Что сейчас делать с мифом?

Рабинович Е.Г. Мифотворчество классической древности: Hymni Homerici. Мифологические очерки. - СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2007. - 472 с. - 1500 экз.

Книга Е.Г.Рабинович пронизана особым духом расставания не только с настроениями, но и с формами высокого модерна. Хотя автор в технике перевода, прежде всего, да и в некоторых стилистических пристрастиях наследует лучшим достижениям антиковедения Серебряного века (и учеников Серебряного века), видно, что настроения той эпохи не могут стать соблазном, самое большее - они могут вдохновить на некоторые гипотезы. Поэтому это расставание не кажется трагичным, какой-то надрыв в нем невозможно помыслить; разве что недолгую грусть, прежде чем приступить к новым ученым штудиям. Освященные традицией жанры комментария, перевода, ученой статьи, проблемного очерка, заметки переплетаются в этой книге, словно в легком прощальном танце.

Центральную часть книги Е.Г.Рабинович "Мифотворчество классической древности" занимает публикация "Гомеровских гимнов" с подробными вступительными статьями и комментариями к каждому произведению. Эти гимны явно не принадлежали Гомеру, слишком непохожи эти простодушные "запевы" на продуманные картины эпических событий. Но оказывается, что все ученые поэты античности, грек Каллимах, римляне Вергилий и Овидий, должны были их знать, иначе круг их чтения был бы неполон. Эти вдохновенные ревнители ритма и знания читали также, по предположению исследователя, и местные мифы, чтобы не попасть впросак и не осрамиться перед читателем, который, может быть, дорожит своими давними корнями.

Основная тема книги - судьба мифа в потоке "исторического" времени. Как только объединение племен подрывает привычный статус мифа как конструкции всей жизни, он остается как след, причем след несводимый, наподобие ожога или тавра, вовсе не как след прикосновения. Миф узнает свои границы, космогонические рассказы превращаются в бытовые, в чем-то простодушные истории, загадки и неувязки которых лишь наделяют сюжет дополнительным очарованием. В предисловии Е.Г.Рабинович рассуждает, как мог поэтический вымысел о богах согласовываться с почтительным отношением к ним. Оказывается, что вымысел исторического времени был санкционирован, причем еще в мифологическое время: "...Положено не только совершать ради богов обряды, но и поминать их в баснословных рассказах".

Значительная часть статей, вошедших в книгу, - это комментарии к отдельным эпизодам гимнов. Почему богиня Ямба шутит? Не потому ли, что стихотворный размер ямб шутливый? В эпоху символизма на последний вопрос был бы дан однозначно утвердительный ответ. Теперь же решение будет другим, согласным со здравым смыслом, а не с патетическим стремлением распространить повсюду филологическое знание: ямбы исполняются за трапезой, и они так же уместны, как и шутки. В строке гимна говорится не о богине и не о шутке, а об удовольствии за едой - столь душевном, что оно делает допустимым даже мифологическую импровизацию. Другой вопрос - почему эти импровизации оказываются столь долговечными.

В статье "Незримая граница" Е.Г.Рабинович рассматривает, как объединение греческих племен привело к тому, что слова Эллада и Европа, очень локальные по происхождению, стали вдруг применяться к обширным территориям. Нужно было как-то назвать просторы, иногда заселенные, иногда нет, которые объединены разве что наличием оракула. Но оказывается, что почему-то именно слово Европа охватило гораздо больше земли, чем слово Эллада; вероятно, об этом позаботились историки, которым при создании исторического жанра нужно было описать противостояние европейских и азиатских народов. Получается, что тема судьбы Европы, оформившаяся в эпоху модерна, была предзадана этим "оракульским" и жанровым происхождением слова Европа. Споры о Европе - это споры не о явлениях общественной жизни, а скорее, об общем жанре существования. Судьбы Европы, как они обсуждались в эпоху fin de siecle и "кризиса гуманизма", - это были споры, по сути, о судьбе некоторого жанра, который осознается как типично европейский. Споры шли о том, насколько возможен теперь европейский тип любви, тип увлеченности или тип жертвы собой, которые составляли предмет романов и сами проявлялись в ходе чтения, столь же страстного и неизбывного. Споры эти давно отгремели, и если можно говорить о сверхзадаче книги, объединившей филологические статьи и заметки, то эта сверхзадача - прочесть античную мифологию, память о ней в классической и эллинистической Греции, как жанровый текст. Автор книги везде пытается понять, каким именно образом еще в пределах античности удавалось прочитывать мифологическое повествование как триллер или даже детектив.

Итак, освоение космоса как окружающего человека жизненного пространства, произошедшее в античности, загнало миф в очень жесткие границы, которые позволяли ему только иногда выходить протуберанцами почти курьезных историй. Например, изобретение лиры Гермесом казалось грекам вероятным по одной простой причине - новации в музыке и в музыкальных инструментах настолько поражали эллинские умы в эпоху расцвета лирики, что нельзя было не приписать эти новации хитрости посмеивающегося над людьми бога. Эта насмешка бога над людьми переживалась античными греками как насмешка дружелюбная - может быть, в этом тоже один из секретов одаренности античной цивилизации?

Мифы местные, как показывает исследовательница, - это мифы, прежде всего, генеалогические. Они с легкостью объясняют происхождение всех богов, не задаваясь вопросом о правдоподобии, зато отводя всем зримым явлениям достойное место в божественной родословной. В "гомеровских гимнах" отношения в божественном семействе предстают уже не такими простыми, как казалось прежде жителям селений: боги не только порождают друг друга, но и соперничают друг с другом и их мирное существование оказывается очень хрупким. Греческим гимнографам, пытавшимся наследовать Гомеру, а вслед за ним и философам, предстояло понять, как в "оное время", время мифологического постоянства, могли строиться отношения между богами.

В книге много раз упоминается, что мифологическое время греков не было таким однородным, как у других древних народов. Оно было потрясено какими-то страшными событиями. Прежде всего, рухнуло понятие о пище богов, то есть о непрерывной цепи жертвоприношений и ритуалов, которые и сохраняют мифологическое время. Пищей богов оказались не жертвоприношения и ритуальные напитки, а неведомые амвросия и нектар, воспетые в звучных стихах и составляющих настолько яркую поэтическую образность, что уже могут оставить побоку ритуальную практику.

Зато самые простые мифы и даже имена богов оказываются захватывающими. Например, рождение Афины должно было поражать греков не только беззаконностью рождения, но и беззаконностью сроков. Афина предстала перед всеми смелой и дерзкой. Моральный миф Платона об Атлантиде оказывается, в контексте представлений Платона о циклическом развитии космоса, пророчеством о будущих завоеваниях Александра и Рима:

Учитывая платоновскую концепцию космического цикла, можно полагать, что Платон не просто обращался к грядущему периоду, но и хотел выступить автором следующей вариации космической темы, чтобы - в полном соответствии с космоустроительной парадигмой - своими руками заложить основы будущего величия "второй силы", которой предстояло победить новую Атлантиду. Потому-то допотопные Афины "Крития" во всем подобны городу "Государства". ...Трудно сказать, какая держава представлялась Платону потенциальной Атлантидой. ...Впрочем, Платон навряд ли интересовался конкретными характеристиками будущих врагов, он был слишком поглощен подготовкой будущих победителей, которым предстояло на мирном и сытом Западе, вдали от бурь завершающегося периода, набираться сил для предстоящего космического противоборства.

Миф размечал мир определенным образом, но и в наши дни человеку привычнее размечать мир, чем пытаться "перепрыгнуть через себя". Е.Г.Рабинович часто показывает остроумие, с которым в историческое время размечался мир, начиная от календарных традиций и кончая большими историческими замыслами. Миф в историческое время становится источником авантюр, не раз воспроизводившихся в разные века. Очень интересным оказался раздел, посвященный заболеванию вшами. Эта болезнь была, вплоть до распространения медицинского просвещения, явлением загадочным: что это, заболевание, симптом болезни или же выздоровление? Что-то мешало оценить вшивость как болезнь, но как раз поэтому возникшее в связи с Суллой предание о смерти от "вшивой болезни" вдруг стало важным явлением культуры. Простой человек не умрет от той болезни, которая и не болезнь вовсе, наверняка такая смерть - какая-то священная отмета. В книге показывается, что попытка прославить Суллу не была вполне удачной, но зато представление о неизлечимой и при этом высокой болезни стало достоянием всей европейской культуры.

Вообще, чтение такой пестрой книги создает сильнейший остраняющий эффект. В чем-то подход Е.Г.Рабинович обязан тому изучению простейших литературных форм, которое открыл структурализм. Вскрытие эффективно работающих структур в литературном тексте приводило к тому, что и источники, и соседние тексты начинали казаться однозначными, хотя и продуктивными высказываниями. Миф разбирался хоть и с увлечением, но тем разбором, который должен был окончательно его исчерпать. А в книге Е.Г.Рабинович миф сохраняет очарование, пленявшее античных писателей и отступающее только перед неведомым.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67