Яд страстей

Писатель Урс Видмер может смело ехать в Гамбург драться. Удар он держит так, как держала его старая швейцарская гвардия - Фриш и Дюренматт. Слово Видмера легко и прочно, ноль внешнего балласта и максимум внутреннего давления. Под почти ледяной поверхностью - негасимая ярость, пучина чувств. О ней можно лишь догадываться, но мысль о ней неотступна. "Любовник моей матери" - первый роман Видмера на русском языке, не считая нескольких разведывательных текстов в периодике. Это скрученная пружина, нелегкое испытание, в котором не нашлось места для компромиссов, но лишь для неудобной, старомодной честности. Повествователь здесь говорит сквозь сжатые зубы, с особой горькой отстраненностью, не перебивает себя, не перескакивает, не спешит. Но за каждым вдохом и выдохом столько боли, что есть риск не выдержать и не дочитать книгу до конца.

Сюжет неразделенной любви реализован в романе "Любовник моей матери" практически без каких-либо дополнительных средств привлечения читательского внимания. Здесь нет ни авантюры, ни параллельного действия, ни эротики, ни философии. Есть только какое-то эмоциональное течение, явственное, но невидимое, как бы подземное. Видмер смотрит в омут, не предостерегая от страсти, но констатируя ее превосходство над человеком. Жизнь предстает сражением между тем, что бушует внутри, и тем, что замирает снаружи. Эта оппозиция чрезвычайно важна для Видмера. В определенном смысле она хорошо согласуется с его второй профессией - фотографа-спелеолога, путешественника. Вместе с известным аквалангистом Кевином Дауни он ищет красоту в толще Земли; их общими усилиями издано множество альбомов с изображением затерянных миров. Путевых впечатлений и навеянных ими фантазий у Видмера едва ли не больше, чем "бытовой" беллетристики. Но даже фантазируя, Видмер остается протоколистом, фиксирующим ритм события и его связь с этим страшным подземным течением. Глубины человека так же странно красивы, как подземные пещеры. И таят в себе не меньше опасностей.

Отрешенный повествователь, как явствует уже из заглавия, - сын главной героини. Она - дочь директора машиностроительного завода (такие поэтизмы у швейцарцев в особом почете; Фабер у Фриша тоже, помнится, закончил политехнический институт). Достаток для нее был так же привычен, как зверский нрав отца, в чьих жилах текла африканская кровь и чей герб был украшен львом. Биржевой крах 1929 года разорил и убил отца, он умирает от инсульта, оставив дочь Клару, чья мать умерла задолго до "черной пятницы", в одиночестве расправляться с долгами. С детства Клара привыкла коченеть от ужаса при одной мысли об отце, сжиматься в твердый сгусток влечения к смерти. Она никогда не плакала, вероятно, было нечем, ведь Clara значит "чистая". Терпела гнев и не мечтала о пощаде. Смерть отца не принесла освобождения - он являлся к ней во сне обладателем гигантских кованых сапог, бивших в живот и в лицо. Но самой главной невозможностью свободы был для Клары ее возлюбленный - дирижер Эдвин.

Всезнающий, несмотря на причастность миру персонажей, повествователь говорит о нем сначала с иронией, потом с уважением. Эдвин - человек без семьи, без прошлого, искавший себя в композиторском искусстве, но нашедший в дирижерском. Прагматик, рожденный из духа бурного гения. Его романтический прототип - капельмейстер Иоганнес Крейслер (Напомню начало "Крейслерианы" Э.Т.А.Гофмана: "Откуда он? - Никто не знает. Кто были его родители? - Неизвестно..."). Эдвин столь же порывист в своих исканиях, разве что исполнительского дара у него нет, а истина ему не нужна. Он готов довольствоваться успехом. Путь к успеху - цель его жизни. Средства в достижении цели - это "Молодой Оркестр", исполняющий под его руководством неакадемические сочинения, знакомство с передовыми композиторами, расчетливая женитьба на дочери хозяина завода, где трудился директором покойный отец Клары, наконец, еще до того, сама Клара, по случаю попавшая на концерт и ставшая администратором "Молодого оркестра". Его первые аншлаги за пределами родного города были заслугой Клары, готовой на все ради Эдвина. Наутро после первой из немногих ночей, проведенных с ним, у нее умер отец. Вскоре у Эдвина улучшились жилищные условия, и она переехала в его бывшую комнату, лучась от благодарности и все так же время от времени превращаясь в сгусток боли и надрыва. Невзначай зачатого ребенка Эдвин настоятельно попросил убить, что она и сделала. Далее Эдвин жил с каждым годом все лучше, все шире расставляя сети для ловли успеха. Клара каменела, а Эдвин и его прекрасная жена "носились друг за другом по анфиладам комнат, пока она не отдавалась ему в зимнем саду. Они ворочались среди орхидей и опрокидывали пальмы". Дело житейское.

В неразделенном и оттого все более тяжком влечении, которое Клара испытывает к Эдвину, узнаются черты той страсти, что выпала на долю бедной официантки из "Рабов любви" Кнута Гамсуна. Ее не любил и называл "рабой" Владимир Т., сам без памяти влюбленный в актрису цирка, "желтую даму". Друзья говорили ему: "Ты больше раб, чем она", и он соглашался. Потом он умер, а официантка осталась несчастной. Гамсун схематизирует сюжет, чтобы показать всю красоту беспросветности, и не может не отомстить виновнику несчастий. У Видмера, с поправкой на эпоху, нет этого кукольного драматизма: Эдвин переживает Клару, как здоровый крепкий циник может и должен пережить больное нервное существо с дурной наследственностью. Цинизм Эдвина - цена, которую он платит за преодоление своей наследственности, ведь он тоже когда-то был рабом, бедным, как церковная мышь, рабом музыки, которая ему не давалась, рабом самого себя, пытающегося вырваться из пут бедности и несчастья. Чем счастливее и богаче становится Эдвин, тем беднее и несчастнее делается Клара. И нет ни отмщения, ни спасения. Нищая старуха Клара убивает себя, потому что больше не может. Старик Эдвин умирает в лучах успеха, он - "эпохальная фигура", поддерживающая связь с миром через секретариат. Незадолго до своей славной смерти он сообщает об этом повествователю, сталкиваясь с ним в Этнографическом музее уже после смерти Клары. Сын пытается взять реванш за мать и как-то проучить Эдвина, но терпит сокрушительное поражение.

Это кульминационная сцена романа, где Эдвин демонически смеется, отвергая сбивчивые обвинения неизвестного ему господина. Очевидно, что для повествователя Эдвин - суррогат отца, результат вытеснения реальности и перенесения свойств. Да и есть ли у Клары действительный сын - неизвестно. Неслучайно логически непротиворечивый сюжетный механизм дает сбой в одном-единственном месте - где у Клары рождается ребенок. Повествователь появляется на свет неизвестно от кого, не продолжает род, детей у него нет и, пожалуй, не может быть (его деда, отца Клары, звали Ультимо, т. е. "последний"). Миссия "сына Клары" - потерпеть неудачу в поединке с воображаемым отцом, с тем, кто должен был им стать, но не стал. Материализация повествователя в конце романа на фоне его повсеместного присутствия и всеведения на протяжении книги может быть истолкована как игра больного воображения Клары. В романе повторяется эпизод лунатического блуждания женщины к ночному озеру, за которым сверкает огнями дом Эдвина: она стоит по колено в воде и держит ребенка на руках вместо камня, готовясь утопиться. Лейтмотив всей той части романа, где Клара воспитывает сына - это желание "взять ребенка с собой", убив себя и тем самым отомстив отцу.

При этом Клара - именно в силу своей пресловутой "чистоты" - изо всех сил алчет здоровья, жадно едет за ним в Италию, к родственникам по отцовской линии, нежданно объявившихся на его похоронах. Это от(к)рытие корней очень важно для Клары, живущей по долгу, а не по потребности. Эдвин - это страсть, а не потребность, именно от нее Клара старается убежать, актуализировать "здоровую", итальянскую часть своей неясной пугающей натуры. Но и там с годами все больше обнажается болезненной энтропии, трагического оскудения, как будто все в жизни Клары одно к одному. Разрушительность чувств. Тотальность несчастья. Если она со своей несгибаемой любовью и не сеятель смерти, то во всяком случае - ее предвестие.

Урс Видмер виртуозно и беспощадно выстроил мемориал человеческой страсти, которая в своей интенсивности противна Богу и не получает удовлетворения. Но именно в своей интенсивности она приобретает самодовлеющий характер, оборачивается подлинным искусством, которое так и осталось неподвластно Эдвину. Он не настоящий музыкант, а махинатор, ставший успешным дирижером благодаря сочетанию деловой хватки, честолюбия и гибкой морали. И это только подчеркивается его незаменимостью. В финале романа повествователь смотрит телепередачу памяти покойного дирижера: "Я видел Эдвина с Бартоком, Эдвина со Стравинским, Эдвина с молодой английской королевой, и один раз, когда камера пробежала по зрителям в Штадтхалле, в середине балкона, на какие-то секунды промелькнула тень, которая могла бы быть моей матерью". В этой тени, поднявшейся над музыкой Эдвина, равно опознаются смирение и величие.

Видмера хочется читать еще. Безукоризненный перевод не омрачает ничто, кроме милых, трогательных ошибок в написании имен европейских композиторов. Впрочем, Артюра Онеггера распознать в "Артуре Хонеггере" так же легко, как дописать одну букву в слово "Буле" и получить в результате Булеза. Этими мелочами технические проблемы перевода исчерпываются, а это немалое достижение.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67