Имя Дмитрия Крымова - одно из самых заметных в сегодняшнем российском театре. Оно стало таким как-то сразу и вдруг. За последние два года вместе со студентами факультета сценографии РАТИ и несколькими студентами-актерами Крымов поставил пять спектаклей: "Недосказки", "W.Shakespeare. Три сестры", "Сэр Вантес. Донкий Хот", "Торги (на Поварской)", "Демон. Вид сверху".
Премьерные показы последнего спектакля прошли в ноябре и декабре в "Школе драматического искусства". Создан он на деньги фестиваля современного искусства "Территория" - основательного и амбициозного культурного проекта, запущенного осенью этого года. На фестивале "Демон" был единственным российским драматическим спектаклем. В начале декабря Крымов стал лауреатом премии Станиславского за "поиски новых средств театральной выразительности". "Недосказки" были номинированы на премию "Новация" на "Золотой маске" прошлого года, а "Донкий Хот", скорее всего, будет фаворитом фестиваля-2007. Вслед за Дмитрием Черняковым и Кириллом Серебренниковым Крымов распространил свои постановочные амбиции и на оперу. Речь идет об антрепризе "Умирающий отрок", состоящей из двух опер - "Нарцисс" Владимира Ребикова (1908) и "Тентажиль" Сергея Неллера (2005).
Творческая лаборатория Дмитрия Крымова существует при театре Анатолия Васильева. Возник этот союз, как признается сам Крымов, случайно: мэтр приютил бездомных "художников от театра". Сейчас это сближение кажется закономерным. Театр Васильева всегда мыслился как уникальная территория, на которой реализуется модель "лаборатория - школа - театр". Два последних компонента работают в рамках студий и мастерских ("Табакерка", "Мастерская Петра Фоменко", "Студия театрального искусства" Сергея Женовача и Мастерская Олега Кудряшова). Бывает, что и два первых встречаются вместе. Но чтобы все три сразу... Театр Дмитрия Крымова никто не назовет традиционным. При этом он тоже родился из педагогического проекта. Это во многом определяет качество сценического высказывания и его, ни много ни мало, гуманистическое содержание. Крымов не циничный ниспровергатель, как большинство экспериментаторов. Он воспитатель. Никогда не говорит: "мой спектакль". Только "наш": "мы сочинили", "мы придумали". Самоустраняется, говорит исключительно о своих студентах: "ребята сделали", "ребята играют". Называет спектакли "коллективными сочинениями", возникшими в процессе сотворчества.
Многие, кто приходит на спектакли Лаборатории, и за спектакли их не считает. В лучшем случае - называет их недоспектаклями вслед за самим Крымовым. И то правда: что это за театр, в котором нет актеров, отсутствует традиционная игра в притворство, а личностные качества не востребованы? Как назвать такой театр? "Театр, созданный художником" - предлагает сам Крымов. "Театр действенной живописи", "анимация с живыми артистами", "странный кукольный театр, где актер - одновременно и кукла, и кукловод", - предлагают критики. Крымов разрушает инерцию традиционного зрительского восприятия, создавая такой вид театра, который критика в последнее время стала называть демиургическим. Внимание участников спектакля и зрителей сосредоточено на преображении пространства, самом акте творения.
Следить за процессом творения - в этом и заключается особый интерес зрителя. Главный вопрос - что получится? Так, в спектакле "Демон. Вид сверху" границы сцен маркированы снятием очередного слоя бумаги, на котором уже создан один из вариантов мироздания. Каждый раз все начинается заново. Каждый раз - с чистого листа.
В этом театре процесс очевидно важнее результата. Актеры не концентрируются на финальной точке. Дается лишь мгновение, чтобы зритель осознал, к чему все шло, что надо было сделать. После чего все немедленно сворачивается. Например, сами актеры смещаются куда-то вбок, прочь из светового круга. Или просто уходят со сцены. Тело - инструмент реализации метафор.
"Демон" получился очень уверенным спектаклем. Мало кто себе позволяет такие долгие технические паузы. Долго и расслабленно цепляют актеры за крючки упавшего демона, чтобы поднять его наверх. Не боятся, что зрителю будет скучно, что зритель не поймет. Спектакли крымовской команды технически сложны. Чтобы осуществилось задуманное, надо быть не только творцом, но и ремесленником, работать четко и слаженно. Миры, создаваемые актерами в спектакле, - рукотворные. Ручной выделки. Все технологические швы в крымовских спектаклях - наружу. Почти все. Иногда хочется наклониться поближе, внимательнее всмотреться: как это сделано? как устроено? Но основные операции зритель видит во всех подробностях. Швы и скрепки не прячут, наоборот - выносят их на поверхность. Это тоже часть замысла и признак авторского стиля.
С одной стороны, в театре Крымова актер - равноправный компонент зрелища, наряду со светом, декорацией, звуком. С другой стороны, мозаика передовых методов современного искусства (анимация, инсталляция, акциональные и медийные практики) сочетается с мощным гуманистическим содержанием. Человек есть мера всех вещей. И этот человек, со своей историей, со своей судьбой, беззащитен и трогателен. Поэтому у Крымова так много наивного искусства, в частности, имитации детского рисунка.
Универсальное у Крымова познается через мелочи. Они бережно сохраняются. Их явно предпочитают идее. Многие критики сравнивают театр Дмитрия Крымова с интимным дневником, с его памятью о детстве и доме и одновременно, - о прочитанных книгах, пережитых событиях, мыслях и поступках. Но эта интимность - неагрессивного свойства, она не претендует на чужое пространство, не вторгается в чужую интимную зону. Это высказывание честное и очень уважительное.
В спектаклях Крымова реальность не столько творится, сколько воссоздается. Творение оборачивается узнаванием. Такой эффект возникает во многом из-за того, что спектакль создается из старых вещей. Весь реквизит актеры-художники добыли на "ярмарке вещей, бывших в употреблении" - блошином рынке рядом с платформой "Марк" Савеловской железной дороги. Старые вещи обладают особой энергетикой. Они умеют говорить, за каждой из них - чья-то судьба, чья-то история. Получается разновидность документального театра - невербального. Сценический вербатим, как по другому поводу сформулировала Марина Давыдова.
Интересная особенность: наивное творчество Крымова тесно привязано к книге. Когда-то в его оформлении вышло порядка двадцати книг, сделавших будущему режиссеру хорошее имя в художественных кругах. Теперь он ставит филологические спектакли. Они остаются такими, даже если в них нет слов, как в "Недосказках". А если слова и есть ("Три сестры", "Торги"), то это возможность убедиться в безупречности авторского вкуса и его тонком интеллектуализме. Тексты Крымова - это щебет ассоциаций, их долгое резонирующее эхо. Спектакль по Шекспиру он называет по-чеховски. Где Дон Кихот, там у него и гоголевский Поприщин, и Гулливер в стране лилипутов, и "следственный заключенный Ювачев-Хармс Даниил Иванович", освидетельствованный врачами-психиатрами тюремной больницы на Арсенальной улице, д. 9 города Ленинграда".
Глубокая, почти физиологическая укорененность в традиции не мешают Крымову самым революционным образом взрывать закосневшую театральную среду. Наверняка Крымов сказал бы, что это он случайно. И совсем ничего такого не хотел. Делал, что делалось. Как видел и чувствовал. Только именно интуиция и чуткость превращают эту случайность в закономерность. И, наверное, в неизбежность.