Невыносимая легкость пустыря

От редакции:С 24 сентября по 13 ноября в Государственной Третьяковской Галерее, на Крымском валу, проходит выставка «Заложники пустоты». Тема «пустоты» – фундаментальная тема в искусстве ХХ века. Цель проекта – проследить возникновение и историю пустых пространств в русском искусстве ХХ века от 1920-х годов до современного искусства 2000-х, обнаружить внутреннюю структуры «пустот» в контексте перехода от традиционных искусств к новым медиа, от иллюзорных живописных и графических пространств к перцептивным пространствам инсталляций и видеопроекций. На этой выставке побывал корреспондент «Русского журнала» Дмитрий Волкош.

* * *

«Пятачок лежал на земле, не понимая, что же произошло. Сперва он подумал, что весь мир взлетел на воздух, потом он подумал, что, может быть, только их любимый Лес; еще потом - что, может быть, только он, Пятачок, взлетел и сейчас он один-одинешенек лежит где-нибудь на Луне и никогда-никогда не увидит больше ни Пуха, ни Кристофера Робина, ни Иа... И тут ему пришло в голову, что даже и на Луне не обязательно все время лежать носом вниз. Он осторожно встал, осмотрелся кругом. Он все еще был в Лесу!
"Очень интересно - подумал он.- Интересно, что же это был за Бум? Не мог же я сам наделать столько шуму, когда упал! И где, интересно, мой шар? И откуда, интересно, взялась тут эта тряпочка?"» (А.А. Милн, «Вини-пух и все-все-все» (Пересказ Б. Заходера))

Пустота – штука довольно популярная и с первого взгляда нехитрая. Пусто на кухне – идешь в магазин, пришел, осознал, что пусто в животе – поужинал и сел довольный на диван. Убить пустое время – тоже несложная задача. С экзистенциальными трещинами и сквознячками доходчиво и литературно воюет американский айболит Ирвин Ялом. До сих пор в метро можно встретить человека с книжкой «Чапаев и Пустота». А дьякон А. Кураев предупреждает: главная угроза христианской духовности идет с Востока, - опасная штука считать, что никакой страдающей личности нет, а есть только сквознячки сами по себе. Потому открыть выставочный проект с названием «Заложники пустоты», - дело рискованное и деликатное: начнешь говорить о буддистском в картине Шаблавина «Погружение», заблудишься в смыслах и толкованиях, закончишь рассуждениями,- чем бы таким ярким закрыть медиапрореху от гибели блестящего Каддафи. Кирилл Светляков и Кирилл Алексеев, кураторы проекта, рискнули. Недаром место выставки в 4-й Биеннале определено как «специальный проект» - вписать такую неудобную тему под лозунг «Переписывая миры» почти что невозможно. А так – налицо компромисс: вот основной проект, школа со всякими мудрыми схемами и картами, командными играми и олимпиадами, а вот там, в стороне, за зеленым заборчиком, - спецшкола «ЗП» с непонятным неповоротливым контингентом. Кого и чему там учить, куда направлять и как наказывать, - неясно. Лучше оставить как есть. Пусть ученики сами себя развивают и развлекают.

Наверно, такой сценарий был бы идеален. Но нет – вот вам солидная пачка цитат (Батай, Пригов, Шестов, де Кирико и др.), а вот вам академическая живопись в золотых рамах, подробная периодизация «пустого» в «художественном», формулировка «пустотного канона», история феномена от истоков до наших дней. Вопрос: к чему дуракам (читай – блаженным) таблицы Брадиса? Иванову-Петрову-Сидорову - «отлично», кураторам – «неуд» и замечание в дневник.

Вслед за «Ведомостями» блогер Владимир Черномашенцев заявил, что наивное раскрытие темы «в лоб» сделало организаторов пленниками великого «ничто». Дескать, картины К. Рождественского «Семья в поле» или «Колхозная ночь» С. Лучишкина, живопись фигуративную и ясную, нельзя равнять с пустыми листами И. Кабакова. Да и встречающая зрителей картина Ф. Шурпина «Утро нашей Родины» со Сталиным в белом френче на фоне необъятного утреннего поля с комбайнами, заводами и далекими черными партийными автомобилями на горизонте являет пустоту только содержательного, потенциально-деятельного, а не восточно - трансцендентного характера. Пустота пустоте рознь, не поспоришь. Но и назвать выставку совершенно пустой, что было бы одновременно и комплимент точности названия, и смертный приговор исполнению «Заложников…», я бы не рискнул.

Мне кажется, что главный вопрос спецпроекта - это не вопрос описания феномена на примере произведений определенного периода, а вопрос о самостоятельности и, соответственно, вычисляемости и важности пустоты в современном и не очень искусстве. Строится некая шкала «пустотности» произведения и осознанности данного свойства художником – автором. Выставка начинается инсталляцией Евгения Асса «Русский простор» - серым деревянным домом, окна которого заклеены графическими листами – белое небо да трава, исполненная экспрессивной косой штриховкой. Уровень проявленности пустоты – условно 50 на 50, осознанность канона – 100 %. Начало же системы отсчета – 100 процентов исполнения/осознания – в «Альбоме» Ильи Кабакова «На серой бумаге»: серия девственно серых листов грубой бумаги. С этой живородной точки начинается движение и захват простора: геометрические структуры супрематических композиций, рассеянная композиция Дмитрия Гутова и Павла Пепперштейна. «Психоделический пейзаж» последнего – река, разламывающая белое, очевидно снежное, пространство, с группкой елей и человеческими фигурками, отбрасывающими тени в разные стороны. На картине Н. Гончаровой «Пустота» пустоты как таковой нет – все полотно плотно «закомпановано» деталями и цветовыми отношениями. Осознанность и наименование канона – 100 %, реализация – 0 %.

Хотя, конечно, такая сомнительная арифметика совершенно негодна сама по себе. Кураторы «Заложников…» задают жесткий временной каркас проекта. И только в соотношении с ним выясняется удивительная штука: пустота как факультативный, неосознанный элемент художественного бытия в работе Верещагина «Ворота монастыря» или в «Облаках» Васильева, получает полное признание и власть в листах Кабакова, и даже власть над самим художником и собственно художественной идеей у Сергея Мироненко (картина «Мне нечего сказать языком искусства…»). Метафора пустотной деспотии показана наглядно: вот слева художник держит пустой лист с красной полоской, вот справа красная полоска перекочевывает с бумаги в реальное пространство и закрывает его рот. Напрашивается вывод: если раньше пустота рассматривалась исключительно как предложение к созданию образов, как своеобразная слуга предметов и идей, то в лабораториях московского концептуализма она стала самостоятельным и довольно рискованным явлением, которое вполне может сожрать не только пространство и идею, но и самого автора.

На выставке есть удивительные вещи, посвященные переживаниям истории и памяти.

Серия фотографий Игоря Мухина «Исчезновения», снятая за пять лет, с 2000 по 2005 год, - о том, как стираются знаки и памятники советской культуры. Вот в дальнем углу парка, на асфальтовом аппендиците, стояла на двух лучах звезда. Вот ни звезды, ни асфальта. И кусты на заднем плане вроде бы поредели. Вот белый пионер на белой тумбе. Вот тумба, пионер исчез. И вождь, со вскинутой рукой. Пустые дорожки. Пруд. Куда, спрашивается, ему деться? Большая удача, что в серии нет снимков Лубянской площади с Дзержинским, и без. Серия приобретает личный характер. Так, на Ленинской слободе, где сейчас находится подзабытый московскими тусовщиками клуб «Зона», есть закуток с останками памятника вождю мирового пролетариата. Это пятиугольная клумба и постамент из черного камня с выбитой фамилией. Памятник, сделанный, очевидно, из украденной с кладбища Симонова монастыря кладбищенской плиты в 30-е годы, украден вторично уже в 90-е, сообщает блоггер Коля Калашников. А сейчас на том месте нет и постамента. Получается двойная историческая переигровка по правилу «грабь награбленное». Абсолютный дубль-монумент конкретного исчезновения.

Или графическая серия Пепперштейна и группы «Инспекция «Медицинская герменевтика»», исследующая цветовые вибрации серой основы: вот серый цвет, как цвет снега, вот – как шинели, тут – береза, а там – заяц. Серый как универсальный паттерн русской жизни, как тот самый, неуловимый и неумолимый Серый из книжки Виктора Ерофеева «Энциклопедия русской души», цвет – символ грандиозного отечественного «ничто». Когда я появился на свет, мне на ногу привязали ярлычок из серого матерьяльца, что наподобие пластыря без клейкой основы со сведениями «пол-рост-вес». Когда у моей коллеги появился сын, его ярлычок походил на этикетку к заморскому экзотическому плоду – белый такой, с красивой зеленой рамочкой. И что? Пластырь все равно родней.

Есть работа Ивана Чуйкова «Фрагмент немецкой газеты». У Чуйкова фирменная техника – увеличить незаполненный фрагмент открытки, плаката, книжного листа. Край обрезает закорючки от букв, фрагменты предметов – край стола, бок вазы. Работа по переносу фокуса интереса с содержательного на промежуточное. Почти что реализация замечания Михаила Эпштейна про «интерес»: промежуточное состояние, буквально - «inter esse». Это и апелляция к сложным состояниям «припоминания», «засмотрелся», явлениям «бокового» зрения, тем вещам, которых вроде бы и нет. Время, в течение которого всматриваешься в промежуток между пассажирами, где кусок свободного сиденья с бликом от лампы, и думаешь о чем-то совершенно стороннем, - это время восприятия меду «есть» и «будет» или «было», и картинка, к примеру, детского велосипеда, прозрачно рисуется на коричневом экране из кожзама. Если составить такие минуты, получасы и часы, получится весомый отрезок жизни, наподобие отрезка с меткой «сон» или «еда». А тронешь такого пассажира-сомнамбулу за плечо, спросишь, что тот видел, - сразу и не ответит. Так, говорят Лев Николаевич после уборки комнаты не мог вспомнить, почистил ли диван, и испытал от этого настоящий ужас. Не осознал – значит, не прожил, - вот пугающая максима пустоты российского разлива. Причем верна она как на уровне индивидуального забытья, невольного или сознательно обретенного, и в глобально-историческом. С такой же промежуточной визуальностью работает и Семен Файбисович. Вместо гиперреалистического изображения американского счастья - блеска лакированных капотов или стали телефонных будок на Манхэттене, - у него белая карпичная стена в черном фартуке, тусклый отсвет на водостоке и багровое пятно пальто пенсионерки.

«Космодвор» Надежды Анфаловой. Инсталляция была доступна на последней выставке номинантов премии Кандинского в ЦДХ, на «Заложниках…» - фотодокумент: снимок игрушечной, сваренной из труб, ракеты, что были щедро разбросаны по советским дворам. На Премии ракета была заброшена на Луну, на «Заложниках…» - в земной снежный космос. Эмоции сходны и горьковато - банальны: просторы Отчизны необъятны, жизнь прожить – не поле перейти. И та же детская магия: есть остов, будет и покров, и мечта.

Завершается выставка разделом про современные масс-коммуникации. Диагноз неутешителен: коммуникации пустоту не любят, побеждают, заполняют, но в конечном счете проигрывают, ибо никакие они не коммуникации, а творцы человеческой несвободы и одиночества. Художественный знак – инсталляция: выгоревший пиксель под плексиглазовым колпаком и монитор с рябью помех. Кто художник и как это все называется – не запомнил. Вроде бы так и называется - «Выгоревший пиксель». У Эрика Булатова лучше про взаимодействие человека с миром было: «Живу – Вижу».

Таким образом, посещение «Заложников…» обернулось довольно сентиментальным путешествием, чем-то вроде пересмотра семейного фотоальбома и походом за грибами в лес. Это одна из безопасных и спокойных площадок Биеннале. И не такая уж отстраненная, как может показаться из названия.

Совсем недавно газоны на столичных улицах и дворах урезали под дополнительные парковочные места. Машин стало не меньше, а травы – откровенно недостает. В избирательных бюллетенях давно как нет востребованного квадратика «против всех». На асфальте продолжают рисовать рекламу, хотя вроде бы мэр это делать запретил, - идешь, цепляешься за землю взглядом. А из нашего окна соседская жилплощадь видна. Потеря пустоты ощущается как удушение. В этом есть своя ирония – самые необходимые вещи как правило и самые незамечаемые. Такие простые красивые и неблагодарно нелюбимые дети, которые те, «специальные», что из школы за зеленым забором. Мы напитаны ими как собственным запахом – и различаем его только в случае потери, мгновенно влюбляемся, хнычем и требуем вернуть назад. Верно Юрий Альберт сказал: "Экология пустоты находится в критическом состоянии. Поэтому мне кажется, что надо прекратить разработку этого ценного эстетического ресурса и, оставив её в покое, поискать альтернативные источники эстетической энергии (например, подумать о содержательности, о полноте и т.д.)…".

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67