Рэй М.-П. Страшная трагедия. Новый взгляд на 1812 год / Пер. с фр. А.Ю. Терещенко. – М.: Политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2015. – 312 с. – (серия: «Эпоха 1812 года»).
Мари-Пьер Рэй, французский историк, автор множества работ о России [1], к двухсотлетнему юбилею наполеоновского похода 1812 г. выпустила в издательстве «Flammarion» его «новую историю», теперь представленную и русским переводом. Сразу оговоримся, что в отечественном издании изменился подзаголовок книги – вместо «Une nouvelle histoire de la champagne de Russie» стоит «Новый взгляд на 1812 год» – изменение вряд ли удачное, хотя, разумеется, работа Рэй претендует на некоторую новизну – но новизна исторического исследования ведь совсем не обязательно означает настолько радикальное изменение понимания изучаемого предмета, чтобы говорить о «новом взгляде». Важнее, впрочем, иное обстоятельство – Рэй никоим образом не претендует описывать события 1812 года во всей их полноте: как и сказано во французском подзаголовке, речь идет именно и только о «кампании 1812 года», в связи с чем все иные сюжеты – например, настроения московского или петербургского общества летом 1812 года или условия и обстоятельства бегства в Ярославль или Владимир из Москвы и устройства жизни там, реакция русского провинциального общества, слухи, мнения и пересуды, не говоря уже об экономических основаниях и следствиях войны или деталях дипломатической истории этих месяцев – все эти и многие другие аспекты, как не относящиеся прямо к указанной Рэй теме, затрагиваются лишь в той мере, в какой это необходимо для написания истории «кампании 1812 года». Таким образом, в силу переводческого решения на смену ясному и отчетливому французскому подзаголовку появился неопределенный, расфокусирующий внимание читателя русский вариант [2].
Говоря о своей цели, Рэй определяет ее так: «[…] мне захотелось показать читателю 1812 год с новой стороны, в глобальной перспективе (выходящей за рамки собственно военных аспектов), объединив французскую и русскую точки зрения и учитывая при этом все то, что прочувствовали и пережили военные и гражданские лица, прошедшие это испытание» (стр. 7). Получившаяся работа – добротное историческое повествование, «рассказанная история», которая мало что нового откроет не только специалистам в данной области, но и тем, кто более или менее плотно интересовался событиями того времени, но безусловно интересная как качественная попытка сбалансировать внимание к обеим сторонам противостояния, рассматриваемым на разных уровнях – от «большой истории» до повседневности армейских госпиталей и писем, которые младшие офицеры обеих армий писали своим родным и друзьям.
Именно старательно сохраняемое «многоголосье», многочисленные хорошо подобранные цитаты из множества источников той эпохи, составляет самую ценную сторону книги, дистанцирующейся от сложившихся традиций французской и русской историографий войны в первую очередь интонационно – автор далек от позиции «объясняющего» историка, Рэй не столько объясняет, сколько показывает происходящее – при этом, надобно отметить, несмотря на ограниченность объема, делает это весьма разносторонне, за счет тщательного отбора цитат, за чем скрывается огромная работа – выстроить баланс, не допустить, чтобы единичное вытеснило типичное – и в то же время дать пространство и личной, уникальной реакции на происходящее. Текст, выглядящий для читателя простым и лаконичным, скрывает свои масштабные основания в примечаниях, составляющих 1/5 всего текста.
Неудачным разве что выглядит обращение на последних страницах книги к «наполеоновскому мифу» в России, где он трактуется как воплощение («с точки зрения либералов») надежды «на Россию, свободную от крепостного права; с точки зрения романтиков, грандиозная и трагическая судьба Наполеона стала символом эсхатологических ожиданий, которые, будучи порождены войной, разбились о реальность самодержавного режима, становившегося все более и более непримиримым и репрессивным. Дело в том, что царь, вместо того чтобы ответить на национальный порыв реформами, быстро отказался от мысли отменить крепостное право и даровать стране конституцию, чем вызвал разочарование и, как следствие, увлечение Наполеоном» (стр. 253 – 254) – понятно, что подобная интерпретация «наполеоновского мифа» в России оказывается оставляющей слишком многое вне своего внимания – как, например, сочетание преклонения перед фигурой «Наполеона» и гордости своей победой: «Наполеон» очень часто оказывался не именем каких-либо политических ожиданий, а представлением о «судьбе» (о которой столь часто говорил сам Наполеон, и перед походом на Россию заявлявший, что его судьба «еще не свершилась»), зримым воплощением безмерных амбиций – и способности не «быть причастным» этому, а самому стать таковым. Именно последнее одновременно и отсылало к «Наполеону» и требовало его низвержения: сложный комплекс подобного рода переживаний и самооценок несколько неисторично, но выразительно дан уже Л.Н. Толстым в размышлениях младшего Болконского в 1-м томе «Войны и мира» - отметим, что с наполеоновской легендой вполне согласуются и суждения самого Александра I, называвшего Наполеона в известном письме к В.К. Екатерине Павловне от 7/19.IX.1812 «дьявольским противником» и «самым выдающимся талантом, поставившим себе на службу силы всей Европы», но свою победу над ним воспринимавшим, убежденный в несоизмеримости дарований своих собственных и своих полководцев с Наполеоном, не как утверждение «соответствия», но как явный знак Божьей воли, что и выразил в словах, выбитых по его повелению на памятной медали, из 113 псалма: «Не нам, не нам, но имени твоему».
Отметим подтверждаемое, согласно Рэй, разнообразными источниками изменение характера войны – если на первом этапе среди русского дворянства присутствуют серьезные опасения относительно поведения крестьянства, и вначале реакция крестьян, действительно, носит весьма опасный для существующего порядка характер, то очень быстро (напомним, что вся кампания занимает чуть более 6 месяцев, то есть события разворачиваются молниеносно) отношение меняется – при этом как в губерниях, затронутых вторжением (здесь многое можно объяснить опытом непосредственного соприкосновения с армией Наполеона, которая почти сразу же переходит не только к насильственным реквизициям, но и к открытому мародерству), так и в не имеющих подобного опыта. Для оценки изменения положения многое говорит решимость после тяжелейшего испытания войны 1812 г. продолжить войну за пределами империи – в спокойствии, по крайней мере на среднесрочную перспективу, за положение внутренних губерний. Если Наполеон и будет уже в Москве говорить о том, сколь опасным был бы для Российской Империи призыв крестьян к воле, то на тот момент это будет уже нереализованной и упущенной возможностью.
Примечательно также особенное внимание, уделяемое Рэй разрастающемуся насилию – выходящему далеко за пределы приемлемого с точки зрения военных обычаев того времени: при отступлении наполеоновские войска расправляются с пленными, невзирая на изумление отдельных генералов, пытающихся препятствовать происходящему, взывая к разуму и к возможности симметричного или возрастающего мщения; еще до того – целенаправленное осквернение московских соборов и монастырей, попытка при оставлении Москвы подрыва Кремля – бессмысленная с военной точки зрения, нацеленная лишь на эскалацию конфликта – что весьма парадоксально, поскольку с рациональных позиций это последнее, в чем в этот момент мог бы быть заинтересован Наполеон и его штаб.
В итоге главным персонажем текста оказывается сама война – сходство опыта, которое подчеркивается отсутствующим иногда в основном тексте, кто является, напр., автором данного письма или мемуарного фрагмента – русский или француз, лейтенант или генерал или вовсе военный врач: стоящие рядом отрывки оказываются поразительно схожи между собой, иногда один как бы продолжает повествование, начатое в другом. Приведем лишь два фрагмента – скорее по контрасту: взгляда отстраненного наблюдателя и того, кого наблюдают (в последнем случае отстранение – ведь непосредственно это передать невозможно – создается временем). Ксавье де Местр писал из Вильны своему брату, савойскому посланнику при Петербургском дворе, Жозефу де Местру 9/21 декабря:
«Я не могу тебе передать, какой путь я проделал. Тела французов загромождают дорогу, которая на всем расстоянии от Москвы до границы (примерно 800 верст) выглядит как непрерывное поле боя. Когда приближаешься к деревням, по большей части сожженным, зрелище становится еще ужаснее. Там лежат кучи тел; во многих местах несчастные, собравшись в дома, сгорели там заживо, не сумев оттуда выйти. Я видел дома, в которых было более пятидесяти трупов, а среди них три-четыре еще живых человека, раздетых до рубах, при пятнадцати градусах мороза [как поясняет Рэй, по мере отступления все чаще сослуживцы раздевали своих еще живых товарищей, не дожидаясь их смерти, дабы избежать неудобства стягивания одежды с быстро коченевших тел – А.Т.]. Один из них сказал мне: “Сударь, вытащите меня отсюда или убейте меня; меня зовут Норман де Флажак, я офицер, как и Вы”. Не в моей власти было спасти его; пришлось оставить его в этом ужасном месте… Отовсюду и на всех дорогах встречаются эти несчастные, которые еще тащатся, умирая от голода и холода; поскольку их очень много, их не всегда можно подобрать вовремя, и большинство из них умирает на пути к пристанищу. Каждый раз, когда я видел одного из них, я думал об этом адском человеке, который привел их к такому крайнему несчастью» (стр. 238).
Швейцарский полковник Шарь-Франсуа Мишо вспоминал много лет спустя: «Было до крайности холодно. Каждый миг мы смотрели друг на друга, и если у кого-нибудь был белый, замерзший нос, мы быстро хватали снег и начинали его растирать. В этот день все мое тело пробил озноб, и я не мог больше мочиться, поскольку этот мой орган полностью замерз. Я попытался добраться до деревни, и, как только дошел до первого дома, устремился в комнату и упал замертво. Русская старуха, увидев это, спросила, что со мной. Я показал ей, где я замерз. Тогда она взяла меня за руку, сказала, что для меня опасно находиться в тепле, и повела меня во двор, где сказала облокотиться на изгородь. Она вернулась через несколько минут, держа в руках деревянную кадку с холодной водой, взяла с земли снега, бросив в эту кадку, развела его, а затем терла мой половой член, пока кровь не начала циркулировать вновь… Много раз, вернувшись во Францию, я молил Бога за эту добрую и достойную женщину, потому что ее стараниям я обязан жизнью» (стр. 227 – 228). Рэй настойчиво напоминает – и собственным голосом, и цитатами – что количество небоевых потерь армий было намного больше, чем погибших и раненых в боях: армии таяли от болезней, от голода, холода, дезертирства – и эта, небоевая история кампании 1812 г., постоянно присутствующая в тексте – делает книгу особенно увлекательной, побуждая видеть за каждым маршем и переходом не движение полков и корпусов, а конкретных людей, бредущих по Старой Смоленской дороге.
Примечания:
[1] Некоторые из которых недавно появились в русском переводе – отметим вышедшую в 2013 г. в изд-ве РОССПЭН биографию Александра I.
[2] Странности перевода, появившиеся в подзаголовке, не исчезают и в дальнейшем – так, в тексте фигурирует «Отдел рукописей Императорской библиотеки Санкт-Петербурга» (см., напр., стр. 10) вместо всем хорошо знакомого ОР РНБ или, если уж переводчик желал прибегнуть к сознательному анахронизму, то Императорской Публичной библиотеки.