Пляжное чтиво

Михаил Елизаров. Бураттини. Фашизм прошёл. М.: Астрель: АСТ, 2011.

Лежа на пляже, я читаю книгу Михаила Елизарова «Бураттини. Фашизм прошёл». Абсурдность ситуации заключается в контрасте между интеллектуальной эссеистикой и унылым керченским побережьем. Чахлые кусты лоха серебристого, дающие тень отдыхающим, бледно-голубое небо, сливающееся со спокойным перламутровым морем, жёлтый песок, мелкие ракушки, крики разносчиков кукурузы, которых, впрочем, не много. Это пустынное место, напоминающее то, чем был Коктебель до Максимилиана Волошина, как будто противится голосу разума. Я читаю Елизарова, а меня всё время отвлекают – то яркое солнце, внезапно вынырнувшее из-за тучи и бьющее прямо в глаза, то пляжные разговоры.

Три блондинки лет сорока сидят на элегантных шёлковых подстилках. Одна из них предпринимательница из Германии. Красивая и живая. Рассказывает, что от неё ушёл женатый любовник к более молодой девушке, у которой папа-капитан и двухэтажный особняк на берегу моря. Ушёл именно потому, что она беднее. «Я с тобой стал лузером» – говорил ей он. «А жена у него как танк. Прямо так дуло на тебя и наводит».

Читаю: «В мультфильме ярко выражен сексус, остроумно подчёркнутый уже в первом выпуске: на пляже Свинья загорает в трёх лифчиках». Это про «Ну, погоди!» Я всегда наивно полагала, что этот мультфильм – советская калька с «Том и Джерри», где Джерри – христианский пророк Иеремия, убегающий от Сатаны в образе Кота. Но Елизаров неожиданно превращает гонки волка за зайцем практически в порнофильм: «Заяц – откровенно сексуальный объект. Он… кокетливо вскрикивает женским голосом, заманчиво убегает, надевает рыжие парики, платья. Он даже может быть надувным – как продукт секс-шопа».

Рядом со мной в воду плюхается нечто в зелёном платье. Ложится на спину на воде, наружу торчат только лицо и два зелёных холмика, омываемых волнами. Три дамы берут свои подстилки и элегантно передвигают их ближе ко мне – их участок уже закрыт тенью лохов. Одна из них, та самая бизнесменша, заговаривает с девушкой в зелёном. Та говорит, что вместе с подругой приехала из Вологды автостопом, мечтательно улыбается, произнося «дальнобойщики». На вокзале города Керчь познакомились с двумя парнями, с которыми и переночевали сегодня в палатке. «Вам здесь не холодно?» – спрашивает бизнесвумен. – «Неа». Палатка одноместная.

Думаю о том, что может быть, их уже ищут. Уже расклеивают ориентировки по Вологде, подключают «Лизу-Алерт». Пропавшего недавно в Подмосковье американского учёного тоже вроде видели на рынке с двумя девушками, пока его искала жена. Читаю про Колобка. Мне всегда казалось, что Колобок – это славянская интерпретация мифа об Орфее. Голова, которая странствовала и пела, очаровывая зверей. Колобок Елизарова – жертва инфантоцида. Он, как монах, борется со страстями, воплощаемыми в животных. Трусостью-Зайцем, Злобой-Волком, Ленью-Медведем. Сжирает Колобка Похоть-Лиса, которая в последний миг оборачивается образом пожирающей матери-старухи. В конечном счёте Колобок так никуда и не уходил. Это путешествие Эдипа оказалось мистическим трипом, сплавляя фрейдизм и юнгианство в единую концепцию эротического провала в глубины бессознательного.

С точки зрения геопоэтики, или философии пространства, любое путешествие обладает когнитивной ценностью. В ходе пути обязательно происходит изменение личности, на которую влияет пространство. Колобок – путешественник-неудачник, не справившийся сам с собой. С андерсеновским Каем всё гораздо сложнее. По Елизарову, в этой сказке «разворачивается протестантский поединок с гностическим мифом». Понятно, что Елизаров идёт здесь вслед за Евгением Головиным с его «Приближением к Снежной Королеве», который пишет, что «мужчина для своей реализации должен стремиться к Северу, женщина – к Югу[1]». То есть эти девочки из Вологды правильно приехали в Керчь, а Кай правильно отправился в чертоги Снежной королевы. Согласно Елизарову, Кай – гностик, Герда – христианка, и весь её мир, начиная розовым кустом и заканчивая Маленькой Разбойницей – христианский. «Каю противен живой и эмоциональный человеческий быт. Его прельщают снежинки – строгие правильные формы. Снежная Королева – иронический образ Софии (Мудрости)… Кай, прицепивший свои санки к саням Королевы, в страхе пытается прочесть «Отче наш», на ум же ему приходит лишь таблица умножения…» Вспоминается известная максима Максимилиана Волошина: «На вершинах познания одиноко и холодно». Волошин, конечно, тоже был гностик, что вообще типично для масонов.

Масоны появляются у Елизарова внезапно и предстают в образе «Трёх поросят». «Мудрый поросёнок строит не дом, а крепость… Наф-Наф не просто поросёнок-строитель, он – каменщик… Ниф-Ниф и Нуф-Нуф бегут из своих разорённых «темплей» под защиту каменных стен масонства – к Наф-Нафу… Камин – это и есть усечённая пирамида. Котёл, в который угодил волк, – всевидящее око масонов».

Где-то жарят шашлык. Дым перебивает запах моря и степи. Старичок-отставничок рассказывает двум хипстерам, как видел НЛО на Генеральских пляжах: «Стемнело. Мы играли в карты. Поначалу приняли его за метеорит, огненно-красный шар приближался к нам, и моя внучка заверещала от страха. Через минуту шар исчез. Да трезвыми мы были!» Такое здесь часто бывает. Рассказывают о шарах, рассыпающихся на несколько более мелких, виденных на пляже в селе Заветном, о рыжих шарах, катящихся по земле и о белых спиралях над городскими многоэтажками. Местные жители связывают это с тем, что Керчь – настоящий край мира. Ещё Гомер описал керченские грязевые вулканы как вход в царство Аида. Да и сейчас поезд Москва-Керчь №97 – самый адский поезд в мире. Вот и Елизаров согласен: «А может, это и не вокзал? С цветами провожают в последний путь. [Она] уезжает туда, откуда не возвращаются. Вагон – это гроб, отходящий с поистине Последнего Пути». Проходится и по условной Керчи: «Пидарасинск, где-нибудь на Азове».

Вообще непонятно, какое пространство любит Елизаров. И Ивано-Франковск – его родной город – «напяливает этот сборный «немецкий» мундирчик, цепляет на грудь крест: изображает солдата героической УПА и просит называть себя Станиславом. – Франковск, ты в своём уме?! Ну какой из тебя СС «Галичина»?! Белокурая бестия! Твою ж мать! Ты на нос свой арийский, в смысле, крючком, посмотри, на глаза свои карие!» И Берлин выдаёт себя за гомосексуалиста, чтобы выгодно устроиться на работу. И Москва – развратная старуха. И Харьков – облезлый рокер-графоман.

Интересно, что био-географически путь Михаила Елизарова пролегает через основные станции современной украинской литературы. Ивано-Франковск, Харьков, Германия, Москва. Младший современник культовых украинских писателей: Юрия Андруховича, Юрия Издрика, Тараса Прохасько, Владимира Ешкилева и многих других талантливых людей, создававших станиславский феномен, Елизаров выбивается из этого ряда своей любовью к русскому языку. Следующая остановка – Харьков, где безусловно царит Сергей Жадан, если это слово можно применить к культовому молодёжному писателю демократического толка. Общее у Елизарова и Жадана – отношение к смерти. «В конце концов, мне уже объяснили: смерть умеет притворяться; то, что на экране выглядит живым (говорит, улыбается), на поверку может оказаться мёртвым» – пишет Елизаров в «Бураттини…»

Умерев один раз, ты продолжаешь путь
через ночные дворы и замечаешь как
смерть держит в руках мятные конфеты
и раздаёт их детям на привокзальных пустырях[2]

«Жить значит умереть» – чеканно формулирует Сергей Жадан. От Жадана у Елизарова и тоска по Советскому Союзу: «В 1991 году исчез (телепортировался) Советский Союз. Вместе с ним растворилось культурное пространство, которое он генерировал и в котором находился, – пространство модернизма». У Жадана ещё лаконичнее: «моё згублене серед туману вiйсько,/ моя зоряна УССР».

У Елизарова, как у оленёнка Бемби, украли маму. Отсюда фиксированность на детском опыте, на советских мультфильмах. Отказ изменить Muttersprache, как это сделали некоторые украинские писатели из карьерных соображений, можно только уважать.

Дальнейший путь – Германия и Москва – словно делает из Елизарова собирательного героя алхимической трилогии Андруховича, молодого поэта из Ивано-Франковска (Чертополя), получающего грант в Германии и живущего в Москве в общежитии Литинститута. Вообще, история Елизарова напоминает мне историю с тургеневскими девушками, которых выдумал русский писатель. Стоило создавать Ивано-франковский феномен, чтобы мы могли увидеть воочию Станислава Перфецкого.

«Бу-Ба-Бу» (Бурлеск, Балаган, Буффонада) – так называлась литературная группа, в которую входили Юрий Андрухович, Виктор Неборак и Александр Ирванец. Эти три близких жанра мы можем найти и в блистательных эссе Михаила Елизарова, которые объединяет интеллектуальное мужество и ёрничество, поддразнивание читателя и безудержный полёт мысли, смех, страх и трепет. Казалось бы, причём тут фашизм? Писатель, с одной стороны, «троллит» читателя, с другой – отказывается играть по общепринятым правилам, взламывая устойчивые нормы для того, чтобы из-под асфальта приличий выросли ростки новых смыслов. В этот есть и нон-конформизм, и подростковое отрицание, и любовь к эксперименту. Никогда не знаешь, к какому выводу придёт Елизаров, его догадки точны, но совершенно непредсказуемы. Под карнавальным фашизмом Елизарова, вырастающего из национальной «свидомости» писателей региона, где он родился, скрывается мифологическое мышление. «Я сказочник и поэтому никогда не напишу книгу о современной Германии… Мне видится условная дата – сорок пятый год. С этого момента мифообразующая железа Германии, питавшая как детские страшилки, так и большие государственные мифы, начинает активно угасать. Страна морит всё «мифологическое», ибо оно ассоциируется со «злом»». Зато Советский Союз оказывается всемирной кладовой мифа, «страной, практиковавшей государственный магизм. Сказочная мумия до сих пор лежит на главной площади и пребудет там вечно. Каббалистические советские пентакли мёртвой Родины всё ещё украшают кремлёвские башни. Россия щедро кормится подземными водами векового божьего страха. Поэтому в ней до сих пор возможно всё».

Молодые люди на пляже смеются над новыми мемами: «Давай, до свидания» и «Капитан Очевидность», это так странно слышать в глуши. Так же странно, как читать «Бураттини. Фашизм прошёл» в Керчи – на противоположной стороне Украины, если считать от Ивано-Франковска. Стоит ли включать Елизарова в «станиславский феномен», в эту традицию нового магического реализма? В мистическую школу Андруховича и Ешкилева, делавших вместе альманах «Плерома»? Если судить по его темам, вполне. Гностический посланник в атеистической Москве, не верящей слезам Герды, Михаил Елизаров напоминает нам о Софии и Демиурге, о сынах света и храбрых рыцарях-тамплиерах. Всё это подаётся через призму детской сказки, мультика, кино – заведомо несерьёзных жанров, далёких от магии. Но сквозь сказку прорывается миф, в кинопроекторе шуршит алхимия, анимация говорит о Душе. Мистический текст Карпат проступает на мостовой московского Арбата.

«Мало кто знает… Да вообще никто не знает, что настоящий Арбат находился в городе Ивано-Франковске в период с 1978 по 1983 год…»

Примечания

[1] Головин Евгений. Приближение к Снежной королеве. URL: http://golovinfond.ru.k0.gfns.net/content/priblizhenie-k-snezhnoy-koroleve

[2] Жадан Сергей. Жить значит умереть. Перевод с украинского Игоря Сида. URL: http://www.liter.net/=/Zhadan/ist-kult.htm#zhit

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67