Современная глобализация, гегемонии и трансформация национальных государств

Новый межцивилизационный подход

От редакции. «Русский журнал» публикует один из последних текстов выдающегося израильского исследователя Шмуэля Эйзенштадта (1923 – 2010), посвященный процессам современной глобализации, приводящим к масштабным трансформациям привычных социальных, культурных, религиозных и политических контекстов.

Данный текст был написан для конференции «Современная глобализация и гегемонии: трансформация национальных государств – новые межцивилизационные подходы», которая состоялась 8 – 9 мая 2009 года в Люксембурге. «Русский журнал» благодарит Люксембургский институт европейских и международных исследований за разрешение опубликовать русский перевод статьи Эйзенштадта. Английская версия текста появится в сборнике: Contemporary Globalization and Hegemonies: transformation of nation-states: new intercivilisational visions / Eds. Rajeev Bharghava, Armando Salvatore and Adrian Pabst. Forthcoming.

Шмуэль Эйзенштадт (1923 – 2010) – выдающийся израильский социолог, профессор социологии Еврейского университета в Иерусалиме, почетный профессор Гарварда и Лондонской школы экономики, член Американской академии науки и искусства и Израильской академии наук.

* * *

I

Введение

Широкомасштабные процессы глобализации, протекающие сегодня по всему миру, представляют собой совершенно новый этап человеческой истории, пусть даже эти процессы и имеют много важных общих черт с предыдущими этапами глобализации. Некоторые из отличительных особенностей сегодняшней глобализации тесно увязаны с изменениями в структуре международных отношений и диспозиций гегемонии, а также с трансформациями ряда базовых характеристик национальных и революционных государств, до недавнего времени считавшихся образчиками современности. Сочетание данных процессов и задает новую историческую динамику.

II

Перемены на международной арене и в структуре гегемоний – новый мировой беспорядок

Самой первой – и наиболее важной – переменой на международной арене является продолжающийся распад Вестфальского мирового порядка. Вторая перемена – это исчезновение биполярного порядка времен Холодной войны. Третья перемена – продолжающееся смещение гегемонии от одного центра современности к другому, что находит свое внешнее выражение в смещении гегемонии из Европы/США сначала в Восточную Азию, а затем обратно в США; не исключено, что далее гегемония вновь сместится в сторону Китая и Индии. Четвертая перемена – сопутствующий рост конкуренции и соперничества между основными центрами за чаемое гегемонное положение. Наконец, пятая перемена – нарастание соперничества между различными секторами и обществами относительно их положения в международном порядке, что, в свою очередь, не может не вносить свой вклад в становление «Нового мирового беспорядка»[1], а также в нарастающую дестабилизацию многих государственных структур, прежде всего – но не только – в ряде регионов периферии.

Становление мирового беспорядка было стимулировано крахом Советского союза, а также нивелированием значимости идеологического противостояния между коммунизмом и Западом. На международной арене такое развитие событий – когда в мире остается только одна сверхдержава, США, чей политический и экономический потенциал делается все слабее – приводит к усилению автономии множества региональных и транснациональных структур, а внутри этих структур – к новой конъюнктуре геополитических, культурных и идеологических конфликтов и борьбы за гегемонное положение. В частности, сюда относятся конфликты между основными существующими и нарождающимися глобальными силами: США, Европейский союз, постсоветская Россия и Китай.

Еще одной знаковой тенденцией на международной арене стало нарастание межцивилизационной конфронтации с очень агрессивными обертонами. Наиболее полное выражение данная тенденция получила после 9/11 2001 года, когда наметилось очевидное противостояние между исламом и «Западом»; она же дала о себе знать в целом ряде азиатских регионов. Несмотря на то, что данные процессы представляют собой продолжение и трансформацию идеологических конфликтов Холодной войны, все же их особый характер не следует преуменьшать – ведь они не были запущены какими-то конкретными государственными центрами и не подлежат контролю с их стороны; скорее они носят очень дифференцированный и, соответственно, более волатильный характер.

III

Новые взаимодействующие акторы и модели регулирования

Наряду с постепенными изменениями в расстановке сил, на международной арене возникают еще и новые акторы, вовлекаемые в силовые противостояния в том числе и на уровне национальных центров. Среди этих акторов следует особенно отметить, во-первых, различные международные институты – ООН и его различные подразделения, а также всевозможные региональные институты, из которых самым важным является Европейский союз, равно как и прочие региональные структуры, обретающие все большую значимость на международной арене. Во-вторых, появляется множество новых правовых институтов, например, Международный уголовный суд (International Criminal Court, ICC), а также Европейский суд (European Court of Justice, ECJ), равно как и целый ряд новых международных сетей – профессиональных, правовых, экономических и регулятивных (например, глобальные сети стандартов бухгалтерской отчетности). На международной экономической арене возникают новые международные финансовые учреждения – Всемирный банк и Международный валютный фонд – созданные после Второй мировой войны и в целом ряде отношений находящиеся под контролем США. Они обрели серьезную значимость и пусть нередко они преследуют интересы США и продвигают их идеологии, все же им удается постепенно обретать статус независимых акторов и регуляторов международных экономических процессов. Скорее всего, рано или поздно они бросят вызов в том числе и интересам самих США. Вместе с этим возникает множество новых международных неправительственных организаций, движений и политических акторов. Они действуют поверх любого конкретного национального государства и нередко поверх даже более формализованных международных институтов. Подобные организации сосредотачиваются на конституировании новых институционализированных пространств, на проникновении в международные организации и сферы, они пытаются оказывать влияние на их политику, а также на политику различных государств. В-третьих, новые среды и организации, занимающиеся международным регулированием или арбитражем, также увеличивают свою значимость – будь то юристы, адвокаты, законодатели, бухгалтеры, которые оттягивают на себя многие из регулятивных функций государств, равно как и более формализованных международных институтов.

Эти тенденции нередко представляются вовлеченным в них акторам зародышами нового международного гражданского общества, которое преодолевает существующие политические границы. Более того, многие из этих акторов ратуют за новые принципы легитимации, прежде всего, в сфере прав человека. Данные акторы, преодолевая существующие государственные границы, одновременно призывают существующие государственные органы к подотчетности, образуя коалиции с различными транснациональными – равно как и «внутри»-государственными – политическими акторами и новыми политическими институтами, тем самым внося свой вклад в политическую динамику различных государств, в том числе и государств авторитарных.

Влияние новых акторов оказалось связано с масштабными изменениями в динамиках современной – особенно американской – гегемонии. С одной стороны, после распада Советского союза США остались единственной сверхдержавой, единственным гегемоном – особенно в экономических и военных понятиях. Но с другой стороны, гегемонистскому положению США был тут же брошен вызов со стороны прочих государств, движений и социальных акторов. Более того, начало нарастать противодействие в ответ на различные односторонние меры, предпринимаемые США. Наконец, гегемония подрывается еще и теми проблемами, с которыми США столкнулись в попытках проведения своей политики в жизнь. Помимо постепенного ослабления – особенно во время второй Иракской войны –полуимперской гегемонии, США был брошен вызов от имени тех самых принципов, которые провозглашались ими все последние годы, заявили о своей самостоятельной позиции и такие институты, как ООН или Всемирная торговая организация, в основании которых США когда-то сыграли ключевую роль. Другими словами, гегемон утратил монополию на свою собственную легитимацию, а также на легитимацию нового глобального порядка.

IV

Новые политические образования – трансформация национальных государств

Описанные выше тенденции привели к масштабным изменениям в распределении власти на национальном и международном уровне, запустив целый ряд трансформаций предпосылок, структур и динамик политического пространства. Наиболее значимые трансформации оказались связаны с повсеместным нарастанием процессов демократизации – как в плюралистических, так и в авторитарных режимах. Эти процессы были вызваны растущими запросами все более широких слоев населения на активное вовлечение в функционирование политических структур в соответствующих центрах, а также на конституирование более автономных социальных пространств. Отсюда следовали неминуемые и масштабные трансформации политических пространств.

Данные тенденции есть парадоксальный итог распространения по всему миру демократической идеологии и демократических институтов. С одной стороны, та или иная разновидность демократии – прежде всего, демократия электоральная – стала, по крайней мере, на первый взгляд, единственным приемлемым режимом на международной арене. С другой стороны, многие из базовых институтов представительной демократии ослабли. Институты представительства утратили свое влияние по сравнению с усилением различных сочетаний исполнительных и судебных институтов. Не удивительно, что политические партии утратили свою силу и значимость (некоторые из них трансформировались в так называемые «картельные партии») в пользу усиления популистских тенденций, а также активизации лоббистов одного требования и продолжающегося противостояния между ними. В итоге, в политике и на международной арене возникли «сегментированный» суверенитет, а также множественные гетерогенные публичные пространства, простирающиеся как внутри национальных границ, так и поверх них.

И действительно во многих государствах складываются различные паттерны «фрагментированного» суверенитета (следуя за терминологией Э. Гранде[2]). Подобная фрагментация суверенитета была усилена растущим разнообразием форм представительства – по ту сторону представительства электорального[3].

Эти тренды привели к масштабным изменениям в конституции государств – прежде всего к процессам дехаризматизации, а также сопутствующему ослаблению идеологической и символической значимости доминировавших до недавнего времени различных моделей национального и революционного государства, способствовавшего гомогенизации, а также классовых отношений.

V

Политические центры национальных и революционных государств продолжают оставаться как ключевыми акторами при распределении ресурсов, так и в высшей степени значимыми и важными акторами в ключевых точках международной арены. Однако контроль национальных государств (и – в некоторой меньшей степени – контроль различных центров гегемонии) над своими собственными экономическими и политическими делами постепенно ужимается, несмотря на продолжающееся усиление «технократических», «рациональных» секулярных политик, проводимых в самых различных областях, будь то образование или планирование семьи. Это связано с усилением многих глобальных – прежде всего, финансовых – акторов. Ослабление институтов представительной демократии было связано с усилением деидеологизации основных паттернов политической борьбы – в духе тезиса о «конце идеологии» и сопутствующего ослабления до недавнего времени доминировавшей концепции политического пространства как воплощения модели изначальной программы современности. Политический дискурс оказался сфокусирован на двух различных и отчасти конфликтующих полюсах: с одной стороны, целый ряд частных и все более деидеологизированных вопросов, а с другой – усиление политики идентичности, способствующей различным формам групповой автономии и групповых прав, а также складыванию новых публичных пространств в сфере средств массовой инфомрации и образовательных институтов. Этот второй полюс внес свой вклад в складывание конъюнктуры, при которой различные «меньшинства» – этнические, религиозные, лингвистические, региональные – пытаются активно продвигать свои особые идентичности внутри масштабных, но постоянно меняющихся национальных и международных структур.

Национальные и революционные государства также утратили часть – но только часть – монополии на внутреннее и внешнее насилием в пользу различных локальных и глобальных групп, сепаратистов и прочих движений. В связи с этим ни какое-то конкретное национальное государство, ни даже согласованные действия национальных государств уже не имеют возможности контролировать постоянно разгорающиеся очаги насилия. Кроме того, они утратили свою полумонополию на образование международных структур, а также правил их регулирования. Идеологическая и символическая значимость национальных и революционных государств достаточно сильно уменьшилась. Национальные и революционные государства уже более не воспринимаются в качестве основных носителей культурной программы современности, базовых структур коллективной идентичности и основных регуляторов всевозможных идентичностей второго порядка. Таким образом они уже более не находятся в тесной связи с особой культурной или цивилизующей программой.

Одним из наиболее важных результатов данных трансформаций устройства власти на национальном и международном уровне стало развитие огромного числа современных, но в высшей степени вариативных политических режимов, многие из которых – особенно на перифериях – оказываются достаточно нестабильными, что не может не вносить свой вклад в мировой беспорядок. Подобный ход событий был тесно увязан с процессами глобализации, получившими развитие в данный период.

VI

Современная глобализация – социальные смещения и столкновения обществ и социальных секторов

Вместе с этими переменами на международной арене свое развитие получили и процессы глобализации. Наблюдаемые сегодня процессы глобализации неотделимы от трансформаций на национальном и международном уровне, поэтому они могут быть до конца поняты лишь в увязке с ними. Основной происходящего является рост взаимосвязи между экономическими, культурными и политическими процессами глобализации. Каждый из этих трендов сохраняет свою относительную автономию, но одновременно все они тесно переплетены друг с другом. Продолжающееся складывание множественных всемирных международных сетей –еще один признак этого переплетения – выходит за пределы большей части того, что мы ассоциируем с прежними этапами глобализации. В экономической сфере можно наблюдать растущую автономию и относительное преобладание «денационализированных», «детерриториализированных», «глобальных», капиталистических – и особенно финансовых – сил. Следующим аспектом является «отстративание» различных сегментов рабочей силы, особенно связанных с высокими технологиями и финансами, от существующих экономических организаций – то есть фирм. Наконец, последний аспект касается масштабных процессов внутренней и международной миграции. Отчасти указанные тренды регулируются гегемонистскими силами США, а также современной неолиберальной идеологией, получившей свое наиболее полное выражение в так называемом Вашингтонском консенсусе.

Однако одними из наиболее примечательных черт современных процессов глобализации в сравнении с ее «более ранними» этапами являются следующие черты. Во-первых, современная глобализация характеризуется не просто размахом глобальных потоков различных ресурсов или же идеологической гегемонией неолиберализма, но сочетанием данных трендов с нарастанием интенсивности взаимных столкновений различных обществ и социальных секторов по всему миру. Во-вторых, продолжающиеся сдвиги в относительном расположении различных обществ в новой глобальной структуре приводят к увеличению вероятности интенсивных конфронтаций между ними. В-третьих, данные процессы бросают постоянный вызов существующим гегемониями – наблюдается рост движений, образующихся из до селе периферийных, «локальных» негегемонистских социальных групп и секторов, оспаривающих полномочия центров соответствующих национальных и международных систем. Нередко им даже удается обходить наднациональные институты и публичные пространства. Кроме того, наблюдается рост числа разногласий между различными обществами и находящимися в них секторами. Соответственно, разногласия и неравенства между различными центральными и периферийными секторами внутри обществ и между ними интенсифицируется. Это особенно очевидно на примере разногласий между, с одной стороны, теми секторами, которые были инкорпорированы в гегемонистские финансовые и высокотехнологические экономическими структуры и, с другой стороны, теми секторами, которые оказались вне их. Масштабные смещения множества социальных секторов приводят к обострению чувства обделенности. В число подобных смещаемых групп не обязательно попадают лишь те, что относятся к самым низшим экономическим стратам – крестьяне, городской люмпенизированный пролетариат – как это часто было в прошлом. Сегодняшние смещения затрагивают, прежде всего, самые передовые слои среднего и низшего эшелонов наиболее традиционных экономических групп, встроенных в до недавнего времени светские социально-экономические и культурные структуры или нишы. Данные смещения затрагивают также еще и различные группы в высшей степени мобильных «современных» образованных людей – профессионалов, выпускников современных университетов и так далее. Особую значимость в данном контексте имеет тот факт, что многие из неравенств и смещений, имеющих место – в силу процессов глобализации – как внутри различных государств, так и на международной арене, в сочетании с религиозными, этническими и культурными разделениями (добавляющими в современную глобальную политику взрывоопасный элемент) представляют собой важный фактор, оказывающий заметное влияние на трансформацию межцивилизационных отношений на современной арене.

VII

Антиглобалистские тенденции, новые социальные среды

Одним из наиболее важных результатов данных процессов стало формирование масштабных «реакций» и вызовов предпосылкам, продвигаемым гомогенными центрами современной глобализации и их основными идеологиями, прежде всего, неолиберализмом. Отсюда подъем парадоксально «глобальных» анти- или контр-глобалистских движений и политик, пытающихся создать альтернативные паттерны глобализации и упрочивающих образ «столкновения цивилизаций».

Межцивилизационные антиглобалистские / антигегемонистские тенденции в сочетании с амбивалентным отношением к космополитическим центрам глобализации имели место в большинстве исторических эпизодов, связанных с глобализацией – будь то эллинистическая, римская, китайская конфуцианская, индуистская, «классическая исламская» эпоха или заря Нового времени. Однако на современном этапе данные тенденции были усилены и трансформированы.

Во-первых, они распространились по всему миру, прежде всего, благодаря новым средствам массовой информации. Во-вторых, они политизировались до крайности, нередко вызывая к жизни ожесточенные противостояния, концептуализированные на языке политических идеологий и понятий. В-третьих, они способствовали непрекращающемуся переконституированию коллективных идентичностей и конфликтов между ними в новом глобальном контексте. В-четвертых, они активно продвигают новые цивилизационные перспективы и интерпретации, в том числе новые интерпретации взаимосвязи между современностью и Западом.

Различные «антиглобалистские» движения оказались тесно переплетены с «новыми» социальными движениями, получившими свое развитие начиная с середины 60-х годов сначала на Западе в форме студенческих выступлений, а затем и по всему миру в форме все ширящихся движений. Эти движения стали носителями новых настроений, новых тем протеста, а также революционного imaginaire – образов трансформаций, которые нередко мыслились в качестве предвестников масштабных изменений современной культурной и институциональной среды, а возможно и исчерпания всей программы современности. Общим знаменателем подобных движений было их амбивалентное отношение к Запалу и в особенности к просвещенческим компонентам программы современности, это отношение может быть увязано с противостоянием американской гегемонии, о котором речь шла выше.

Эти движения получили свое развитие параллельно с кристаллизацией новых социальных сред и структур, которые также вышли за пределы «классической» модели национального государства. Наиболее важными из этих социальных сред являются, во-первых, новые диаспоры, особенно исламские, китайские и индийские; во-вторых, этнические меньшинства нового типа, например русское меньшинство, образовавшееся в ряде стран преемниц бывшего Советского союза; в-третьих, новые виртуальные транснациональные религиозные и национальные / этнические национальные сообщества, которые следует рассматривать неотрывно от новых транснациональных публичных пространств, уже успевших стать неотъемлемыми атрибутами на государственном и международном уровне.

В результате на наших глазах происходит процесс разложения относительно компактных образов жизни, сложившихся жизненных миров, образа «цивилизованного человека», тесно увязанных с изначальным контекстом национальных и революционных государств, а также их программы современности. Кроме того, мы можем наблюдать процесс складывания различных комбинаций постоянно меняющихся паттернов множества культурных тем и тропов, собранных воедино из различных культур по всему миру[4].

Общим знаменателем большинства подобных новых движений и социальных сред является то, что они уже не рассматривают себя как связанными сильными гомогенизирующими культурными предпосылками классической модели национального государства – особенно в отношении того места, которое было им отведено в публичных пространствах таких государств. Они бросают вызов гегемонии прежних гомогенизирующих программ, притязая на свои собственные автономные места в ключевых институционализированных пространствах – будь то образовательные программы, публичные коммуникации и средства массовой информации. Нередко они еще и выдвигают амбициозные претензии относительно переопределения статуса гражданства и прав. Эти тренды приводят к «возрождению» или скорее реконституированию – пусть и в сильно реформированном виде – «подавленных» до селе идентичностей, будь то идентичности этнические, локальные, региональные или транснациональные. На волне указанных процессов новые движения нередко оказываются в самом центр внимания не только внутри своих обществ, но еще и на международной арене.

Но несмотря на то, что идентичности, продвигаемые в этих новых движениях и средах, являются в высшей степени локальными и партикулярными, одновременно они тяготеют к тому, чтобы быть транснациональными и трансгосударственными – нередко увязанными с более широкими цивилизационными или религиозными структурами, уходящими своими корнями в мировые религии (ислам, буддизм, и различные ответвления христианства), пусть и переосмысленными на современный манер. Эти измерения нередко сводились воедино в формах, выходящих за пределы модели классического национального государства, например, на основе транснациональных объединений типа Европейского союза или более широких религиозных идентичностей наподобие тех, что были только что упомянуты. Эти движения и среды оказались очень активными игроками на международной арене. Многие из сепаратистских, локальных или региональных сред, равно как и, например, экологические движения, устанавливают прямые контакты с транснациональными структурами и организациями, например, с Европейским союзом.

VIII

Новые межцивилизационные отношения – антиглобалистские тенденции; глобальные столкновения; попытки нового усвоения современности

Подъем этих движений подразумевает далеко идущие трансформации межцивилизационных отношений. В основе движений лежит ярко выраженное конфронтационное отношение к Западу и к тому, что считается западным. Но все это сочетается с попытками усвоения современности и глобальной системы исходя из незападных, а зачастую и антизападных понятий, хотя большая часть из этих понятий трактуется уже на языке спора о современности. Данные движения ставят своей целью радикальное отстраивание современности от вестернизации, отнятие у Запада (у изначально западного «Просвещения» и его западной романтической критики) монополии на современность. Они пытаются переопределить современность на основании своих собственных понятий, понятий, нередко носящих в высшей степени цивилизационный оттенок, понятий, вытекающих из новых «цивилизационных» перспектив. Эти идеологии пытаются усвоить и переучредить современность на основе своих собственных религиозных традициях, опирающихся на соответствующие религии Осевого времени. Они хотят усвоить современность на основе своих собственных цивилизационных предпосылок, которые, согласно им, укоренены в базовые – пусть и сильно переосмысленные – образы и символы цивилизационной и религиозной идентичности. Данные предпосылки нередко обозначаются ими как универсальные предпосылки их собственных религий или цивилизаций, а отнюдь не как нечто, укорененное в традицию Европейского Просвещения и Революций. Однако нельзя не отметить, что их идеологии испытали большое влияние последних и особенно сильно на них повлияли универсалистские, подразумевающие всеобщее участие традиции Великих революций[5].

Описываемые реакции на глобализацию получили развитие сначала как элементы создания идеологий, символических структур и жизненных пространств, а затем уже возникли на уровне политики. Им способствовали различные региональные и локальные политические организации, бесчисленные учреждения и структуры, которые, как было показано выше, расцвели именно в этот период отчасти в связи с подъемом социальных движений, многие из которых позиционировали себя в качестве ядер нового международного гражданского общества.

Подобные усилия по реформулированию цивилизационных предпосылок имели место не только в этих движениях, но также и в новых институциональных образованиях, например, в Европейском союзе, в различных локальных и региональных структурных, равно как и в различных инициативах, реализуемых всевозможными «перифериями». Хорошим примером тут можно считать спор об азиатских ценностях, когда была предпринята попытка бросить вызов западной и в особенности американской гегемонии, сформировав свои собственные версии современности. Подобные стремления переформулировать правила и предпосылки оказались характерны и для ряда течений в сфере «народной» культуры, также бросающих вызов видимому преобладанию американского видения мира.

Данные тренды усиливают вероятность идеологических противостояний. Когда подобные противостояния сочетаются с политическими, военными или экономическими противоречиями, они имеют все шансы скатиться к насилию. Таким образом, сочетание масштабных изменений на международной арене с различными процессами глобализации привели к умножению и усилению агрессивных движений и межцивилизационных противостояний и взаимодействий, судя по всему, становящихся постоянным атрибутом нового международного межцивилизационного контекста.

И действительно среди антиглобалистских движений особенно выделяются умножающие свое количество и активизирующие свои усилия агрессивные террористические движения, оказывающиеся вплетенными в международные и межцивилизационные противостояния и взаимодействия. Уже в первые годы после Второй мировой войны одним из ключевых компонентов международной ситуации стал рост революционных и террористических групп, которые с тех пор лишь увеличили свою значимость благодаря своему встраиванию в новую международную и межцивилизационную конъюнктуру и новые паттерны межцивилизационных отношений. После того, как эти группы оказались вовлечены в нарастающие – политические, военные или экономические – противоречия во многих обществах как на локальном, так и на глобальном уровне, они легко могут перейти к насильственным действиям. В частности, именно они могут стать ключевыми игроками в различных движениях за независимость или всевозможных региональных противостояниях, приводя к началу того, что Дж. Мюнклер[6] называл «несимметричными» войнами – в противовес «симметричным» войнам между национальными государствами в системе Вестфальского порядка – которые уже успели стать неотъемлемым атрибутом современного международного порядка.

Перевод с английского языка под редакцией Дмитрия Узланера

Примечания:

[1] Jowitt, K. 1993. New World disorder: The Leninist Extinction. University of California Press: Berkeley.

[2] Grande, E. and Beck, U. (eds.) 2003. Political Control and New Statehood. Nomos: Baden-Baden.

[3] Rosanvallon, P. 2007. La contre-démocratie. Editions du Seuil: Paris.

[4] Eisenstadt, S.N., 1999 Fundamentalism, Sectarianism and Revolutions. The Jacobin Dimension of Modernity, Cambridge University Press: Cambridge.

[5] Eisenstadt, S.N. 2006. The Great Revolutions and the Civilizations of Modernity, Brill: Leiden, Boston.

[6] Münkler, H., 2003. Über den Krieg:Stationen der Kriegsgeschichte im Spiegel ihrer theoretischen Reflexio,. Weilerwist: Velbrück.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67