Национализм и диаспора

Шломо Занд. Кто и как изобрел еврейский народ. М.: ЭКСМО, 2010.

Книга Шломо Занда многим показалась сенсацией, некоторых обидела и оскорбила, а иными была воспринята как набор общих мест, впрочем, неплохо изложенных и обобщенных. Всё зависит от точки зрения. Причем именно не от точки зрения на вопрос — об истории еврейского народа, а от точки, с которой на этот или какой-нибудь иной вопрос смотрят, от партийно-идеологической позиции читателя и его отношения к политическим дебатам, происходящим в Израиле. Если эти дебаты вам непонятны или неинтересны, то добрая половина текста книги, несмотря на весьма качественный перевод, для вас превращается в самую настоящую «китайскую грамоту».

Пафос Занда предопределен его исходной позицией — изнутри израильского общества, его дебатов. И протестуя против фальсификации народного прошлого сионистскими идеологами, для которых, по его собственным словам, история еврейства в качестве основы национальной идентичности заменила иудейскую религию, сам он остается полностью встроен в тот же дискурс, в тот же тип мышления. Если демифологизировать сионистский взгляд на историю народа, полагает он, то можно демонтировать и сам сионизм, придя к мирному сосуществованию евреев и арабов на общей земле Израиля — Палестины. Пафос мне лично вполне понятный и близкий, только при чем здесь история?

Если бы Занд не был интеллектуальным пленником сионистской традиции, то он не тратил бы столько сил на то, чтобы развенчать миф об «исконных правах» евреев на землю Палестины. Действительно, сионистский миф утверждает, что народ в своей неизменной целостности, будучи изгнанным из Святой Земли, почти две тысячи лет скитался по всему миру, ни с кем не смешиваясь и никак не меняясь, пока, наконец, в ХХ веке не получил возможность на эту свою землю вернуться и вновь обрести родину. Как назло, в той стране за две тысячи лет ещё кто-то поселился, и их, этих понаехавших, надо очень вежливо, гуманно и демократично попросить потесниться. А если не хотят, то, увы, приходится быть немного менее гуманным. Речь же идет о восстановлении исконных и законных прав.

Со своей стороны Занд, обращаясь к многочисленным источникам, включая, кстати, и ранние версии сионистской историографии, доказывает, что нынешние евреи если и являются прямыми потомками жителей древней Иудеи, то лишь отчасти, а за годы распространения своего по миру и скитаний впитали в себя не просто потомков многих других племен, но и целые народы — от берберов до хазар, не говоря уже об огромной массе греков, галлов и латинян, принявших иудаизм в I веке нашей эры, когда иудейский прозелитизм то конкурировал с христианским, то шел с ним рука об руку. Иными словами, по Римской империи распространялся не еврейский народ, а иудейская религия, на основе которой уже позднее сложился и народ в его современном составе. А с другой стороны, потомки местного иудейского населения, оставшиеся в Палестине, вынуждены были принимать ислам и христианство, смешиваться с арабами. Вопрос о том, кто здесь приезжий, а кто коренной, крайне запутывается. И лучше всего потомкам хазар, считающих себя истинными евреями, перестать конфликтовать с потомками древних иудеев, считающих себя арабами, помириться и начать вместе строить общий дом.

Неужели для того, чтобы сделать этот, здравый до банальности, вывод, нужно было пускаться в длинное историческое путешествие, разбираясь с библейскими текстами, вчитываясь в историю мавританской Испании и размышляя над судьбами Хазарского Каганата? Видимо, для человека, воспитанного в рамках современной сионистской традиции, другого пути нет. Проблема лишь в том, что большинство российских читателей книги Занда, включая и евреев, к этой традиции не имеет никакого отношения.

Между тем, взявшись разоблачать исторические мифы, на которые ссылается официальный сионизм, Занд не слишком задумывается о том, чтобы противопоставить им некую конструктивную программу в виде собственной версии народной истории. Особенно сильно это бросается в глаза при чтении глав, посвященных библейскому периоду.

Здесь всё подвергается сомнению и всё отвергается. «Вероятно, некоторые из вождей, судей, героев, царей, священнослужителей и пророков, упомянутых в Библии (прежде всего самые поздние из их числа), были реальными историческими фигурами, — признает Занд, — однако время их жизни, отношения между ними, направляющие их мотивы, их реальное влияние, границы их владений и верования — всё, что по-настоящему важно для истории, — изобретено в совершенно другую эпоху» (с. 238).

Казалось бы, с чем здесь спорить? Библейские тексты, не подтвержденные другими источниками, являются историческим документом не более, чем «Илиада» Гомера (тоже, кстати, сочиненная и, тем более, записанная через много лет после падения Трои). Только как же быть со Шлиманом и его раскопками? Да, Троянская война, описанная древнегреческими авторами,— это миф: не было среди участников событий ни Зевса, ни Афины, ни Аполлона. Но вооружившись томиком Гомера, Шлиман всё-таки нашел Трою реальную, а сегодня, благодаря нескольким поколениям историков и археологов, мы уже неплохо разбираемся и в действительных экономических и политических процессах той эпохи.

Отвергая мифологические тексты в качестве исторического источника, Занд объясняет:

«Просмотр фильма „Броненосец Потемкин“ Сергея Эйзенштейна, описывающего революцию 1905 года, не слишком обогатит наши представления о морском восстании, произошедшем на заре ХХ века, однако существенно прояснит идеологические установки большевистского режима в 1925 году (когда был поставлен фильм). Именно так следует относиться и к Библии» (с. 238).

И опять — правда. Пример приведенный Зандом, поразителен своей точностью, только доказывает он нечто прямо противоположное тому, что утверждает автор. В том-то и дело, что все факты, люди, изображенные в фильме, реальны, последовательность событий воспроизведена точно. Да, фильм Эйзенштейна — миф. Вернее, он является примером блестящей мифологической интерпретации исторических событий. Что бы мы делали, если бы от восстания на броненосце «Потемкин» не осталось иных документов, кроме фильма? Мы обречены были бы всё равно использовать этот материал, пытаясь по косвенным свидетельствам как-то демифологизировать повествование, с помощью критического анализа вычленить его подлинную историческую основу. И если так же относиться к Библии, то отрицать надо не историзм персонажей и событий, а их идеологическую интерпретацию. И настоящая работа критического историка должна начинаться как раз там, где Занд считает ее законченной.

Кстати, сделать ее не так уж сложно. Библейский «Исход» буквально поражает бросающимися в глаза примерами идеологической корректировки истории, наличие которых, на мой взгляд, как раз является убедительнейшим доказательством фактической точности изначального материала. Если бы не было фактов, бесспорных для современников, но с трудом вмещающихся в рамки поставленной идеологической задачи, не пришлось бы так мучиться, подгоняя их под некий общий знаменатель, явно им не соответствующий. Подобно сталинской истории партии, когда все герои на своих местах, только значение этих мест приходится придумывать заново. Нелепые и комичные неувязки, которыми полна книга «Исхода», свидетельствуют о попытках авторов загнать исторические факты в логику религиозно-идеологического мифа, отвечающего политическим задачам другого времени. Но факты не только противоречат задаче идеологов, они, по-видимому, хорошо известны старшему поколению, потому обойти их невозможно. Как в истории партии: невозможно, например, отрицать участие Троцкого в революции. Вот и приходится придумывать изощренные объяснения его мотивов и действий, соответствующие новому образу врага и злодея. В Библии явно проделывается обратная операция. Если бы Моисей не имел исторического прототипа, не пришлось бы сочинять нелепую историю о еврейском мальчике, найденном в Ниле египетской принцессой. Смысл сказки понятен. С того момента как евреи начинают осознавать себя народом, будущий вождь народа должен получить правильное происхождение. Однако даже в идеологически отредактированном тексте Библии проскальзывает упоминание о множестве не-евреев, вышедших из Египта вместе с Моисеем.

Если бы Занд потратил больше времени на чтение египтологических работ последнего времени, особенно французских, он обнаружил бы, что эти исследователи без особого труда находят параллели, а то и прямые подтверждения библейских сюжетов. Другое дело, что исследователи, сопоставляя тексты «Исхода» с другими материалами и результатами археологических раскопок, дают им совершенно иную интерпретацию. Иосифа мы обнаруживаем в качестве высокопоставленного сановника при дворе фараона, только очень важно помнить, что происходит это в эпоху, когда правят Египтом семитские завоеватели гиксосы. Эти гиксосы потом исчезают бесследно в песках истории, но не потому ли, что потомков их мы находим среди других семитских народов, включая тех же евреев? А связь между монотеистической религиозной реформой Эхнатона и монотеизмом Библии просто невозможно не видеть, хотя Занд почему-то не уделяет ей ни строчки. Широко распространенное среди египтологов мнение о том, что Исход был массовой и организованной эмиграцией последователей монотеизма, потерпевших поражение в религиозно-политической борьбе, Зандом игнорируется. В последнее время стали появляться дополнительные археологические данные, свидетельствующие в пользу этой версии, — похоже, что Ахет-Атон, новая столица, построенная Эхнатоном, была заброшена сразу, и население покинуло ее единовременно. Появление египетского принца во главе этой массы «диссидентов» вполне органично и естественно, поскольку люди эти ещё не осознают себя как народ, отличный от египетского, да и само понятие народа в империи более чем размыто.

Для идеологов характерно стремление смешивать, менять местами причины и следствия. Так, националисты неизменно доказывают, будто нация существовала задолго до национального государства и своим существованием породила это государство, хотя на практике все произошло с точностью до наоборот. Так же и с Библией. Исход не был эпизодом в истории народа, он создал древнееврейский народ так же, как диаспора создала еврейский народ нового времени. Не евреи ушли из Египта, а те, кто ушли из Египта, стали евреями.

Более интересен в книге Занда раздел, где описывается, как иудаизм стал государственной идеологией Хасмонейской династии II – I веков до нашей эры. Именно для этого периода характерен массовый прозелитизм, резко увеличивающий число сторонников иудейской веры — сперва в Палестине, а потом и за ее пределами. Иудаизм распространялся по средиземноморскому миру — в Римской империи и ее окрестностях так же, как позднее христианство. «Все психологические и интеллектуальные явления, обеспечившие впоследствии фантастический успех христианства и его историческую победу, временно „работали“ в эту эпоху на иудаизм. Наиболее дальновидные римляне консервативного толка ощутили надвигающуюся угрозу и (по-разному) высказывали опасения на ее счет» (с. 308).

Ссылаясь на римские источники Занд утверждает, что иудеи — в основном потомки прозелитов — составляли в I веке нашей эры до 9 % населения империи. В эпоху после торжества в Риме христианства за массовым обращением жителей империи в иудаизм последовал не менее значительный переход в веру победителей. Но без массового прозелитизма невозможно объяснить, как «маленький пастушеский народ» вдруг превратился в огромное, преимущественно городское население, разбросанное по всей ойкумене, включая и варварские окраины.

«Мировое еврейство, — констатирует Занд, — испокон веков представляло собой влиятельную религиозную культуру, правда, состоявшую из различных течений. Но оно никогда не было скитающейся и отчужденной нацией» (с. 434). Остается только добавить, что наций в те времена вообще не существовало.

Очень важно для Занда в другом разделе книги доказать, что изгнания евреев из Палестины, на которое ссылаются сионистские историки, просто не было. Но зачастую он ломится в открытую дверь. Например, Занд почему-то не упоминает хорошо известный и документированный эпизод: взятие Иерусалима «воинами Христа» сопровождалось чудовищным по жестокости еврейским погромом. Если евреи рассеялись за пять или более столетий до того, кого же грабили и убивали рыцари в Иерусалиме? Материал хроник недвусмысленно дает понять, что еврейское население Палестины и после захвата ее крестоносцами было весьма значительным, что составляло серьезную политическую проблему для новой власти.

Если рассеяние еврейского народа в Средние века не привело к его уходу со Святой Земли, то в других частях Европы формировалось собственное еврейское население, этнически не слишком связанное с древней Иудеей и Израилем.

«Немалая ирония заключается в том факте, что мужчины и женщины, принявшие иудаизм, жили на территории между Волгой и Доном задолго до того, как в этих местах появились русские и украинцы, точно так же как иудейские прозелиты Галлии жили там ещё задолго до вторжения франкских племен. Аналогичная ситуация имела место и в Северной Африке, где принятие пунийцами иудаизма предшествовало арабским завоеваниям…» (с. 434.)

Рассматривая «хазарскую тему», Занд справедливо указывает на ее недостаточную разработанность. Прежде всего — на отсутствие серьезных археологических изысканий. Вполне понятно, что у нас не искали и не пытались раскопать городища, изучение которых показало бы неразрывную связь русской и еврейской истории. Исключением является лишь период конца 1920‑х — начала 1930‑х годов, когда советская власть, движимая интернационалистскими идеями, готова была финансировать и поддерживать подобные изыскания. И всё же среди историков, пишущих на русском языке, мысль о происхождении части восточноевропейских евреев от хазар отнюдь не является редкой или запретной[1]. В свою очередь, сионистская традиция к хазарам относится крайне подозрительно. Ведь если принять версию исследователей, которые считают украинских евреев (основной контингент израильских первопоселенцев ХХ века) потомками хазар, то придется сделать парадоксальный вывод: их историческая родина находится не в Палестине, а на Кубани.

Однако как спорным является сионистский тезис о неизменной чистокровности потомков израилевых, которые ни с кем не смешиваясь (или почти не смешиваясь) пронесли себя «через века и года», так неубедительны и аргументы Занда, пытающегося доказать, что евреи из разных частей Европы на биологическом уровне не имеют между собой ничего или почти ничего общего. В том-то и дело, что люди жили вместе и смешивались. В той же Хазарии евреи появились задолго до принятия там иудаизма как государственной религии. Они жили рядом с греками в Причерноморье ещё до прихода хазар. Еврейское население переселялось сюда из Византии и мусульманских стран, спасаясь от религиозных притеснений или просто влекомое новыми возможностями. Потомки палестинских евреев смешивались с прозелитами, о чем свидетельствует и археологический материал, и документы каирской синагоги, где тюркские имена чередуются с традиционно еврейскими (да и неизвестно, были ли носители «правильных» имен этнически «правильными» евреями). Позднее на территории нынешних Украины, Польши и Белоруссии переселенческие волны из Западной и Южной Европы смешивались с более «старым» еврейским населением, культурно поглощая его. Выходцы из Германии и Испании соединились в одной общине с потомками хазар. Разделить их теперь так же невозможно, как невозможно разрезать на части человека, не убив его. Несомненно, у каждого европейского еврея сегодня можно найти предка в Древней Палестине. Но с таким же успехом у него можно найти и множество славянских, тюркских, иберийских, эллинских, кельтских и ещё бог знает каких предков.

Удивительным образом Занд обходит и ещё один важнейший аспект истории восточноевропейского еврейства — разделение его на «лытваков» и украинских евреев.

В XV веке, когда католические короли Испании изгнали иудеев из своей державы, значительная часть беженцев переселилась в Польшу, короли которой, напротив, евреев в те времена всячески привечали — польский антисемитизм относится к куда более позднему времени, как и ревностное католичество народа, ещё в XV веке в Риме считавшегося тайными язычниками. В Речи Посполитой, однако, выходцы с Иберийского полуострова, вчерашние жители Толедо и Барселоны, встретили местных евреев с плохо скрываемым презрением, следы которого не изгладились даже к ХХ веку. Внешнее различие «лытваков» и «украинцев», особенно обнаруживающееся на старых фотографиях, очень заметно. Средиземноморская внешность первых явно контрастирует с тюркскими чертами вторых.

Продолжая повествование, Занд доходит, наконец, до эпохи зарождения еврейского национализма, формировавшегося в рамках общего идеологического процесса параллельно с национализмом немецким, польским или румынским. Неудивительно, что идея расы оказывается общей для националистов-антисемитов и ранних сионистов. Еврейское национальное самосознание возникает как часть охватившего всю Центральную Европу подъема неоромантического национализма. Нет ничего удивительного в том, что рост национализма большинства сопровождается усилением антисемитизма — неприязни к не вписывающемуся в новый национальный коллектив меньшинству. Однако в среде еврейских интеллектуалов распространяются в те годы взгляды, не сильно отличающиеся от других версий идеологии национального возрождения. Занд приводит целый букет кошмарных цитат о «крови и расе», «биологической несовместимости» и т. д., которые вполне могли бы принадлежать идеологам нацизма или убежденным антисемитам, если бы, увы, слова эти не были произнесены именно еврейскими мыслителями, теоретиками сионизма. Тем временем за пределами авторского внимания остается главная проблема, не сводимая к оценке тех или иных высказываний идеологов. Как бы критически мы ни относились к высказываниям интеллектуалов-националистов, приходится признать, что в еврейских местечках Галиции и Малороссии происходила эволюция «от общины к нации», превращавшая потомков разрозненных родов и племен в единый народ. Занд опять останавливается именно в том месте, с которого, по-хорошему, надо начать. Как и, главное, почему это произошло? Ведь не идеологи же «изобрели» народ, в самом деле? Вопрос в том, почему, рассеясь, народ не просто сохранился, а, наоборот, сложился и консолидировался, сумел выработать некое подобие общего, квазинационального сознания ещё до того, как всевозможные идеологи принялись, подражая Большому Брату, за строительство нации.

Являлись ли религиозные гонения фактором консолидации? Или в соответствии с представлениями Маркса и Зомбарта евреев объединило то место, которое они в начале Нового времени заняли в формирующейся рыночной экономике? Как ни странно, одно было теснейшим образом связано с другим. Дело в том, что гонения на евреев, предпринимавшиеся христианскими и мусульманскими правителями, отнюдь не преследовали цели уничтожения их как народа, принудительной ассимиляции или поголовного обращения в «истинную веру», точно так же как этой цели не ставили перед собой и государи, покровительствовавшие евреям (а таковых было немало, начиная от мавританских правителей Испании и Марокко и заканчивая германским императором Рудольфом II, а позднее — Оливером Кромвелем и прусским королем Фридрихом Великим). Преследования и ограничения, направленные против евреев, имели совершенно другую цель — держать их в строго отведенной социальной нише, в которой они были крайне необходимы традиционному правительству и экономике как в Европе, так и в Азии. Евреи занимали определенное место в социально-религиозном и этническом разделении труда. Занимаясь денежными операциями, ювелирной работой и т.п., они помогали организовывать обращение средств в традиционной экономике, ограничивавшей подобную деятельность для правоверных. В Оттоманской империи разделение труда между мусульманами, христианами и евреями было очень четко прописано в законодательстве и системе государственных институтов, причем смена социальной роли автоматически предполагала смену веры (ислам, естественно, находился на вершине религиозно-политической иерархии). В Европе разделение труда было менее формализованным, но не менее реальным, а потому возникала необходимость поддерживать ее неформальными методами, вроде периодически повторяющихся гонений и погромов, чего почти не знает турецкая история (показательно, что традиций антисемитизма не сложилось и у славянских народов, длительное время проживавших под турецким игом, — болгар, сербов, македонцев, в отличие, например, от хорватов, входивших в западную политико-религиозную систему).

В то же время отсутствие гонений отнюдь не вело автоматически к ассимиляции — в мавританской Испании, Богемии времен Карла Люксембургского, в республиканской Голландии XVII века еврейские диаспоры процветали, сохраняли свою культуру и не смешивались с христианами несмотря на очень доброжелательные отношения и взаимное уважение между общинами. Но в Китае, где особой социально-экономической ниши для евреев создано не было, община постепенно растворилась в массе местного населения.

Разделение труда не только консервировало общины, оно порождало в них — несмотря на географическую разобщенность — сходный опыт, нормы, стереотипы поведения, закрепленные, естественно, религиозными традициями. Своеобразие еврейского народа в том, что в отличие от других европейских народов, он формировался однотипным, но не общим опытом. Именно поэтому он изначально был народом диаспоры и его культура, его идентичность, его психология никакими иными условиями порождены быть не могли.

Переход от торгового капитализма раннего Нового времени к индустриальному капитализму, начавшийся в континентальной Европе со второй половины XIX века, знаменовал собой разрушение старой системы разделения труда, что поставило под вопрос и будущность еврейских общин, их отношения с соседями-христианами.

Историк Исраэль Барталь считает, что знаменитые погромы 1881 года, вызвавшие в качестве естественной ответной реакции подъем еврейского национального самосознания, были в свою очередь результатом социально-культурного кризиса, в основе которого лежал распад феодальной системы[2]. Погромы «были побочным продуктом политических, экономических и социальных процессов, а не их главной причиной»[3]. Развивая мысль Барталя можно предположить, что периодические всплески антиеврейских гонений и в другие эпохи отражали кризис сложившегося межобщинного разделения труда, когда границы начинали размываться. Выход еврейской общины за «естественные» границы, отведенные для их деятельности, неизбежный в условиях, когда менялись экономика и общество, воспринимался консервативными силами как угрожающее проникновение на запретную территорию, за что нарушителям предстояло жестоко поплатиться. В этом смысле и Крестовые походы, сопровождавшиеся кошмарными погромами, и не менее страшные погромы, прокатившиеся по Европе во время эпидемии чумы в XIV веке, и резкое изменение религиозной политики в Испании в 1492 году — от исключительной терпимости к непримиримой вражде — вполне закономерно совпадают с кризисами и трансформациями в социально-экономической системе Запада (переход от натурального хозяйства к ранней торговой системе, кризис этой системы в середине XIV века, начало буржуазного развития в эпоху Великих географических открытий). То же самое произошло и в Европе второй половины XIX века, когда диаспора столкнулась с очередным кризисом социально-хозяйственных отношений, поставившим под вопрос ее место в обществе. На этот кризис социалисты и националисты отвечали по-разному, но и те и другие должны были считаться с новой национальной идентичностью, сложившейся в диаспоре. Эта идентичность, кстати, создавала проблемы не только социалистам, апеллировавшим к братству всех трудящихся, но и националистам, которым приходилось обращаться к общинам, члены которых стремились не изолировать себя от соседей, а добиться равноправия с ними, получить доступ к культуре и образованию большинства.

Разумеется, речь идет о процессе, происходившем в Европе. Азиатских евреев он затрагивал в той мере, в какой их страны сами оказывались в орбите европейской экономики и западного мира. Иракские и марокканские евреи, эфиопские фалаши, жители Йемена, индийские иудеи Кералы — все они постепенно ассимилировались в «большой» еврейский народ на идеологическом уровне. Если нация — это, по словам Бенедикта Андерсона, воображаемое сообщество, то что мешает этому сообществу стать экстерриториальным? История евреев показала, что границы государств не могут стать границами национального воображения.

На первых порах, однако, национализм проигрывал идейную борьбу социалистическим и леводемократическим течениям, выдвигавшим собственную версию национальной эмансипации. Призыв к культурной автономии и равноправию в рамках многонационального государства выглядел для миллионов еврейских трудящихся куда более привлекательным, чем предложение создать с нуля собственное государство на далеком берегу Палестины.

Хотя сами сионисты ввели в обиход представление о «еврее, ненавидящем самого себя», пытаясь ссылками на него объяснить неприязнь большинства евреев к своему проекту, на деле (вполне по Фрейду) именно сионизм явил в наиболее чистом виде комплекс еврейской самоненависти и самоотрицания. Сионизм пытался уничтожить евреев как явление, сделав этот народ «таким же, как все» — с собственной территорией, своим государством, с сельским хозяйством (непременно с сельским хозяйством, ибо евреям этот вид труда был прежде запрещен), с собственным языком, не только отличающимся от языка других народов, но и функционирующим, как и другие национальные языки, только на определенной, ограниченной территории, подобно финскому или сербо-хорватскому, имеющим культурное значение только в рамках своего государства. Сионизм поставил по отношению к еврейскому населению Европы ту же задачу, что и все остальные «новые национализмы»: убрать евреев из «чужого» окружения. Тем самым должна была полностью уничтожиться вся специфика, оригинальность и самобытность еврейской светской культуры и идентичности. Поскольку же и к древней иудейской религии сионизм подошел сугубо инструментально, оставив за ней только одну принципиальную функцию — разграничения между евреями и не-евреями, то религиозная идентичность подвергалась в этом проекте такому же разрушению, как и светская (что сразу угадали многие ортодоксы, под предлогом теологических возражений отвергнувшие сионизм).

Сионизм призывал евреев сделать добровольно то, что антисемиты требовали сделать принудительно — убрать их из Европы, прекратить их жизнь в «теле» других стран и народов. Если бы сионистский проект имел успех, нацистам, возможно, не понадобилось бы тратить огромные ресурсы на собирание и уничтожение евреев со всей Европы в концентрационных лагерях. Проблема состояла как раз в том, что масса еврейского народа, отнюдь не собираясь отказываться от своей самобытности, отвергала до В торой мировой войны идею изоляции, географического размежевания с «другими». Идеалом большинства была эмансипация без ассимиляции, и именно этот процесс происходил как на западе Европы, так и на востоке, в СССР, где ранний коммунистический режим показал всему миру новый тип демократичной (хоть и не демократической) национальной политики.

Провал сионистского проекта сделал, на другой стороне националистического спектра, необходимым — в рамках логики расовой чистоты — курс на физическое устранение еврейства, не желающего покидать европейское этнополитическое «тело» добровольно. Как известно, решение о тотальном уничтожении «вредного» народа было принято на совещании в Ванзее сравнительно поздно, когда гитлеровский режим в Германии уже шел к своему закату. На более ранних этапах восходящий нацизм вполне мог удовлетвориться и более умеренным решением о тотальной депортации, которая не так уж сильно отличалась от «возвращения», проповедовавшегося сионистами. Так что дело не сводится к совпадению идеологем, на которые указывает Занд и которые до начала 30-х годов признавали и сами правые сионисты, речь идет об определенном, хотя и частичном совпадении целей.

Благодаря Холокосту сионизм добился успеха. Ему удалось создать в Израиле из еврейского биологического материала другой, новый народ, с иной культурой, социальной организацией, политическими традициями, живущий в другой части мира и даже говорящий на другом, совершенно непонятном для европейских евреев языке. Конечно, нет ни малейшего сомнения, что использовать народ в качестве биологического материала для создания новой нации лучше, чем перерабатывать людей на мыло. Но остается трагическим фактом, что и в том и в другом случае достигается исходная цель: последовательное и сознательное уничтожение исторического еврейства в том виде, в каком оно сложилось в течение Средневековья и раннего Нового времени. В конечном счете исторический народ без земли превратился в неисторический народ с землей.

Занд много и с болью пишет о современном Израиле. Рассматривая жизнь и культуру этого государства, он убедительно доказывает, что здесь на наших глазах происходит формирование новой нации — израильтян, всё менее похожих на евреев диаспоры. Зато на «участие» в этой новой нации готовы претендовать и местные арабы, чей образ жизни, культура и даже язык находятся под сильнейшим влиянием Израиля. Проблема лишь в том, что арабов в эту новую нацию не пускают так же, как не пускали когда-то евреев участвовать в строительстве новых европейских государств.

Израиль стал одним из многих государств ХХ века, созданных неисторическими народами, государств, пытающихся сформировать новую нацию за счет идеологических мифов о несуществующем прошлом, этнических чисток и систематических конфликтов с соседями, конфликтов, без которых под вопрос будет поставлена структура, традиция и политическая логика этого государства. Палестинская проблема таким образом не объясняется специфическими особенностями ближневосточной политики (агрессивностью арабских диктаторов, дискриминацией израильских арабов, сионистскими земельными захватами и т. д., хотя всё это, конечно, имело место). Эта типологическая проблема стоит в одном ряду с целой чередой схожих конфликтов, характерных для Юго-Восточной Европы (от Трансильвании до Косово).

Речь, разумеется, не о том, может ли вообще абстрактное еврейское государство существовать в арабском окружении, а о том, может ли современный Израиль, такой, каков он есть, с его политическими структурами, институтами и культурной организацией, существовать иначе, чем в конфликте с арабами. Ответ на этот вопрос сегодня может быть только отрицательным. Но точно так же на вопрос о том, может ли существовать отдельное арабско-палестинское государство, иначе как в тесной федеративной или конфедеративной связи с Израилем, без экономической, социальной и политической интеграции с ним, мы вынуждены будем дать отрицательный ответ. В этом трагизм палестинского вопроса в том виде, в каком он стоит сегодня. Идеология палестинского национализма представляет собой такую же копию с сионизма (включая даже заимствованное у израильтян требование права на возвращение), как сионизм в свое время был копией реакционных антисемитско-романтических национализмов Центральной и Восточной Европы. Иными словами, решение ближневосточного конфликта возможно только в рамках гражданской революции, не оставляющей камня на камне от господствующего политического порядка в обеих частях израильско-палестинского общества. Перефразируя слова Ленина, надо превратить конфликт империалистический (и межэтнический) в конфликт гражданский.

Что касается диаспоры, то в ее жизни и культуре тоже изменилось очень многое. Происходит ли ассимиляция современного еврейства? Несомненно. Но история последних 50 лет показала как очевидную тенденцию к ассимиляции, так и ее границы. Культурная идентичность, сложившаяся в пострелигиозную эпоху, на самом деле оказалась не просто очень сильной, но и востребованной вовне. Невозможно, например, представить себе современную русскую культуру без еврейского юмора, причем воспринимаемого, с одной стороны, как нечто абсолютно естественное, свое, наше, но одновременно — другое. Эта двойственность и противоречивость еврейской культурной идентичности (такие же и в то же время другие), создала в конце ХХ века новую специфическую культурную нишу, в которой еврейская (на самом деле славяно-еврейская) интеллигенция нашла себя в России и Украине. Нечто похожее происходит в Америке, Британии и многих других странах.

Для современного европейского еврея Израиль — не более чем просто иностранное государство. В США и России значительная часть евреев всё ещё испытывает симпатии к Израилю, но для того, чтобы его поддерживать, совершенно не обязательно быть евреем (восхищение израильской армией или проводимой с ее помощью расовой политикой весьма распространено среди российских черносотенцев, фашистов и антисемитов). Правда, в еврейской среде США или Англии симпатии к Израилю всё чаще сменяются чувством стыда (да и то лишь в том случае, если какая-то связь с этим государством всё ещё ощущается, главным образом из-за живущих там родственников и близких знакомых). В целом же отношение к Израилю определяется не религиозно-этническим происхождением (многие иудейские ортодоксы настроены по отношению к Израилю резко критически, причем не только по теологическим соображениям), а общей политической ориентацией. Левые сочувствуют угнетенным палестинцам, правые поддерживают «форпост Запада на Ближнем Востоке». В еврейской среде это деление так же актуально, как и в любой другой, более того, оно не прекращалось никогда, ибо левая еврейская интеллигенция в массе своей всегда была враждебна сионизму.

Занд доказывает своей книгой то, что в общем-то очевидно всем, кроме тех, кто видит еврейскую историю через призму националистической идеологии (хоть в сионистском, хоть в антисемитском варианте). А именно: современный еврейский народ сложился в диаспоре. Но он не решается сделать отсюда напрашивающийся и принципиальный вывод: только в диаспоре он может выжить, развиваться и существовать, сохраняя свою идентичность и самобытность.

Примечания:

[1] См. Вихнович В. 2000 лет вместе. Евреи России. М. — СПб.: Питер, 2007. Также: Соболев Д. Евреи и Европа. М.: Текст, 2008.

[2] Барталь И. От общины к нации. Евреи Восточной Европы в 1772 – 1881 гг. Иерусалим — Москва: Мосты культуры, 2007. С. 11 – 12.

[3] Там же. С. 12.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67