0. Intro (можно скачать отсюда музыкальный файл и сделать саунд-треком во время чтения)
Я знаю, где живет Сид Барретт
Я знаю, он гостям не рад
Я знаю, как он кофе варит
Когда другие люди спят
И он совсем не нужен миру
Он миру ни к чему
Отдельная квартира
Положена ему
Он видит, как сидят на крышах
Павлины и слоны
Он слышит, как мусолят мыши
Кусочек тишины
И он совсем не нужен миру
Он миру ни к чему
Отдельная квартира
Положена ему
Я знаю, что в Большом Театре
Играет Гилмор на трубе
Соразмеряя все затраты
Не забывая о себе
Он не допустит мелкой лажи
Он не упустит своего
Сегодня вечером покажут
По телевизору его
Я знаю, где живет Сид Барретт
Я знаю, где его гнездо
Я знаю, как он кофе варит
Не понимая ничего
И он совсем не нужен миру
Он миру ни к чему
Отдельная квартира
Положена ему
Примечание, или два ответа на один и тот же вопрос:
1. "Syd Barrett is at home in Cambridgeshire, England. He occasionally ventures out, but mainly is kept to the house where he's said to paint and write literature" (Syd Barrett FAQ v.1.2; 26 June 1998) - страничка, посвященная Сиду Барретту, объясняющая его затвор некими высшими интересами творчества.
2. "The founding member of the band that so many today admire and respect, today lives in seclusion and in ill health... a once brilliant mind destroyed by drugs. Syd is a legacy and a lesson for all" (PINK FLOYD & CO - the largest Pink Floyd website in the world!) - полуофициальный сайт Пинк Флойд, объясняющий нынешнее положение одного из двух его основателей психическим заболеванием.
1. Мы не откроем Америки, если скажем, что сейчас уже выработались, хотя и не до конца, быть может, "проговорены", две противоположных позиции при ответе на вопрос, кто более в русском роке для матери-церкви ценен.
Теперь есть регулярные фестивали "Рок к Небу" - и это один ответ. И у нас есть название для этих фестивалей - придуманное, как говорят, самими организаторами (спасибо Максиму Жерновому из группы "Вереск" за его любезное сообщение): "Попса в небеса". - Это другой ответ, хотя и имплицитный. Мы сейчас попробуем его эксплицировать.
2. Слоган "Рок к Небу" обозначает идею понятную и прямую.
"Рок к Небу" - это когда выходит Кинчев и кричит: "Мы православные-е", подразумевая, что аудитория, привыкшая кричать вместе с ним "Мы вместе", будет кричать вместе с ним и любой другой лозунг, даже пусть и про православие. А потом, есть надежда, часть этой аудитории будет и в жизни подражать своему кумиру гуру отцу духовному (так и не получилось подобрать слово; придется оставить так: суть ясна, а слово подберется само, когда опыт Кинчева растиражируется как следует): то есть затусуется по церквям и по всяким прочим русско-потреотическим делам.
Но идея "Рока к Небу" шире Кинчева. Пока "Мы православные-е" кричит только он один, к нему в компанию добавляются, как их называли большевики, писатели-рокеры-попутчики: они "сочувствуют", и они, конечно же, "за", хотя и беспартийные. Но зато это солидные люди: скажем, БГ или Шевчук, или Бутусов. Они нужны не просто для весомости. Они - гарантия того, что никакого религиозного экстремизма не будет. Будет - религия (они не против), но, в общем и целом, это будет "религия в пределах только разума".
Итак, идея "Рока к Небу" препарируется как блюдо из двух компонентов: Кинчев как аппетитный и сильно пахнущий кусок мяса и солидные рокеры двадцати- и тридцатилетней выдержки, но не имеющие собственного резко определенного религиозного вкуса, - как гарнир.
Будет фестиваль стареющих рокеров, постепенно подбирающихся ко все более высоким концертным площадкам, даже ко Кремлю, и - мы уже не сомневаемся:
Сегодня вечером покажут
По телевизору его.
Ничего не напоминает?
Если мы находимся внутри русской культуры, то напоминает - и очень даже.
3. Русской светской литературе (поэзии, музыке...) не так много лет, и за свои годы она не так часто подходила к православию близко, чтобы параллельные ситуации не были памятны для тех, кому это интересно.
Одна такая ситуация была в XVIII веке, во времена Державина, и завершилась уже в 1830-е, дав двух антиподов: один из которых безраздельно воцарился в литературе, а другой, полностью уступив литературное поле боя вражеской партии, стал одним из главных - едва ли не самым главным - возобновителем русского монашества на Афоне, а через это - и афонского монашества вообще, которое возродилось в XIX веке после разорения от греко-турецкой войны 1821-1829 гг. только благодаря русским.
Первый, который остался в литературе и оставил литературу за собой, - Пушкин. Второй - князь Ширинский-Шихматов, ближайший ученик адмирала Шишкова, принявший в монашестве имя Аникита. Князь нашел способ избавиться в своей общественно значимой деятельности от давления культуры своего общества, но весьма символично, настолько, что для этого ему пришлось эмигрировать из страны...
Вторая параллельная ситуация была на сто лет позднее, с 1860-х по, грубо говоря, 1917-й, и именно она представляет близкую историческую параллель ситуации сегодняшней. Там тоже было два главных героя, чьи имена стали символическими уже для современников: Достоевский и Константин Леонтьев. После Достоевского и Леонтьева ничего нового уже не было: деятели "Серебряного века" и эмиграции только пережевывали то, что сказали эти двое, а в литературе советского самиздата восторжествовало религиозно плоское "шестидесятничество", на смену которому как раз и пришла так называемая (весьма условно) русская рок-культура.
4. Так что мы тут немного скажем про Достоевского и Леонтьева. Достоевский придумал князя Мышкина и старца Зосиму. Некоторым понравилось, а Леонтьев, наоборот, написал едкую статью. А в письмах он, еще хуже, - пересказывал, как оптинские монахи смеялись над разговорами монахов в "Братьях Карамазовых".
Когда все белибердяевы встали грудью на защиту "религии любви" Достоевского от "религии страха" Леонтьева, а Леонтьев стал-таки любимым писателем тех немногих выходцев из интеллигенции, которые поверили в обыкновенное православие - то самое, которое, действительно, начинается отнюдь не с любви, а со страха, - позиции двух православий в современной русской культуре определились.
Любители "любви" нашлись и в духовной среде, а любители православной строгости - и в светской. Из последней вышел лучший русский богослов XX века: новомученик Михаил Новоселов, а среди первых был антипод Новоселова едва ли не по всем богословским вопросам митрополит Антоний Храповицкий, ставший в эмиграции первым главой Зарубежной Церкви. Митрополит Антоний обожал Достоевского и не любил Леонтьева. Впрочем, в той же самой Зарубежной Церкви нашелся человек, который лучше всего разъяснил интеллигентной публике, почему христианство Леонтьева - а не Достоевского - является-таки правильным: это был архимандрит Константин Зайцев. Его брошюру о Леонтьеве, недавно переизданную (в составе двухтомника "К.Н.Леонтьев: Pro et Contra"), так и хочется дать каждому, кто интересуется темой христианства в русской литературе.
Обо всем этом я говорю не для того, чтобы уйти в невесть какие исторические глубины, а для того, чтобы дать перспективу, в которой, мне кажется, нужно смотреть и на современные проблемы христианства в русской культуре. "Достоевский" и "Леонтьев" - это не два человека, а два маркера, два символа совершенно разного отношения к христианству. Понятно, что моя точка зрения - "леонтьевская". Она структурно отличается от "Достоевской" вот в чем: для Достоевского за Леонтьевым никакой правды не существовало (см. упоминания Леонтьева и его "ереси" в черновиках к "Дневнику писателя"). Для Леонтьева - совсем не так: он говорил, что Достоевский - писатель "даже весьма полезный". Я объясню своими словами: некоторые штуки - тут лучше прямо сказать, что это именно те герои и стороны жизни, которым посвящен роман "Бесы", - у Достоевского прямо замечательные. Видно, что знает человек, о чем пишет. Некоторые другие (см. выше) - совсем не такие, но даже это не так уж вредно: все равно, какая-никакая, а реклама православию: человек сначала заинтересуется, а потом, может быть, разберется...
5. Итак, вот и я говорю: что БГ, Шевчук и даже Кинчев - каждый из них "очень полезен". Если бы Гилмор не научился играть на трубе без "мелкой лажи", никакого Пинк Флойда бы не было.
Но если продолжать аналогии с русской литературой начала XX века, совокупное значение фестивалей "Рок к небу" аналогично Первому съезду Союза советских писателей в 1934 году, где Кинчев играет роль Максима Горького, а почтенные БГ и Юрий Шевчук - роль писателей-попутчиков, которые там тоже сидели в зале. (Хочется схулиганить и продолжить аналогию, сравнив диакона Андрея Кураева с Н.Я.Бухариным. Но, конечно, не буду: дай ему Бог здоровья.)
Конечно, это все равно лучше, чем "пролетарские поэты" образца 1920-х годов. Такие, если они пишут на христианские темы, все больше обслуживают баптистов и адвентистов. Быть советским писателем - это чаще всего означало обязательный минимум профессионализма, как во всяком профсоюзе.
Вот и сейчас РПЦ МП пытается учредить профсоюз православных рокеров, хотя бы неформальный, с которым дальше можно будет бороться если не за монополию в "русском роке", то за места на сценах и в радиоэфирах.
Ну и пусть ее - пытается.
Тот, кого хотят глушить аплодисментами поклонников Кинчева на съездах советских писателей, обитает в других местах:
Он видит, как сидят на крышах
Павлины и слоны
Он слышит, как мусолят мыши
Кусочек тишины
И он совсем не нужен миру
Он миру ни к чему
Отдельная квартира
Положена ему
6. Да. Религиозные вопросы начинаются только там, где кончаются все остальные. В том числе, о России, о национальной идентичности, о верности традициям предков... А также и о - поисках друзей, приятной компании, спутника жизни, преодолении одиночества...
Особенно о преодолении одиночества: отношения с Богом определяются только и исключительно в одиночестве.
Точно так же, как и вопросы смерти.
Серьезный разговор о Боге как раз и начинается - если начинается вообще - с разговора о смерти:
Пакость начинается сначала
Жизнь, как банный лист, ко мне пристала
Все смешалось в грязной суете
Где же, ты скажи мне, выход где?!
(Свин)
7. Если продолжать разговор серьезно и о серьезном, то было бы неплохо перевести дух и перенастроиться. Вот пока в качестве камертона (это опять Свин):
То ли форточка где-то открыта
То ли где-то затух уголек
Обалденно мне страшно и дико
Испугался, видать, паренек
Испугался весенней простуды
Испугался весенних ночей
Испугался, быть может был нужен
Его сердцу День Длинных Ножей
Может быть, его сердце воскреснет
Может быть, ну а может и нет...
8. Если подходить к художественной культуре "по-леонтьевски", то совсем не следует ожидать от нее предначертания пути в Царствие Небесное. Для этого есть другие книжки. Пусть лучше она занимается не тем, чего не знает, а тем, что знает, - то есть вместо сахарного старца Зосимы и экстатических выкриков "мы православные-е", пусть лучше, как однажды удалось Достоевскому, пишет про "бесов". Это ей ближе знакомо, и здесь ее экспертный голос всегда будет ценен.
Всякие сентиментальные старцы Зосимы и вообще светские суррогаты христианства, в том числе национально-патриотические, плохи тем, что в больших дозах они приводят к отравлению организма - если не будут им вовремя отторгнуты. Реально стоящая перед каждым человеком проблема его собственной смерти и его собственного выбора (или отвержения) Бога забалтывается в "клубе по интересам" - тусовке людей, собравшихся ради чего-то совсем другого - неважно, чего именно.
У человека, который приходит спросить о смерти и жизни, а получает ответы о России, о тонкостях человеческой души, о художественной литературе и даже о Церкви, возникает, прежде всего, ощущение неуместности. И подавляющее число этих разговоров - неуместно на самом деле. Церковь должна лишь уметь объяснить таким людям необходимость самой себя - но тут для нее всякие непрошеные попутчики только помеха. Церковь сможет объяснить себя лишь тогда, когда ее смогут увидеть совсем без всякого балласта культуры, политики, гуманизма, антигуманизма, национализма, антинационализма и вообще всего "человеческого, слишком человеческого". Все перечисленное может быть и бывает для Церкви инструментом - для каких-нибудь грубо технических целей, - но Боже упаси принять эти слесарные инструменты за части тела Христова.
В этой задаче нет ничего невозможного: есть люди - их не особенно много, но они есть, - которые не нуждаются в том, чтобы их заманивали в Церковь всякими надеждами приятного человеческого общения. Для таких людей всякие инфантильные шоу, подобные фестивалям "Рок к Небу", равно как и всякие нетрезвые утопии в духе Достоевского, - бывают только отталкивающими. Тем не менее, в Церкви они нуждаются, хотя слишком часто не знают, что то, в чем они нуждаются, - это и есть Церковь.
9. Церковь есть установление не человеческое, а божественное, хотя и невозможное без свободного человеческого участия. Необходимость и даже неизбежность ее существования объяснить очень просто, если только исходить из того, что индивидуальный поиск Бога может приводить к цели, то есть к Богу.
А именно: коль скоро Бога могу достигнуть я, то должны быть и другие люди, которые могут достигнуть и которые уже достигли Бога. Значит, все эти люди в Боге тоже будут едины друг с другом. - Вот в этом и вся идея Церкви.
Идея Церкви противоположна идее всех человеческих объединений - культурных, социальных, патриотических и каких бы то ни было. Все человеческие объединения предполагают частичный отказ от своего "я" ради единения с людьми, а идея Церкви, наоборот, запрещает ориентироваться на людей, а требует соединения только с Богом. А дальше уже само это единение с Богом приводит к выстраиванию таких отношений со всеми людьми, которые продолжают отношения с ними Бога, а не твои собственные.
Поэтому Церкви нечего бояться индивидуализма тех, кто не хочет кричать ни "мы вместе!", ни "мы православные", не интересуется утопиями о Святой Руси, не верит в гуманизм, не верит в человеческую мораль и даже не верит в саму Церковь.
Последнее - неверие в Церковь - поправимо, если Церковь сумеет о себе сказать сама, без посредников, которые обычно включают ее голос в грязной записи на неправильной скорости. Все остальное из перечисленных видов неверия - это та трезвость и та адекватность реальности, которые суть добродетели естественные, но без которых не будет и добродетелей вышеестественных, то есть христианских.
10. Те, кто безуспешно пытаются прорваться к православию мимо заслоняющих его балаганов "Рок к Небу", давно уже сами сформулировали, почему они не верят Достоевскому.
Вслушаемся (лучше именно вслушаться, а не только прочитать глазами: сами интонации и сама музыка задают особый настрой):
От большого yма лишь сyма да тюpьма.
От лихой головы лишь канавы и pвы.
От кpасивой дyши только стpyпья и вши.
От вселенской любви только моpды в кpови.
Это Янка Дягилева (1966-1991) - крестившаяся самостоятельно в сознательном возрасте, но так и не ставшая прихожанкой никакого храма.
О "вселенской любви" здесь поется именно о той, о которой говорил Достоевский в "Пушкинской речи", называя ее, правда, не "вселенской", а "всемирной". Янка обратилась к той же теме, что и Леонтьев в той самой, упомянутой выше и столь нелюбимой у русской интеллигенции статье "О всемирной любви":
"Христос, повторяю, ставил милосердие или доброту личным идеалом; Он не обещал нигде торжества поголовного братства на земном шаре... Для такого братства необходимы прежде всего уступки со всех сторон. А есть вещи, которые уступать нельзя".
Именно из-за этих "вещей, которые уступать нельзя", христианская жизнь на земле всегда будет войной. Достоевский не верил в главного противника на этой войне, хотя хорошо знал его имя, которое даже сделал названием своего самого совершенного произведения: "Бесы".
Но реальные бесы - это совсем не люди из романа Достоевского, а именно те нематериальные силы, которые внушили самому автору "Бесов" под видом евангельской проповеди проповедь какой-то - совсем не той, что происходит из страха Божия, - "всемирной любви".
При всем различии жанров и художественных совершенств, насколько более зрело, если смотреть с христианской точки зрения, написала Янка - все в той же песне, - правильно указав и на лукавую суть этой проповеди любви и покоя, и на ее настоящий источник, так и оставшийся неведомым Достоевскому:
Параллельно пути черный спутник летит
Он утешит спасет он нам покой принесет...
Поэтому те, для кого Янка Дягилева - их собственный внутренний голос, задающий самые главные в жизни вопросы, - требуют совсем не того "молока" (а я бы сказал - "манной каши"), с которым, следуя апостолу Павлу, сравнил Достоевского Леонтьев в своей знаменитой статье (ср. 1 Кор. 3, 2 и Евр. 5, 12).
11. А что же есть та самая "твердая пища", которую нужно рекомендовать вместо "манной каши" - пусть и "очень полезной" - Достоевского?
Если смотреть в пределах горизонта светской художественной культуры, хоть русской, хоть какой угодно, - то и смотреть нечего. Можно только повторить: не следует от художественной культуры требовать указания пути в Царствие Небесное, подразумевая заодно требование от писателя-музыканта дара пророка во вполне библейском смысле этого слова.
Библейским пророком поэт не будет никогда, а светских пророков нам и так уже хватило за нашу культурную историю.
Это только самому поэту может казаться, что, когда его потребует Аполлон, он перестает быть погружен в заботы суетного света. А на самом деле - еще вопрос, какие из этих забот более суетные. И заодно - пророком какого бога поэт становится: помнится, Аполлон - это имя идола самолюбования, а христиане этимологизировали это имя от глагола, означающего разрушение и гибель.
Библейские пророки в христианские времена - это... Тут надо перевести дыхание и все-таки решиться это сказать прямо: это святые отцы, написавшие книги о православном подвижничестве, и мимо этих книг никакая сознательная духовная жизнь в христианстве не будет возможна. Да, если хочешь жить по-христиански - надо как можно скорее научиться читать "Лествицу", Иоанна Кассиана, Добротолюбие и тому подобные книги.
Скажут, что это книги "монашеские", а нормальным мирянам они ни к чему. Но это книги, написанные как раз теми, кто, по слову святого Григория Паламы, как раз и стал библейскими пророками в христианском мире, и как аудиторией первых был весь Израиль ветхозаветный, так и эти пророки обращаются ко всему Новому Израилю - то есть ко всем христианам, а не только специально к монахам.
Такие книги только случайно попадали в библиотеки русских писателей вроде Достоевского, но даже и в этих случаях лишь по касательной затрагивали их сознание. Святоотеческая аскетика никогда не становилась у наших светских "пророков" структурообразующим элементом, несущей конструкцией всего мировоззрения. Они - даже Достоевский - не понимали, что это может быть нужно для современного человека, живущего в миру, да и духовенство тогдашнее, еще в меньшей степени, чем современное, в массе своей, этому не учило. Если и находились такие исключения, как Игнатий Брянчанинов, - то они были белыми воронами даже среди черного духовенства.
Интересующемуся верой нужно помочь узнать именно веру - то есть догматику, а не что-то побочное, - а также научить главным навыкам эту веру хранить - то есть аскетике.
...И что же, сейчас давать эти книги, до которых, вроде как, даже и Достоевский "не дорос", панкам-рокерам? - Да. Потому что Достоевский - не "не дорос", а предпочел расти в другую сторону - в ту самую сторону, в которой православие может существовать только в виде маргинализированной субкультуры.
Конечно, чтение "Лествицы" не получится сразу, но надо стараться научить в первую очередь именно читать "Лествицу", а не ходить в церковь в юбке или носить бороду.
Вот это и есть главное, о чем я хотел сказать: действительно созвучный православию путь развития светской культуры хотя и обрывается перед областью ответов на главные вопросы, но зато подводит вплотную к тому месту, откуда начинается христианская аскетика.
12. Задача светской культуры - не в нахождении ответов на "главные вопросы", а в постановке самих вопросов - пусть и вообще без ответов (это лучше всего) или даже с ответами приблизительными и вовсе неправильными. Ее задача - разрыхлить землю под посев слова Божия, хотя, как известно, с таким же успехом во вспаханную землю попадают и плевелы. Но тут уж ничего не поделаешь: это ведь та проблема, которая была отмечена еще в Евангелии, и других способов ее решения, кроме евангельских же (Мф. 13, 24-30), искать бесполезно.
Не надо поэтому прежде времени жатвы ужасаться всевозможному неправославию и даже кощунствам в современной культуре - и точно так же не надо умиляться елейности, религиозности и призывам всем скопом валить в православие. То и другое должно нам говорить только об одном: почва разрыхлена, в нее что-то посеяно - теперь будем ждать всходов.
Наше дело - сеять, как апостол Павел, и поливать, как Аполлос, а взрастить сможет только Господь Бог (1 Кор. 3, 6-8).
А светская культура для нас лучшая та, которая лучше вспахивает. То есть не та, которая сбивает людей в комья грязи ("мы вместе!"), а та, которая тоньше просеивает. Та, которая помогает осознавать потребность в религиозном содержании жизни, но не та, которая претендует на то, чтобы это содержание дать. Поэтому, например, Егор Летов - это хорошо, даже несмотря на его богохульные эксперименты, а "православный рок" - это сродни "православной психологии", "православной математике" и "мичуринской биологии".
"Где живет Сид Барретт" - это зависит от точки зрения: что одним покажется последствиями наркомании, то другим кажется высшими интересами творчества. А на самом деле - все как в квантовой физике: результат эксперимента зависит от способа наблюдения. Если правильно поставить эксперимент, то даже последствия наркомании могут обернуться полезным для души.
13.Автопортрет рок-культуры еще 1986 года, принадлежащий кисти Умки, конечно же, остается справедливым:
я иду качаюся от ветра
все меня обходят за три метра...
У меня в ботиночках копытца
Пусть меня милиция боится...
- Вот пусть милиция и боится. А православным бояться нечего.