из "Демократии в Америке": "Большинство воздвигает гигантские барьеры, ограничивающие свободу мнений. Внутри этих барьеров автор может писать что ему вздумается, но он горько пожалеет, если выйдет за пределы установленных границ".

В специальных интеллектуальных центрах и в секторах американской академии, ориентированных на проблемы внешней политики, действительно глубокая и радикальная мысль умерщвляется на корню - как гегемонией американской гражданско-националистической идеологии, так и взаимопересечением деятельности этих институтов с органами правительства. В результате слишком многие формально независимые американские эксперты на самом деле формулируют свои заключения таким образом, чтобы они не могли быть вменены им в вину ни возможным политическим патроном, ни на сенатских слушаниях по утверждению их кандидатур. Как сказал мне недавно отставной посол США, "ничто так не вредит свободе дискуссий и моральной ответственности, как перманентная кампания по назначению на хорошо оплачиваемые должности неизбираемых персон".

Если Фукуяма действительно хочет стать крупной (или, может быть, даже великой) публичной фигурой (на что имеет полное право благодаря своему интеллекту и учености), он должен сыграть ва-банк: рискнуть своей популярностью и подвергнуться жесткой критике в расчете на то, что время в конечном итоге оправдает его позицию. На самом деле в этом и состоит долг каждого из нас ввиду сложившейся в области внешней политики неблагоприятной экологической обстановки, вызванной сочетанием таких факторов, как провалы администрации Буша и банкротство демократической оппозиции; рано или поздно (лишь бы не слишком) назреет необходимость в решительном пересмотра стратегии США в этой сфере.

Например, в "Доверии" Фукуямы содержатся удивительно острые наблюдения о важности культуры и, при определенных обстоятельствах, оправданности радикального вмешательства государства в целях стимулирования различных форм капиталистического экономического развития - как это было в Южной Корее в 1960-е годы. При том, что в этой книге почти ничего не говорится о постсоветской России, содержащаяся в ней интерпретация экономических успехов восточноазиатских тигров - и той роли, которую сыграли в достижении этих успехов самоидентификация элиты и этика, - закладывает основы для симпатии к государству такого типа, которое Путин стремится создать в России (хотя, как это ни парадоксально, акцент, который Фукуяма делает на решающем для развития любой страны значении исторически складывающейся культуры доверия и сотрудничества, также помогает объяснить, почему политика Путина, скорее всего, не увенчается успехом).

Если бы Фукуяме пришлось публично применить уроки, извлеченные из "Доверия", к господствующему в сегодняшней Америке дискурсу об американо-российских отношениях, это резко повысило бы как качество, так и полезность такого дискурса. Однако это потребовало бы также и расхождения во мнениях со значительной частью администрации, истеблишментом обеих ведущих партий и подавляющим большинством исследовательских центров - от Центра Карнеги до Американского института предпринимательства (American Enterprise Institute, AEI), поскольку эти влиятельные круги воспринимают администрацию Путина, как и Россию в целом, в откровенно враждебном духе - в силу своей интеллектуальной лености и исторической безграмотности. Разрыв с неоконсерваторами, может быть, неприятен, но "безопасен"; подвергнуть же сомнению основополагающие установки американской дипломатической элиты по отношению к России и другим важнейшим международным проблемам - вовсе не безопасно.

Вильсонианство и реализм

В "Америке на распутье" сам Фукуяма пытается противопоставить неоконсерватизму новый интеллектуальный подход и выработать стратегию, которую он называет "реалистическим вильсонианством" (признавая за критиками право придумать более подходящий термин). Я попытался сформулировать концепцию (а не альтернативный термин), которая отчасти выражает ту же идею в форме, которую труднее было бы оспорить неоконсерваторам и либералам-ястребам, настоящим и будущим. В моей статье о Пакистане, опубликованной в National Interest, я впервые выдвинул идею "реализма развития", которая более полно развернута в книге, написанной мною в соавторстве с Джоном Халсманом из Heritage Foundation; издание поступит в продажу осенью текущего года. [Анатоль Ливен и Джон Халсман. Этический реализм и американская внешняя политика. Ethical Realism and American Foreign Policy (Random House)].

Этот подход предполагает возвращение к лучшим традициям администраций Трумэна и Эйзенхауэра и благородную помощь в развитии ключевым союзникам - при этом речь должна идти не просто о развитии, но о справедливом развитии. Вышеупомянутые администрации применяли подобную модель, например, при оказании содействия в проведении радикальной земельной реформы в Японии, Южной Корее и на Тайване (хотя этот опыт оказался, увы, забыт администрацией Эйзенхауэра, когда дело коснулось Гватемалы). Такое развитие должно быть направлено как на борьбу с массовой бедностью, так и на создание современного среднего класса, способного сыграть роль лидера в построении и поддержании демократии.

Приверженность стратегии справедливого развития - тому, что Бенджамен Фридман назвал "моральным ростом", - необходима не только для успешной войны с террором (как в свое время для борьбы с коммунизмом), но также для поэтапного строительства устойчивой демократии. Великая традиция, восходящая к Аристотелю, Берку и Джефферсону, гласит: если конституционное государство хочет стать процветающим, оно должно добиться того, чтобы его активные граждане имели все необходимое для достойной жизни - собственной и своих детей; только это может послужить гарантией их преданности государству и независимости от политических магнатов, и только это придаст обществу политическую стабильность.

Хотя "реализм развития" имеет довольно много общего с "реалистическим вильсонианством", последний остается в конечном счете теологической доктриной, признающей предопределенный путь прогресса к заранее известной цели, каковой является демократическое государство, основанное на свободном рынке. Поэтому приверженность к вильсонианству в политике всегда таит в себе опасность поддаться искушению ускорить процесс, "подтолкнуть" те или иные страны, а не ждать, в духе фукуямовского марксизма, пока не созреют экономические, социальные и культурные предпосылки для поддержания демократии.

Гегемония либерально-демократических стереотипов среди современных интеллектуалов всего мира - так блистательно обрисованная Фукуямой в "Конце истории" - слишком часто приводит местные элиты к радикально ложным и наивно-оптимистичным заключениям о готовности их страны к демократии и к явно завышенной оценке приверженности населения к демократическим идеалам. В свою очередь, западные интеллектуалы и журналисты инстинктивно ориентируются в своих представлениях о социально-политической ситуации в том или ином обществе скорее на этих либеральных интеллектуалов, чем на точку зрения властей или настроения простых людей. В лучшем случае это приводит к взаимоналожению иллюзий, поскольку западные интеллектуалы и их местные собеседники имеют обыкновение пылко, хотя и бессознательно, вводить друг друга в заблуждение. В худшем же случае дело доходит до преднамеренной дезинформации и манипуляциям в масштабе какого-нибудь Чалаби (явно не последней фигуры в ряду подобных деятелей).

Проявившееся у американцев после победы в холодной войне стремление к гегемонии через насаждение демократии подвигло США на возобновление идеологической борьбы между крупными державами: администрация Соединенных Штатов сочетает проповедь демократии России, Китаю и Ирану с попытками запугивания этих стран с целью подчинить их взглядам и интересам Америки - несмотря на тот факт, что Москва и Пекин давно уже не проводят политику экспорта своей идеологии в Соединенные Штаты и страны НАТО. Такая позиция США нашла официально институционализированное воплощение в таких учреждениях, как Freedom House и Национальный фонд в поддержку демократии (National Endowment for Democracy), чьи заявления воспринимаются многими средствами массовой информации и представителями политических элит с едва ли не религиозным трепетом - как истины в последней инстанции.

В результате всего этого давления телеологические импликации проникают даже в реалистические версии вильсонианства, отчего на практике становится трудно солидаризироваться с поэтапным подходом Фукуямы - даже по отношению к тем странам, где (как это признается в принципе едва ли не всеми) построение реальной демократии возможно лишь в результате очень длительного процесса. Поэтому в ведущихся в США публичных дискуссиях внимание фокусируется преимущественно не на глубоких проблемах экономических, социальных и культурных изменений, а на вопросах типа: будут ли следующие выборы "свободными и справедливыми"? - под чем слишком часто подразумевается: победят ли в стране проамериканские силы? Вот почему Соединенные Штаты постоянно дрейфуют в направлении, противоположном осознанию необходимости создания инфраструктур демократии, на чем настаивает марксизм фукуямовского образца; вместо этого они сосредоточивают внимание на внешних проявлениях демократии - подход, который Фукуяма подвергает с каждым годом все более жесткой критике.

Остается надеяться, что разрыв Фрэнсиса Фукуямы с неоконсерваторами - это только начало путешествия к новым, еще не нанесенным на карту берегам и что это путешествие принесет большую пользу американской мысли и политической стратегии.

Ибо Фукуяма является одним из самых интересных публичных интеллектуалов сегодняшней Америки, написавшим ряд весьма ценных работ по необычайно широкому спектру проблем. Он обладает редкой способностью подбрасывать в воздух шиболеты вашингтонской политической элиты и весело жонглировать ими - невзирая на то, что по ходу дела могут быть разбиты некоторые стекла.

Перевод Иосифа Фридмана

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67