«…Всегда в засаде, вежлив, но упорен,
Мычу не в стаде и молчу не в хоре.
Ведут все двери, речи и причины
В мой красный терем в центре паутины…»
«…Он всегда впереди в алом шелке на бледном коне
Мы за ним по колено в грязи и по горло в вине
И вдоль нашей дороги пылают дома и мосты
Я буду как ты, ты будешь как он, мы будем, как все…»
«…Время угрюмое.
Кончились праздники.
Мир и покой…»
Эти строки фактически принадлежат Владиславу Юрьевичу Суркову, и при желании их вполне можно трактовать как некоторую аллюзию на политическую реальность периода «светлых нулевых лет». Однако их появление в информационном пространстве 2004-2006 годов не вызывало у интерпретаторов действий лиц, принимающих решения, почти никакого интереса – возможно ввиду отсутствия в тексте традиционных эпитетов, характеризующих российскую действительность.
Иначе, однако, сложилась судьба романа, написанного одним из колумнистов «Русского пионера». Хотя номер с текстом произведения был опубликован в конце июня сего года, в фокусе широкого внимания роман (ввиду актуализировавшейся ценности авторского видения мира) оказался лишь более месяца спустя по известным причина и с некоторыми последствиями. Последствиями стали состязательные рецензии и отзывы постулирующие, что роман, само собой разумеется, посвящен российской коррупции, по ряду отзывов – тотальной.
И это, несмотря на то, что в завязке сюжета прямо прописана основная мораль произведения: «жить нужно не только для употребления внутрь мякины, клейковины и говядины, а наружу тачек, дач и тёлок, а ещё и для исправления кривого мира, и для чести, для правды». Уже в самом начале текста, после фразы «то тут, то там заблестели жёны-чиновницы и любовницы-балерины. Народились и уехали расти в Швейцарию красивые пухлые дети», становится ясно, что о «Менатепе», «Альфа-Банке», «ОРТ», движении «Наши» и прочих частностях политической и экономической жизни России начала 2000-х в тексте, дискурс которого идентичен «-less» и «casual» печатной продукции нашего времени, речи не пойдет.
При этом, однако, нельзя не признать, что автору удалось уместить в единый текст свидетельства своей культурной и исторической осведомленности, а также своего определенного литературоведческого интереса: в некоторых местах почти через запятую идут «Достоевский? Кафка? Витгенштейн?». Есть и прямые отсылки на современников - «Виктор Олегович» и «Санькя», на режиссерские постановки – развязки «Прозрачных вещей» и «Лолиты», на собственные интерпретации фразы Льюиса Кэррола (вернее, вопроса к Алисе, смотрящей на Черного Короля): «Если б он не видел тебя во сне, где бы, интересно, ты была?» /«And if he left off dreaming about you, where do you suppose you'd be?»[1] в словах «Мы исчезнем, как только он откроет глаза». Кроме того, очевидно, что «Околоноля» как-то связан с «Тлён, Укбар, Орбис Терциус» Хохе Луиса Бореса. При этом непонятной осталась авторская затея с написанием со строчной буквы слов «москва», «ленинка», «ягода» (нарком внутренних дел СССР 1934—1936 годов). От написания с маленькой буквы Сартра, возможно, спасло только его бытность односоставным предложением.
Есть в романе место и авторской экзегетике: «все слова были в начале, вы же существуете потом, после слов», «Христос через себя очеловечил Бога и обожествил человека, сделав их — заодно», «забота о вещах нетщетна, а желание нетленности тел есть дело, угодное богу, ведущее к свободе, справедливости и свету», «Христос потому увёл за собой, что угадал в людях глубочайшее — жадность до собственных костей, волос и мяс, упрямство не уступить времени ни ста грамм любезной своей требухи, неотличимость и неотделимость души от тела». Но рассуждения такого рода обсуждению не подлежат – в силу априорной неравнозначности мистического опыта участников возможной дискуссии – хотя сразу вспомнилось следующее: «Я ведь ничего больше не умею, кроме как писать плохие слоганы. Но Тебе, Господи, я напишу хороший - честное слово. Они ведь Тебя совершенно неправильно позиционируют…»[2]. Тем не менее, конечно, странно, что столь позитивистский подход не подвергся еще критике со стороны соответствующих отраслевых экспертов.
Несмотря на наличие в тексте слова «гуссерль» (а также «бионикл», «эркер», «мюмезоны», «гаджет», «бодхисатва», «колесо сансары») «Околоноля» – это зарисовка – перефразируя самого автора – в стиле дадаизма о религии, политике и поставке свеклы.
Допущение реальности живописуемой автором ситуации предполагает – при отсутствии указания, что текст – фантастика или сюжет, основанный на реальных событиях – примерно эквивалентную достоверность приведенных фактов. Иначе говоря, неправомерно и нелогично заявлять, что один из сюжетов романа – достоверно отражает реальные события, а другие – нет. И совсем нельзя полагать, что автор обличает что-то, если подобные интенции в смысловой канве не угадываются. И хотя в «свободной энциклопедии»® «Околоноля» уже классифицирован как роман о коррупции, энциклопедических материалов о российской жизни «нулевых» в тексте больше. И эти материалы совсем не покаянные и даже не обличительные.
Начнем с пресловутой коррупции – из текста следует, что некоторые из оттенков серого: «взяточничество, мздоимство, откаты, крышевание; госинвестиции в жён, деверей и племянниц; сдача органов власти, их подразделений и отдельных чиновников в аренду респектабельным пронырам и приблатнённым проходимцам; кооперативная торговля должностями, орденами, премиями, званиями; контроль над потоками; коммерческое правосудие», а также – что особенно интересно – «высокодоходный патриотизм» – это «исконные, почтеннейшие ремёсла, вековые скрепы державы». Далее в книге упоминается о том, что об ошибочности поспешного объявления данных традиций «постыдными пережитками» «на самом верху» поняли быстро, «и как ни в чём ни бывало о коррупции опять заговорили уважительно». То есть контекст описания «традиционного» для России подхода «к делу» совсем не обличителен и отнюдь не категоричен.
Центральный персонаж, отнесенный «к довольно обширному сословию странно богатых русских» и, вероятно, их олицетворяющий, по собственному замечанию, «был бандит. Теперь перестал», отойдя от амплуа «тишайшего хмыря, близорукого чтеца Уоллеса Стивенса, Зюскинда и Белого», вышел «из тихой редакции с кистенём на большую дорогу душегубствовать заради фуагры и модных штанов», по ходу дела «укокошив» некто Шнобеля «только за то, что он Гоголя ниже Толстого ставил». Установки персонажа, конечно, не исчерпываются, но во многом сводятся к тезисам, что «золото делается из свинца» и «человеки бывают двух сортов — юзеры и лузеры. Юзеры пользуются, лузеры ползают».
Профессиональная деятельности центрального персонажа сводится к продаже «богачам и политиканам», желающим «прослыть интеллектуалами и творческими людьми большого таланта», а также их «молодым девкам», желающим «непременно петь и сниматься в кино» «за такие деньжищи, что и А.Толстому не снилось, и Евтушенке», «песен и сценариев», «стишат и пиесок», по бросовой цене приобретаемых «у целой оравы способных, но чудовищно нищих и по причине алкоголизма слаботщеславных пиитов и витий». Издательское дело, однако, бизнес жестоко конкурентный с войной «за сбыты Набокова в южной москве», противостоянием «за розницу Тютчева между “яснополянскими” и “солнцевскими” и «за опт обэриутов [ОБЭРИУ - Объединение Реального Искусства, участниками которого были, например, А.Введенский, Н.Заболоцкий, Д.Хармс] с «крокодилерами» [«кровожадными и жадными дикими выходцами из отдела писем легендарного сатирического журнала, державших сто процентов сбыта учебников ботаники и зоологии и завистливо шакалящих вокруг контролируемых чернокнижниками изобильных рынков»], потому, как «Хармс и Введенский тогда хорошо шли, как спирт ройял».
Кредо местных правых радикалов – «держать в тонусе отупевшее от жратвы стадо трусливо трудящихся трупов, способных думать только с перепугу». Жители некоторой северокавказской республики «успокоены до отупения ежедневными зрелищами взрывов, ошмётков человечины на рекламных щитах, демонстративной пальбы средь бела дня по федеральным конторщикам, …по детям милиционеров и просто любым детям».
Представительницы формально референтной группы центрального персонажа квалифицируются последним в качестве «жующих моделей, последних моделей отечественных баб, модернизированных, прошедших тщательную предпродажную подготовку, неслыханной комплектации», выражающих Vox populi «мы, на золоте сидим, а нищие». В уста эпизодического персонажа автором вложена следующая экспертная оценка «с виду так, блондинка просто, а заговорит — что твой Цицерон, что Познер! Это ведь такая заратустра, что только заслушаешься и забудешь про всё на свете…».
Косвенно касаясь интернет-реальности, автор отмечает, что некоторую тему «простебали на олбанском диалекте несколько невлиятельных блогеров года, … и их обанафемствовал какой-то виртуальный протодиакон» (интересно даже, кто явился прототипом).
Наконец, о роли власти в обществе описанных обывателей, в том числе и в международном масштабе, повествует дама в звании капитана погранслужбы, наделенная фамилией Энди Уорхола в русиновской транскрипции: «Мы [власть] правим, не вмешиваясь... Мы знаем так много позорных секретов, что если они будут активированы, весь правящий сброд этой и не только этой страны лопнет, сдуется, испуская грязь и гниль. А с ним вместе расплывётся, растечётся всё общество и государство. Как ни печально звучит, коррупция и оргпреступность такие же несущие конструкции социального порядка, как школа, полиция и мораль».
Кульминационный момент авторской откровенности – безо всякого сомнения - представлен геополитическими рассуждениями о том, что южные регионы России, вернее, некоторый абстрактный в плане границ Юг «контролируется Хазарским каганатом. Уже около тысячи лет. Все эти национальные республики, парламенты, суды, портреты президента/премьера, муниципальные районы, выборы, милиционеры — фикция, имитация. При советской власти такой же имитацией были местные парторганизации, советы, бюсты Ленина, исполкомы. На самом деле и тогда, и теперь, и при царях Югом правили и правят хазары, небольшая засекреченная народность, обитающая по ту сторону пика Эльбарс. Они устанавливают границы, разрешают споры, распределяют деньги и должности между этносами и кланами. Они так хитры, воинственны и упрямы, что даже чеченцы их уважают. Сильны не настолько, конечно, чтобы игнорировать Россию, чтобы самим всё решать. Но достаточно, чтобы без них ни один вопрос не решался. Между Россией и Хазарией двести лет назад подписан действующий до сих пор тайный договор, по которому в обмен на дотации и военную помощь каганат притворяется частью империи/союза/федерации и не поддерживает всех её геополитических соперников. Хазары знают на Юге всё и всех».
Наличествуют в тексте пассажи и о пиратских тиражах «Гарри Поттера», «шикарном оранжевом надувном крокодиле», приключениях губки Боба скверпэнтса и молитве «о даровании прежних высоких и безудержно прущих выше цен на нефть».
В итоге складывается ощущение тотального текстуального «Воза сена»: в шквале контекстов и намеков теряется ощущение грани между Эзоповым языком и русским. На волне критического припоминая событий «околонулевых» лет невольно задаешься вопросом: кто – читатель или писатель – живет, не зная под собою страны, или же это страна открывается каждому для познания всегда каким-то особенным профилем?
Однако, собственно к автору претензий нет – как загодя пояснил Андрей Колесников, «книга - акт самопознания, самокопания автора. Роман …был нужен ему самому»[3]. И здесь совершенно бессмысленным становится вопрос о том, что хотел сказать автор – что хотел, то и сказал. Возможно, гораздо значимее сюжетной линии являются элементы композиции: большое познается в малом и «метафора действительно засоряет духовное зрение». Вопрос возможного авторства «Околоноля», во всяком случае полного, может быть решен определением степени вероятности рассуждений о русском холизме при одновременном использовании в обыденной речи аббревиатуры «ххс».
* * *
Гораздо важнее, на мой взгляд, обратить внимание на синхронность актуализации в медийном пространстве преимущественно «коррупционной» трактовки смысла «Околоноля». Это явный индикатор превалирования в отечественном информационном пространстве так называемой «интеллектуальной доксы» - конкретного контекста общественного мнения по актуальным вопросам, сформированного «наиболее интеллектуальными журналистами и наиболее журналистскими интеллектуалами» и усвоенного рядовыми потребителями медийного контента[4], усвоенного по причине не всегда активного интереса аудитории медиа к политике, отсутствия полноты знания и установок по отдельным вопросам и поэтому некритического реагирования на заявления экспертов[5].
Пьер Бурдье в работе «Социальное пространство и генезис классов» указывал на то, что в пространстве массовой коммуникации преобладает тот дискурс, который задается современной медиа-элитой с целью сформировать в общественном мнении представление о значимости одних тем и второстепенности других[6]. Поскольку оттого, как граждане определяют политику, во многом зависит их способность судить о ней, принимать решения, чем упрощеннее и одностороннее трактовка актуальных событий, тенденций или проблем, тем менее критичен в перспективе будет общественный запрос к экспертному сообществу и более упрощен взгляд обывателя. Или, говоря словами автора «Околоноля», это есть не что иное как «лепка жизни из местной мертвечины, из того, чего навалом под рукой, за чем далеко ходить не надо». Для создания ощущения верифицируемости представляемой экспертным сообществом актуальной доксы используется апелляция к авторитету (что является расхожей ошибкой аргументации), мнению официального лица, даже вырванному из контекста или предполагаемому, но заведомо упрощенному, когда «поворот головы значит больше чем фраза из нескольких слов».
Иными словами актуализация дискурса борьбы с коррупцией в качестве значимого направления развития обусловливает активность экспертного сообщества по формированию в общественном мнении представления о значимости данной темы и ее обсуждения как условия сохранения собственной профессиональной востребованности. В том числе в формате создания медийных поводов из событий, которые лишь весьма условно могут быть названы тематически значимыми.
* * *
[1] Кэрролл Л. Приключения Алисы в стране чудес. Сквозь зеркало, и что там увидела Алиса, или Алиса в Зазеркалье. Пер.Н.М.Демуровой. София: издательство литературы на иностранных языках, 1967.
[2] Пелевин В. Generation П. М., «Вагриус», 2000.
[3] Колесников А. А мы возродили традицию «Роман-газеты». Доступ в интернете: http://www.snob.ru/chronicle/entry/4414
[4] Пэнто Л. Интеллектуальная докса // Socio-Logos’96. Альманах Российско-французского центра социологических исследований Института социологии РАН. М., 1996.
[5] Цаллер Дж. Происхождение и природа общественного мнения. М., Институт Фонда «Общественное мнение». 2004.
[6] Бурдье П. Социология политики. М., Socio-Logos, 1993.