Для начала послушаем Бьюкенена.
«Миллионы людей ощущают себя чужаками в собственной стране. Они отворачиваются от масс-культуры с ее культом животного секса и гедонистических ценностей… Они видят, как реликвии славного прошлого исчезают из музеев и заменяются чем-то уродливым, абстрактным, антиамериканским; как низвергаются привычные, унаследованные от поколений предков моральные ценности; как умирает взрастившая этих людей культура – вместе со страной, в которой они росли. Два народа, две страны… Следует помнить, что эта революция восторжествовала не только в Америке – нет, она победила на всем Западе. …».
Плач консерваторов раздаётся отовсюду – и консерваторов можно понять. Действительно, их – да и наша – цивилизация претерпела весьма радикальную мутацию. Более или менее жёсткий патриархат, суровые моральные устои, державшиеся в протестантских странах едва ли не до середины прошлого столетия, табу на гомосексуальность – пошли трещинами и осыпались на глазах изумлённой консервативной публики.
Что же произошло? Массовое помешательство? Заговор дьяволопоклоннической мировой закулисы? Возможно, существует ещё одно столь же специфическое объяснение.
Начнём с тривиального. Итак, с чем исторически был обычно связан, например, феминизм? Как ни дико это звучит – обычно он был связан с очень высоким уровнем милитаризации. На практике многие социумы хорошо приспособлены лишь для перманентных конфликтов малой интенсивности: война идёт всегда, но вялая и с соседней деревней. Последствия такой ситуации очевидны. Если муж уходит воевать на другой конец Ойкумены, жена должна сама позаботится о себе, детях и имуществе; если она «сиди дома, я сказал», с этим возникают проблемы. Эти проблемы становятся ещё серьёзнее, если муж не возвращается.
Рассмотрим сюжет подробнее – открыв хотя бы классика. Внимание, Ашер Райт, миссионер. «Обычно господствовала в доме женская половина … Женщины были большой силой в кланах, да и везде вообще. Случалось, то они не останавливались перед смещением вождя и разжалованием его в простого воина». Вдохновившись этим описанием ирокезского быта, Энгельс счёл, что такая ситуация типична для «первобытного коммунизма». Впоследствии, однако, выяснилось, что а) порядки ирокезов нетипичны даже для их ближайших соседей б) великое множество первобытных коммунистов относится к своим дамам хуже, чем к скоту. В итоге вопросы семьи и брака были отданы на откуп Леви Стросу и прочей идеалистической компании.
Между тем, индейский ларчик открывается просто. Изначально ирокезы обитали к западу от Миссисипи; изгнанные оттуда, они двинулись на восток и осели неподалёку от атлантического побережья, стеснив местные племена. Те, в свою очередь, организовали пришельцам тёплый приём. Настолько тёплый, что мужская часть ирокезского населения стала явлением эфемерным со всеми вытекающими отсюда последствиями
«Ирокезские» нравы характерны и для спартанцев, и для «женоуправляемых» сарматов (Девичье царство из русских сказок). Военное сословие средневековой Европы создало культ Прекрасной Дамы – в то время как невоенные упражнялись в сочинении антифеминистской литературы. Для "рыцарей" средневековой Индии – раджпутов – жена хранитель дхармы мужа, без неё он не совсем человек. Остальные индуисты – куда более скептичны. Примеры можно приводить погонными метрами.
Похожий эффект создаёт ситуация «имперских» войн – когда муж часто возвращается, но при этом уходит далеко и надолго. Напомню, что «бабьи царствования» в Европе XVIII века распространились в ситуации, когда войны были ещё по средневековому перманентны, но на свет божий уже появились крупные централизованные государства с претензиями континентального масштаба. При этом самым «бабьим» оказалось самое крупное и – чего уж там – самое воинственное. Кстати, заглянув в учебник, мы обнаружим, что на самом деле эпоха «бабьих царствований» началась не в 1725, а в1682 году (Софья) – то есть, до западнических реформ. Военное сословие вдруг оказалось готово достаточно спокойно воспринять женщину на троне.
Эффект наблюдался даже в самых неподходящих местах. Турки так и не смогли толком приспособиться к имперской ситуации - после Сулеймана Великолепного началось «торможение». Почти сразу же начались и попытки «мутации»: сам Сулейман фактически жил в моногамном «европейском» браке. В последующую эпоху непропорционально возросла политическая роль гарема – наследники Великолепного воспитывались на женской половине дворца, а вес валиде-султан (матери султана) в османской системе власти увеличился чрезвычайно. Тем не менее, инерция исламской модели (ранее сыгравшей дурную шутку с арабами) оказалась слишком велика.
Эмансипация новейшего времени, в свою очередь, делала скачки во время и по поводу мировых войн. Иными словами, бердяевское «вечно бабье в душе русского народа» вовсе не является эксклюзивом – это обычная черта всех милитаристских империй. Равным образом, наступление эпохи «бабьих царствований» может свидетельствовать как о полной демилитаризации, так и о сверхмилитаризации социума
Обычно повадки тех же спартанцев списывают на пережитки «матрицентризма», в девичестве - матриархата. В связи с этим возникает вопрос – а что породило сам матриархат? Посмотрим, в какой обстановке он процветал. Согласно феминистской мифологии, это было время мира под сенью Великой Богини-матери. Действительно, кое-где неолитические сообщества выглядят как образец пацифизма – на недавно освоенных территориях с избытком ресурсов. Однако в общем это было чудовищно жестокое общество. Обследование останков показывает, что количество умерших насильственной смертью достигает 33%. В среднем мы видим поселения, окружённые монументальными стенами, следы пожаров и разграбления на каждом городище, захоронения, похожие на филиал арсенала, скелеты людей, собравших за свой короткий век полный набор боевых травм. Исследователи еще XVIII-XIX вв. фиксируют у сохранившихся неолитических народов примеры почти поголовного истребления противников. Этнические конфликты XX века, вроде резни в Руанде - своего рода отголосок раннеземледельческой ситуации.
Эта картина – следствие самой специфики неолитической экономики. Излишки населения должны немедленно исчезнуть, иначе давление на ресурсы может стать чрезмерным. Большое централизованное сообщество может решить эту проблему относительно мирным путём – например, практикуя инфантицид; однако конгломерат мелких конкурирующих общин может только воевать – по поводу и без. Де-факто, они попадают в замкнутый круг: огромная смертность – повышенная рождаемость – огромная смертность. Не зря Великая Богиня по совместительству была и богиней войны.
Именно на этом фоне и наступает эпоха классического матрицентризма... и не только. Как замечал Элиаде, с переходом к земледелию духовную сферу поражает странный регресс – возвышенные культы охотничьей эпохи сменяются кровавыми оргиастическими практиками (прадионисийством – используем термин В. Иванова). Исходная форма дионисийского культа была распространёна, в частности, у фракийцев, отличавшихся маниакальной воинственностью – самое оголтелое из племён «даже разбойники называют разбойниками». Покровителем фракийского воина был заимствованный греками Арес – божество, пьянеющее от пролитой крови. Ортодоксальный вариант дионисийства (в широком смысле, включая родственные оргиастические культы вроде почитания Котис) содержал следующие элементы.
Ультрафеминизм и унисекс. «Девы Ареса» довольно активно присутствовали на полях сражений. Феминизация касалась и мужчин: так, при исполнении многих обрядов им надлежало облачаться в женские одежды. Отголоски этой практики в мифах хорошо известны: так, в начале «Илиады» мы находим рассказ о том, как Ахилл уклонялся от армии. Когда Одиссей пришёл склонять его к участию в Троянской войне, родители переодели героя в девичье платье и спрятали среди служанок. Сходные сюжеты повторяются в приложении к Гераклу: см. например, рабство у Омфалы, когда переодетый в ещё не поношенный Ахиллесом женский хитон Геркулес смиренно занимался ткачеством. Далее, была распространена практика «фиктивных родов» - отец одевался во всё женское, ложился в постель и «рожал» своего ребёнка – а иногда и «фиктивного вскармливания». Сам Зевс «выносил» Диониса, зашив его в бедро. Гомосексуализм – точнее, бисексуальность - признавалась легитимной.
Культ смерти и возрождения. В частности, это выражалось в здоровом интересе как к процессу расчленения, так и к его результату. Сам Дионис был расчленён и возрождён к жизни. Рассказы о разорванных на куски людях и животных составляют навязчивый мотив греческой мифологии. Участницы вакханалий очень часто изображались с лезвиями в руках. В ту же «систему» был интегрирован и древнейший культ черепов. Кстати, жрецов культа поставляло племя «разбойников среди разбойников».
При этом архаическое «прадионисийство» было вполне рациональным инструментом адаптации к сверхсмертности и всеобщей мобилизации. Так, мода на «унисекс» - исходила из неизбежности демографических перекосов при тотальных войнах на истребление. В итоге выжившие оказывались перед необходимостью взять на себя часть функций противоположного пола – включая крайне непрофильные. Далее, культ сексуальности рассчитывался под усиленную компенсаторную рождаемость и т.д.
Иными словами, распространение таких «жизнерадостных» практик – это симптом высокого, «неолитического», давления на ресурсы, формирующего почву для резкого роста уровня насилия (примечательно, что гористая Фракия была населена настолько густо, что греки считали фракийцев вторым по численности народом мира). В историческое время «неолит» в чистом виде почти не встречается. Тем не менее, мода на ретро периодически возрождается – в итоге мы видим неожиданный приступ интереса к квазинеолитическим обычаям.
Собственно известный нам культ оформился в окрестностях колоссального сверхубийства – «катастрофы бронзового века». Микенская цивилизация была стёрта с лица земли (до 90% заброшенных поселений). Между Эгейским морем и Газой не осталось ни одного целого города. Ожесточённая резня шла и в Центральной Европе. В дальнейшем связь распространения «дионисийских» культов с усилением давления на ресурсы и попутной резнёй отслеживается весьма жёстко.
Скажем, размножение экстатических протестантских сект в Европе XVI-XVII веков соответствует… крайне неприятному изменению соотношения цен на хлеб со средней «получкой», маркирующему рост давления на ресурсную базу из-за прогрессирующего аграрного перенаселения. Иными словами, в «знакомой» ситуации латентно и маргинально присутствующие архаические повадки мгновенно всплывают на поверхность. В Центральной Европе ресурсный кризис обернулся сначала крестьянскими восстаниями, а затем всё более упорной резнёй между католиками и протестантами – в которой сцепились и элиты, которым явно не хватало места под солнцем. Итогом стала людоедская Тридцатилетняя война, радикально обезлюдевшая Германию и часть Восточной Европы.
Современный обыватель, созерцающий очередную вариацию на тему «Техасской резни бензопилой» (а любовь к расчленёнке, Ганнибалу Лектору и компании что-то невыносимо напоминает), безусловно, весьма далёк от идеала прадионисийца. Однако, вполне возможно, что он порождён той же ситуацией, что германский сектант, «радевший и скакавший» перед Тридцатилетней войной. Усиливающееся давление на ресурсы тянет за собой постепенное возвращение к некогда маргинальной традиции – бытие определяет сознание в куда большей степени, чем принято думать. Начало превращения нашей цивилизации в то, чем она является сейчас, примерно на десяток лет предваряет алармистские прогнозы в стиле «Пределов роста» от Римского клуба – оказавшиеся, впрочем, слишком алармистскими. Тем не менее, мир, несомненно, испытывает индустриальный аналог аграрного перенаселения – и именно это, возможно, формирует облик нынешней культуры.
При этом XVI век с его демографическим бумом и культурной «мутацией», столь же радикальной, как и нынешняя, сменился XVII-м с его морями крови на фоне демографического спада. Весьма похоже, что ХХI-й будет похож именно на него – и неодионисийские нравы выглядят в этом контексте куда более актуальными, чем консервативный идеал, процветавший в относительной тиши XIX столетия.