Знакомый Гегель с незнакомой биографией

Д’Онт Ж. Гегель: биография/пер. с фр., послесл. А.Г. Погоняйло. – СПб.: Владимир Даль, 2012. – 512 с.

Для страны, чья интеллектуальная традиция испытала столь мощное воздействие со стороны Гегеля и в 30-е – 40-е гг. XIX в., и в советский период (не говоря уже о сохраняющемся присутствии гегельянства в периоды, когда оно оказывалось в относительном «забвении», перестав быть «популярной философией»: достаточно напомнить, напр., об именах Б.Н. Чичерина и Н.Н. Страхова) – отечественная литература отнюдь не изобилует работами о Гегеле. Так, например, до сих пор остается непереведенной даже классическая работа Карла Розенкранца, чья «Жизнь Гегеля», вышедшая в 1844 г., имеет по многим вопросам статус первоисточника, или «Молодой Гегель» (1905) Вильгельма Дильтея. Иные работы, которым посчастливилось быть переведенными и изданными, попадают к отечественному читателю с большим запозданием – так, сильно не повезло «Молодому Гегелю» (написанному в 1938, изданному на немецком десять лет спустя) Дьёдря Лукача, вышедшему на перестроечной волне, в 1987 г., и оставшемуся во многом непрочитанным[1]. На этом фоне выделяются труды издательства «Владимир Даль», целенаправленно и методично заполняющим вопиющие лакуны в отечественных публикациях по Гелелю: в 2000 г. вышел перевод «Разума и революции» Герберта Маркузе, в 2006 вышли «Логика и существование» Жана Ипполита и «Несчастное сознание в философии Гегеля» Жана Валя, в 2009 «Гегель и государство» Эрика Вейля. Работа д’Онта продолжает этот ряд – причем и в том отношении, что Жак д’Онт является учеником Жана Ипполита, активным участником споров, вызванных другими названными работами, т.е. отечественный читатель постепенно получает в свое распоряжение не разрозненные тексты, но возможность достаточно полно воспринять узловые точки дискуссий в европейском гегелеведении XX века, уловить контекст, в котором они развертываются.

Жак д’Онт (1920 – 2012), французский историк философии, сторонник марксистских взглядов, занимавшийся исследованиями в области гегелеведения с начала 1960-х годов, начинает свою итоговую работу (вышедшую в парижском издательстве Calmann-Lévy в 1998 г., а ныне переведенную на русский трудами Александра Григорьевича Погоняйло) решительным заявлением:

«Перед нами новый Гегель, совсем не такой, каким мы его привыкли видеть» (стр. 5).

Следом, правда, через пояснение снижая пафос изначального заявления: «В конце XX века на многие вещи смотришь иначе, ранее неизвестные или недооцененные документы проливают на них дополнительный свет». Тем самым «новый» Гегель возникает в силу двух причин, первая из которых самая что ни на есть привычная, позитивистская – обнаружение новых данных и переоценка старых, уже известных, но неверно или недостаточно глубоко проинтерпретированных, не приведенных в правильную взаимосвязь. Второй выступает сам «дух времени», как или аналогичным образом выражались во времена Гегеля, или как сейчас могли бы мы сказать – изменение временной дистанции, обретение нового исторического опыта (и, кстати говоря, утрата прежнего – что также накладывает на историка новые обязательства: напр., мы не можем довольствоваться более ранним историческим исследованием в том числе и потому, что понятное для историка и его читателей в момент написания, не нуждающееся в пояснении, перестало быть таковым – и этим непонятным может стать многое, от «реалий», нуждающихся теперь в комментировании, до самого понятия «объяснения» - то, что ранее выступало таковым, в новой ситуации может утратить данный статус или же оказаться тем, что само требует объяснения: ведь объяснить что-либо сделать это «нечто» ясным для нас, не вызывающим вопросов, сама же граница «безвопросного» исторически подвижна).

Предельно схематизируя, можно выделить три существующих подхода к пониманию биографии Гегеля:

(1) «официальный», восходящий к Розенкранцу, представляющий жизнь Гегеля как идеальную жизнь немецкого профессора, путем упорного труда пришедшего к успеху, правительственному и общественному признанию, придерживавшегося умеренных, благопристойных и благонамеренных по понятиям того времени взглядов;

(2) «разрыв», более или менее резко противопоставляющий «молодого Гегеля» «позднему»: в рамках данного подхода, конституровавшегося после работы Дильтея и публикации в 1907 г. т.н. «богословских» текстов Гегеля, ранним работам придается особенное значение – и либо они толкуются как «ключ» к позднейшим текстам, дающим возможность прочитать их «богословским» способом, либо эволюция Гегеля осмысляется как переход от в достаточной мере революционных позиций молодости на консервативные позиции. В любом случае между взглядами молодого и зрелого Гегеля предполагается радикальное отличие – так, для Лукача формирование гегелевской мысли в ее «ядре» - франкфуртский период, когда он «схватывает» фундаментальное основание своей мысли, которое и будет – после долгого и тяжелого периода колебания, приняв «открытое», доверившись этому видению – развивать вплоть до конца своей жизни;

(3) «новая континуальность», исходящая из того, что в жизни Гегеля как не было такого радикального разрыва, о котором повествуют сторонники второго подхода, так и не представляла она из себя той благонамеренной правильности и умеренности, какой предстает в описаниях первого типа – Гегель не особенно изменился не потому, что уже родился «идеальным берлинским профессором», а потому, что никогда не расставался до конца с представлениями своей молодости.

Д’Онт придерживается последнего подхода и, отстаивая его, идет путем подробного исторического исследования, обнаруживая многие ранее неизвестные или не удостаивавшиеся пристального внимания детали гегелевской биографии. Так, в частности, д’Онт подробно отслеживает масонские контакты Гегеля и устанавливает его связи с масонством с молодости и до самой смерти, впервые подробно комментируя вторую речь над могилой Гегеля, произнесенную Фридрихом Фёрстером, выявляя в ней богатую масонскую символику; в том же ключе осуществляется им убедительная интерпретация гимна «Элевсин» (1794), неожиданного поэтического опыта Гегеля, посвященного Гёльдерлину (д’Онт переатрибутирует адресата гимна, полагая, что он был обращен к Гогелю, домашним учителем в доме которого во Франкфурте станет вскоре Гегель). Д’Онт убедительно демонстрирует, что масонство не является случайным эпизодом в биографии Гегеля – если реальное значение масонских связей в жизни Гегеля по крайней мере на данный момент установить трудно, то во всяком случае они долговременны и достаточно значимы, чтобы поддерживать их на протяжении многих лет.

Еще больший интерес вызывает анализ положения Гегеля в Берлине, проведенный д’Онтом: исследуя положение сил в правительственных кругах, биограф вычленяет тех лиц, которые поддерживали Гегеля и придавали ему возможность действовать столь сильно и уверенно. Этот анализ одновременно заставляет пересмотреть привычное представление о берлинских годах как «ровных», поскольку во 2-й половине 1820-х круги, к которым близок Гегель и на которые он мог опереться, постепенно утрачивают свое влияние – прусская политика все более «поворачивает направо», медленно, но достаточно определенно. В последние годы у Гегеля произойдет несколько достаточно серьезных столкновений, включая королевское запрещение окончания статьи 1831 г., оказавшейся последней прижизненной публикацией, посвященной британскому «биллю о Реформе»: д’Онт показывает, что эти столкновения свидетельствуют о все меньшем согласии взглядов Гегеля с направлением, принятым правительством – если в первый период после приглашения он мог действительно считаться сторонником правительства, видя в его действиях воплощение того, что соответствовало направлению его представлениях о направлении мировой истории, то в дальнейшем движение в сторону Реставрации – попытка (в отличие от того, что могло быть «Реставрацией» по-Гегелю – «реставрацией» по имени, фактически являющимся принятием и укреплением революционных преобразований) действительно вернуться в прошлое до 1789 г. – не могла не вызывать с его стороны осуждения, а со стороны правительства не вызывать все нарастающего неприятия гегелевской философии. Д’Онт несколько раз вспоминает суждение, согласно которому «Гегель умер вовремя» - в тот момент, когда внешне его философия оставалась официально покровительствуемой (что вскоре сменится настороженным отношением, размежеванием в лагере гегельянцев – и завершится приглашением в Берлин стареющего Шеллинга с задачей «вытравить» из университета гегельянство).

При всех достоинствах, однако, получившаяся книга оказывается «слишком биографией» и образ Гегеля искажается, как нам кажется, в ней не менее, чем в работах, что критикуются д’Онтом, хоть и в ином отношении. Ведь подлинной биографией мыслителя являются его идеи – а они оказываются не просто на заднем плане, но зачастую превращаются лишь в «материал» для биографа – а столь простая манера обращения с ними дает предсказуемый результат. Гегель предстает как проповедник умеренно-либеральных взглядов, лгущий, скрывающий, преднамеренно искажающий собственные мысли как в опубликованных при жизни книгах, так и в лекциях – говорящий одно, а думающий нечто иное, работающий в стилистике «намеков и умолчаний», преднамеренно вводящий противоречия в свою систему – как знак для «посвященных». И все это – ради того, чтобы с кафедры Берлинского университета намекнуть, что неплохо бы провести ограниченные либеральные реформы и октроировать конституцию. Если это так, то, собственно, непонятно, а чем может быть ценен Гегель теперь – и чем он отличается от какого-нибудь третьеразрядного немецкого профессора той же эпохи, куда более ясно и смело высказывавшего сходные взгляды. Склонность толковать тексты лишь как материал, прозревая за ними более важное содержание, приводит д‘Онта к тому, что сами работы Гегеля «проваливаются» в образовавшуюся «щель»: они больше не текст, который надлежит понимать в силу того, что в нем сказано, а некое зашифрованное послание, с «нужными» и «ненужными» фрагментами, которые надо отделить друг от друга:

«Каждому гегельянцу надлежит учиться – не торопясь, не жалея труда, медленно продвигаться перед по тексту – распознавать то, что Гегель установил твердо и искренне. И не доверяться с ходу тому, что сказано “на публику”, для цензуры, полиции, врагов, для дурней, а также, вне сомнения, другим Гегелем, раздвоенным, переменчивым и неуверенным» (стр. 427).

Распознание «искренности» - какой простор для душеведения, ведущего к построению «своего Гегеля», причем прием, возведенный в принцип. Получившийся «Гегель» д’Онта, конечно, куда приемлемее для человека левых взглядов, чем Гегель Розенкранца или даже Гегель Маркузе – ведь у Маркузе на стороне «леваков» выступает гегелевская логика, против воли своего создателя, его мысль оказывается больше его самого, как геттингенского и берлинского профессора, он видит глубже, чем готов принять. У д’Онта, напротив, именно сам Гегель оказывается вполне «правильным» с его точки зрения субъектом – либерал, в конфликте с правительством, поклонник казни Людовика XVI, конспиратор и, может быть, даже участник каких-то тайных переговоров, если не заговоров, друг берлинских евреев и последовательный противник антисемитов. Правда, тогда оказывается, что публично он постоянно печатает и говорит совсем не то, что он думает – ну да конспиративные принципы это извиняют. Собственно, во всей этой суете исчезает главное: те усилия мысли, которые предпринимает Гегель, попытка постигнуть реальность мыслью, ведь выходящее у д’Онта на первый план – самое тривиальное из всего, что можно представить себе в биографии Гегеля, ведь если бы речь шла лишь о способе обосновать либеральные чаяния, то вся мысль Гегеля оказалась бы совершенно излишней и для подобного продемонстрированному д’Онтом способа понимания хватило бы ходов мысли, которые в изобилии представлены у публицистов той эпохи, богатой на серьезные дарования этого рода.

В результате тот Гегель, который презентуется французскому читателю как «новый», оказывается на удивление знаком читателю русскому по биографическим текстам, например, А.В. Гулыги или В.С. Нерсесянца с той, правда, разницей, что в советских биографиях весьма умеренный конституционализм Гегеля подвергался осуждению как недостаточный и мыслился как отход от революционных воззрений юности, тогда как для д’Ора – чьим оппонентом выступает «консервативная» версия гегелевской биографии – либерализм позднего Гегеля оказывается сохранением верности убеждениям юности, пусть и умеренным с ходом лет и изменений обстоятельств.

Примечания:

[1] Из недавних (пере)изданий классических работ о Гегеле укажем две, вышедшие в серии «Слово о сущем» (ранее предпринявшей переиздание большей части текстов Гегеля, имеющихся в русском переводе): (1) скандальная в свое время книга Рудольфа Гайма «Гегель и его время» (2006), основанная на курсе лекций и принесшая Гайму европейскую известность; (2) «Гегель в России» (2007) Д.И. Чижевского, написанная в 1933 г. и опубликованная «Современными записками» в 1939 г., остающаяся по сей день основной в своей теме.
Особняком стоит «Введение в чтение Гегеля» А. Кожева, вышедшее в той же серии в 2003 г., само составившее (впрочем, скорее легший в его основу курс лекций 1933 – 1939) целую эпоху в философии.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67