Рад, что смог хоть чем-то помочь Федору Ивановичу Гиренку. Тем более приятно, что статья, рассчитанная все больше на неученых, чем на ученых, на тех, кто, может, о Леонтьеве и слыхом не слыхивал, вдруг принесла прозрение и понимание столь почтенному философу. У нас т ак редко коллеги по цеху берутся читать писания друг друга, что я от радости даже поначалу и не хотел возражать. Ну, прочитал. Ну, не понравилось. И на том спасибо.
Спорить с Гиренком о Леонтьеве все равно что ввязываться в спор с поклонником твоей бывшей возлюбленной, с которой, между прочим, остались добрые отношения. Не исключено, что он полюбил ее за те же достоинства, а может, и недостатки, что и ты когда-то. Можно, конечно, поинтересоваться у пылкого влюбленного, отчего же он не сподобился посвятить своему предмету обожания торжественную оду, отчего не воспел то утро, в которое 175 лет назад осчастливил мир своим появлением гений, а оставил позаботиться об этом одному из тех, кто "не любит русскую философию"? Вопрос этот, конечно, риторический, как и бесконечный "спор славян между собою" о том, кто из нас действительно любит Россию, а кто - просто так, делает вид, примазывается. Тем более если мы начинаем вот так ставить знаки равенства: между любовью к Леонтьеву и любовью к русской философии. Любовь, конечно, долготерпит? но забалтывается. Ее может просто не хватить в нужное время и в нужном месте.
Вопрос о том, "почему не любят русскую философию", уже как-то задавался мной в такой (или почти такой форме) на страницах периодики. Услышав его риторически обращенным ко мне из уст Федора Гиренка, мне почему-то захотелось по-леонтьевски ответить: "А потому что ее боятся!"
Вот написал человек статью, в которой он, может, и не совсем зд орово, но более или менее связно пересказал биографию Леонтьева и без неуемных восторгов озвучил несколько его идей, как тут же из департамента русской философии звучит гневный окрик: "Что вы себе позволяете"! Где ответы на извечный русский вопрос: спасемся мы или не спасемся? Где рецепты восстановления русской государственности и вкупе с нею православной жизни, утраченной в 1917 году? Где про то, что "Запад гибнет"? А вместо этого все про какие-то "таинственные комнаты" да про излитые на читателя страницы чувств! Федор Иванович, я-то человек привычный. Но народ распугаете! Они, ошеломленные таким количеством предельных и даже запредельных вопросов, которые сию минуту надо решить, отойдут от русской философии куда подальше и пойдут себе грызть какого-нибудь немца, ну хоть Хабермаса, что ли!
Занимаясь историей русской философии, я не считаю себя вправе занимать площади печатных изданий исповедальными признаниями любви к тем или иным философам и русской философии вообще. Если читателю угодно, пусть он выискивает между строк нотки любви, ненависти, приязни, иронии, сарказма и прочих "следов" автора. Да я покуда и не настолько (много)значителен, чтобы мои тексты подвергались подобного рода герменевтике.
Русские философы Соловьев, Леонтьев, Розанов немало потрудились в писании статей для газет и научили меня тому, что 1) статья не должна быть скучной, она должна читаться, и желательно не наискосок, дочитываться до конца, 2) в ней не должно быть заведомой лжи, подтасовки фактов, клеветы. Если я, поведав читателю о Леонтьеве, хоть в чем-то наврал, то пусть маститый профессор учительно укажет мне на подлог. А интерпретации? Их может быть много, как много может быть заходов и в рассказе о жизни такого яркого человека, как К.Н.Леонтьев. Дело здесь вовсе не в его учении, которое может показаться простым и глубокомысленным, излагаемым на одной странице или в многотомном исследовании, а в личности настоящего русского барина. Именно личностями на редкость богата и интересна русская философия.
Дело в том, что, преподавая философию студентам, а также донося ее на протяжении ряда лет до умов 14-, 15-, 16-летних школьников, мне пришлось научиться излагать на одной странице не только Леонтьева, но и Канта с Гегелем и с Владимиром Соловьевым. Возможно, это не могло не упростить мой ум (упрекнет ли при этом меня Федор Иванович в том, что я даром ем свой хлеб?!). Но по мне, так лучше на одной странице суть, чем на печатный лист - излияний восторженной гимназистки.
Я начинал интересоваться Леонтьевым еще студентом, принимал участие в самой первой конференции, ему посвященной, устроенной калужским обкомом КПСС в ту пору, когда приснопамятная организация еще имела место быть. В те годы мне пришлось услышать немало велеречивых восхвалений Леонтьева из уст бывших партработников, которые в общем и целом сводились к одному: "Леонтьев восставал против экуменизма, против однообразия, Леонтьев боролся?, Леонтьев ниспровергал?".
Помню, как сидели мы в Красном зале Института философии на Волхонке на докладе одного из таких леонтьевофилов. Архивы Леонтьева тогда уже были знакомы мне не понаслышке. Как ерзали мы, мальчишки, на стульях, гневаясь на докладчика, а Е.В.Иванова призывала нас не молчать, говорить вслух, что думаем, чтоб не быть в плену у этих митинговых речей. Поэтому настороженность по отношению к подобного рода речам я впитал, можно сказать, еще со времен студенчества.
Похлопывать по плечу я мог тогда разве что соседа по парте, да и то не в классах, а выпив с ним где-нибудь приватно русского национального напитка. Да и сейчас считаю умнее себя не только Леонтьева, но даже (опять-таки без всякой лести) и моего уважаемого оппонента (что не мешает мне, однако, с ним спорить и не соглашаться!). Конечно, я не ставлю вдумчивого и тонкого моего оппонента в один ряд с тогдашними и теперешними кадильщиками Леонтьеву, еще не так давно вальяжно разгуливавшими по коридорам ЦК КПСС. Но приведенный мною аргумент к моей, пусть и не столь большой, исторической памяти, на мой взгляд, несколько объясняет разность в пафосе наших речений о Леонтьеве.
Хлопать по плечу Батая и Ницше я не буду. Они мне неинтересны. Во всяком случае, не так интересны, как Леонтьев.
Может быть, и не мечтая о лаврах Линнея с Дарвином и Гербертом Спенсером вместе взятыми, я и не слишком преуспел в классификации, прежде времени вытряхнув из мусорной корзины "форму от Аристотеля, пессимизм от Шопенгауэра, неравенство от Платона и социальную боль от Юнгера". Не дорыл до конца. А то б наверняка докопался до складки от Делеза или еще каких-нибудь "сторонних смыслов" французских постмодернистов. Не знал, что только с их помощью открывается ларчик под названием "Леонтьев"! Что ж, "век живи, век учись".
Но позволю себе заметить, что тот смысловой ряд имен и идей, в который историк философии вписывает изучаемую им мысль, зависит не только от убогой или роскошной эрудиции этого самого историка, но и от простой исторической последовательности. Что же делать, если Леонтьев собственной ручкой закавычивал в тексте своей работы словосочетание "одинокий мыслитель" и собственноручно подписывал внизу страницы "Эд. фон Гартман". Что же делать, если Милля и Гартмана он читал, а вот Фуко с Делезом - ни-ни. Телеологизм в объяснении мысли Леонтьева дает нам то, что критикует сам же Гиренок. Получается, что "Леонтьев греется в лучах чужой славы". И не столь ли большая разница, чья она - доцентов Шпенглера и Тойнби или профессора археоавангарда.
А вообще в чем предмет спора? Вы, Федор Иванович, указываете мне на Флоренского и Бахтина, я Вам в конце своей статьи - на Булгакова, Георгия Иванова и Дурылина. Чьи лучше? Вы говорите: Леонтьев - гений. Не спорю. Масштаб личности мыслителя не измеряется логарифмической линейкой. Тем, что он предвосхитил, написал, напророчил. Для гения даже талантом быть не обязательно, как сказал Флоренский по поводу Андрея Белого. А можно быть талантом, но не быть гением. Но, признавая человека гением, обязательно ли для этого хоронить Европу?
Леонтьев умер сто пятнадцать лет назад. Мы живем в другую эпоху. Бутылками с зажигательной смесью поджигают датское посольство. Что же мне радоваться этому? Не хочу. Нехорошая это радость, неправедная. До нас бумерангом докатится. И стоит ли нам особенно сейчас так отдалять себя от Европы и ее проблем перед лицом общей угрозы? Или нас чтение Леонтьева на уроках ОПК от нее спасет?
Но Леонтьева в школах изучать надо. Как и Толстого, с которым он спорил, как, кстати, и русского стоика Герцена (не правы Вы, что "стоики не имеют никакого отношения к русскому сознанию"), научившего Леонтьева "эстетическому пониманию истории". Это наше, русское, оно у нас было, оно у нас есть, отчего же и в школе не изучить? Сам в школе, помнится, про Леонтьева рассказывал. И не стоит ли тем, кто может, кто умеет, побольше рассказывать и поменьше спорить!