Постгеография города: стратегии пространственного воображения

Заголовок данного исследования сознательно проблематичен. Невозможно говорить о постгеографии города, не определив заранее, хотя бы в первом приближении, что такое постгеография. Вместе с тем, эта внешняя проблематичность коррелирует с проблематичностью «внутренней», не столь, может быть, заметной. На наш взгляд, города в его традиционном понимании – так, как он феноменологически складывался во всех своих экзистенциальных, социальных, культурных, экономических, политических практиках и смыслах – уже не существует; его нет. Естественно, что остаются, и будут ещё долго оставаться, «агонизировать» все те внешние признаки городской действительности, по которым мы «опознаём» город, однако собственно онтологическое ядро города уже отсутствует. Вне сомнения, что это «отмирание города» как-то связано с когнитивной ситуацией постгеографии, поскольку именно город, городские практики и городские пространства были основными феноменологическими источниками новых пространственных образов. Так или иначе, мы должны исследовать данную проблему как бы с двух сторон, но имея в виду – на онтологическом уровне – единое ментальное поле коренных трансформаций пространственности.

Ситуация одновременно может упроститься и усложниться, если попытаться увязать понятия постгорода и постгородского развития с понятиями постмодерна и глобализации. Усложнение может состоять в том, что за признанными и много раз проговорёнными характеристиками постмодерна и глобализации (пусть и постоянно оспариваемыми и пересматриваемыми) может исчезнуть специфика явления постгорода – притом, что и само это явление пока не очевидно. Упрощение же, давая видимые основания для возможных интерпретаций, может оказаться «троянским конём» обманчивых методологических допущений. Возвращаясь к понятию постгеографии, мы пытаемся нащупать те методологические и феноменологические сдвиги, которые, возможно, и определили дальнейшие концептуальные ходы и нововведения, приведшие к использованию понятий постмодерна и глобализации.

Постгеография. Итак, в нашем понимании, постгеография – это методологическая парадигма, в рамках которой предполагается, что всякое (земное и неземное) пространство является тотально географическим; вследствие этого любые метафизические системы и онтологические модели могут быть максимально когнитивно эффективными лишь в случае их «опространствления»; иначе говоря, «переворачивая» наше первичное определение, пространство может быть географическим лишь в силу того, что оно может быть непосредственным онтологическим источником любого воображения мира как такового. Это означает также, что постгеография имеет дело с совершенно иным дискурсивным «пучком», нежели традиционная география, даже в её наиболее модернизированной хорологической версии конца XX века.

Мышление пространством: начальные основы постгеографии. Начальным, базовым положением постгеографии является следующее: любое пространство есть сам по себе географический образ; дальнейшее является лишь проблемой выражения и репрезентации. Соответственно, сам процесс географического пред-ставления может быть оперативным, непосредственным, как бы мгновенным географическим образом. В свою очередь, географический образ в данном контексте может рассматриваться как тотально выраженное и репрезентированное пространство в самом себе. Мы можем выразиться и по-другому: пространство является до такой степени телесным, что любое тело есть в своей онтологии географический образ.

Те или иные географические образы могут восприниматься и пониматься как автономные онтологии. Географическое положение или местоположение в постгеографической интерпретации является телом, отождествившим свою онтологию с конкретным пространством. Исходя из этого, место в контексте постгеографии можно определить как локально онтологизированное тело пространства. В известном смысле, всякое тело может тогда рассматриваться как непосредственное место географического образа. Принимая эти начальные положения, мы можем далее утверждать, что на их основе можно строить бесконечное множество различного рода метагеографий.

Каковы же отношения постгеографии с постоянно нагнетаемой темпоральностью, характерной для всех евроцентричных (западных) метафизических систем и онтологий? Эта постоянно выявляемая на первом плане проблема времени изначально оказывается двойственной, поскольку речь чаще всего идёт в итоге о пространственных представлениях времени и также вечности. «Неравноправное», часто затушёвываемое и скрываемое двуединство пространства и времени практически во всех этих случаях ведёт к принятию метрических схем взаимодействия пространства и времени. Поздний модерн, а также постмодерн привели к гипертрофии и гипостазированию таких схем, порождая ключевые мифы скорости, преодоления и фактического «уничтожения» пространства. Характерно, что образ пространства как препятствия, чего-то мешающего, преграды способствовал построению схем его онтологической негации.

Несколько иная ситуация сложилась в некоторых восточных традициях мышления (прежде всего, индийских и китайских), сохранивших и сохраняющих до сих пор первоначальные онтологические схемы с образным приматом пространства. Несомненно, что мы можем говорить здесь о некоторой мифологической архаике, нашедшей, однако, далее, например, в буддийской логике замечательное и продуктивное развитие. Онтологическая ситуация разворачивания проблемы времени, фактического рождения времени из пространства оказывается, на наш взгляд, когнитивно эффективной не только с точки зрения логики, но и в контексте потенциальной способности к порождению множества метафизических систем и миров.

Суть дела, однако, заключается не в отрицании онтологического или же метафизического значения времени, или же умаления его значимости за счёт онтологического «возвышения» пространства. На наш взгляд, проблема «размещения» времени, процедур его локализации в зависимости от конкретных онтологических, метафизических, историософских, даже цивилизационных «обстоятельств» остаётся насущной задачей для большинства западных традиций мышления. Вместе с тем, остаётся пока недостаточно продуманной проблема онтологического «размещения» самого пространства, попытки «мышления пространством» остаются пока единичными и довольно разрозненными.

Постгеография города. Исходя из нашего понимания сущности постгеографии, мы можем говорить лишь о некоей феноменологической симптоматике того, что можно назвать постгеографией города, или постгородом. Здесь, безусловно, важны классические работы А. Лефевра и Р. Сеннета: если Лефевр с марксистских позиций показал важность процесса производства пространства, присвоения пространства, то Сеннет, говоря о падении публичного человека, коснулся важнейшей проблематики «внутренней» приватизации пространства и, по сути, исчезновения публичных пространств толерантности.

Постгород означает в онтологическом смысле амбивалентное сосуществование сопространственностей, рождение нового типа места, отрицающего «по-гегелевски» самоё себя, появление видимого феноменологически пространственного «негативизма» (имея в виду негацию по Адорно). Можно назвать этот процесс гетеротопией наоборот, «шиворот-навыворот»: не физическое место может «содержать» множество пространств, режимов, дискурсов (хотя подобное воображение пока вполне ещё «работает» и наглядно-оптически доминирует, способствуя пониманию города как «хаоса», «множественности», дискурсивного столкновения и взаимодействия), но само пространство формируется как сеть взаимно отрицающих друг друга, взаимно невидящих, «прозрачных», «слепых» мест, понимаемых метагеографически и метафизически.

Глобализация и постмодерн – как бы их ни воспринимать и ни воображать – предполагают переход к внутренним границам. Всякая физическая или психофизиологическая граница является следствием границы онтологической. Граница может воображаться как онтологическая тотальность, или же тотальная онтологичность географических образов. В известном смысле, пространство тождественно границе, а граница тождественна образу; видоизменяя и перефразируя давнее модернистское высказывание Гертруды Стайн – пространство есть образ есть граница есть пространство – и т.д.

Лучше всего эта ситуация видна в современных мегаполисах и «мировых городах». Мы можем здесь наблюдать онтологический распад любого места, распад самого образа пространства при обилии всепоглощающей визуальной сценарности. Именно здесь ощутима катастрофическая нехватка глубинных географических образов-архетипов при повсеместной открытости «напоказ» поисков идентичностей. В мегаполисе при всей безграничности всяких, «на любой вкус» пограничностей, данных в их социологическом, культурологическом, физиологическом срезах, налицо онтологическая проблематичность собственно географических границ – их в мегаполисе попросту нет.

Пост-урбанизм и пост-город позволяют говорить о непосредственной, прямой онтологичности фронтира, который теперь не является границей в классическом или неклассическом смысле слова. Фронтир пост-города, скорее, по ту сторону границы, он – анти-граница, или а-граница. Пост-урбанизм есть тотальное отсутствие границы; пост-урбанистический фронтир – это экзистенциальная утрата фантомной границы как таковой.

Будущее – не безгранично, но фронтирно. Пространство будущего оказывается будущим самого пространства, в котором время размещено повсеместным, пантопичным фронтиром. Любая человеческая деятельность будет иметь дело с не-граничностью, анти-граничностью, что значит: фронтиром является само пространство – пространствующее, оказывающееся за пределами самого себя. И всякий человек, любая группа или сообщество будут в своей органике фронтирными, забывая, стирая, убирая границы социальные, культурные, политические, экономические.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67