Моментальный снимок

Московский сборник. Т. I – II / Изд. подготовил В.Н. Греков. – СПб.: Наука, 2014. – 1307 с. – (серия: «Литературные памятники»).

«Славянофильство» (в отличие от противопоставляемого ему «западничества») не богато издательскими проектами и начинаниями, а у тех немногих, что были им предприняты, судьба редко оказывалась удачной. Стоит, однако, незамедлительно оговориться и уточнить – если вести речь не в рамках сопоставления, то, учитывая немногочисленность славянофильского кружка, вместе со всеми деятельно-сочувствующими и сопричастными и в самые лучшие годы направления не насчитывавшего более пары-тройки десятков человек, масштаб им сделанного – более чем значителен даже без учета последующего, долговременного влияния. Впрочем, данное сопоставление-противопоставление весьма некорректно при переводе в плоскость количественных подсчетов изданий повременных и разовых, поскольку, в отличие от «славянофильства», «западничество» не имело (или, точнее, быстро, почти с первых же шагов утратило) характера «кружка» - формы интеллектуального объединения, характерной для 1820 – 1830-х гг., предполагавшей не только «единство» или «близость» взглядов, но и общность социальную, культурную, пространственную. Собственно, если «славянофильство» оказывалось достаточно жестко фиксируемой общностью, членов которой можно перечислить пофамильно, то «западничество» не имело подобных явных границ, будучи не столько «объединением», сколько «интеллектуальной/мировоззренческой позицией» (в связи с чем в нем, в отличие от «славянофильства», наличествует ярко выраженная граница между «идеологами» и «сторонниками», число которых многократно превышает первых, в то время как в «славянофильстве» разграничение между теми, кто «формирует позицию» и теми, кто следует ей – внутреннее, отношение, близкое скорее к «ученичеству»).

«Славянофильство», в основных своих чертах сложившееся в первой половине 1840-х, оказывается перед проблемой распространения своих взглядов, выхода из «кружковой» замкнутости – такого рода попыткой станет кратковременный опыт редактирования «Москвитянина» Ив. Киреевским в 1845, издание «Московских сборников» в 1846 и 1847 г. (сборник 1852 г. первоначально планировалось назвать «Московский ученый и литературный сборник», прямо подчеркивая преемственность с этими изданиями [1]). Пожалуй, наиболее последовательным пропагандистом необходимости для славянофильства публичной активности был Иван Аксаков, один из младших членов кружка. Еще в 1845 г., получив назначение в Калугу, где губернаторствовал Н.М. Смирнов, муж известной А.О. Смирновой-Россет, приятельствовавшей с Хомяковым, Самариным и аксаковским семейством, он загорелся идеей использовать «Калужские губернские ведомости», к редактированию неофициального отдела которых был привлечен, для проведения славянофильских воззрений (идея не реализовавшаяся по целому ряду причин, из которых ближайшая – нежелание Н.М. Смирнова выходить в содержании раздела за пределы местных историко-археологических предметов), а на исходе 1846 года говорит об издании журнала как о деле желанном, но «почти невозможном» [2], в эти же годы с удивлением и упреком из провинциальной глуши смотря на бездействие «москвичей», спрашивая родных: «Неужели на будущий год не готовится ни журнала, ничего, никакого поприща для деятельности? Это очень грустно. Это значит – отложить все до 47-го года. Право, эти господа пропускают целые годы, так, нипочем! А меня всякое новое истечение года пугает и переполняет тоской [выд. нами – А.Т.[3] – и вновь год спустя, как раз размышляя над отставкой и возможной последующей деятельностью: «Когда-то будет издаваться другой <т.е. славянофильский> журнал? Вот и зима, а дело все не двигается. К 1-му января об издании журнала они переговорить не успеют, отложат до 1848-го… Странные люди, им года нипочем» [4]. Он с горечью отмечает, что в отличие от Белинского, о славянофилах и их взглядах не знает практически никто за пределами узкого московского круга – и настойчиво убеждает выйти за пределы гостиных и салонов, обращая эту проповедь преимущественно к брату, Константину, известному салонному оратору.

Возможность применить себя в том самом деле, к которому он увещевал других, представилась Аксакову в 1851 г., когда он вышел (с громким скандалом, повздорив с министром) со службы и оказался в Москве без дела и с жаждой труда. Здесь все сошлось: желание, возможность и настоящий вкус к издательской и редакторской работе у Аксакова, средства и стремление предпринять славянофильский сборник – у Кошелева, разбогатевшего на откупах и уже несколько лет как отошедшего от них, обзаведшегося свободным временем и вспомнившего интеллектуальные интересы своей молодости, прошедшей в кружке любомудров, готовность других славянофилов не только словом, но и делом поддержать начинание – и скудность книжного и журнального рынка тех лет (в ситуации «мрачного семилетия»), общая придавленность не-казенной публицистики, смягчавшая интеллектуальные конфликты прежних лет, когда перед лицом цензурного гнета оппоненты оказывались гораздо терпимее друг к другу. Последнее обстоятельство сказалось в расширении круга участников создаваемого сборника в сравнении с предшествующими (и, отметим, последующими) славянофильскими изданиями – «Московский сборник» предполагал объединение не столько единомышленников, сколько текстов, близких по направлению, не столько лиц, сколько суждений (отсюда желание включить в «Сборник» рассказ Тургенева, нечто близкое его «Запискам охотника» – и принципиальное отвержение его комедий [5]).

Знаменитая аксаковская энергия, к которой надлежит прибавить решительность и деятельность Кошелева (человека резкого, но умевшего добиваться поставленных целей), привели к тому, что дело издания «Сборника» двинулось очень быстро – чтобы ускорить печатание, задействовали разом две типографии (А. Семена и Л. Степановой), а сборник комплектовался прямо «в процессе» – так, статья Киреевского оказалась существенно больше, чем ожидалось, а поскольку последующие статьи были уже отпечатаны к тому времени, то несколько страниц сборника имеют одинаковую нумерацию. В последний момент перед выходом издания умер Гоголь – на его смерть отозвался Аксаков в небольшой мемориальной статье, которая теперь открывала «Сборник», имея отдельную нумерацию. Как гласило предуведомление к I-му тому «Московского сборника», в течение года планировалось выпустить еще три тома – издание фактически задумывалось ежеквартальным, предвосхищая будущий формат «Русской беседы», славянофильского журнала, который начнет с 1856 г. выпускать А.И. Кошелев (и редактором которого с 1858 по 1859 вновь окажется Аксаков [6]).

Примечательно, что переживая за успех издания и ведя переговоры как с уже давшими статьи, так и предполагаемыми авторами, Аксаков совершенно не тревожился по поводу цензурной судьбы издания – впрочем, его можно понять, поскольку предсказать дальнейший ход событий заранее было сложно: сборник имел ученый характер, из «изящной словесности» в I-м томе наличествовали лишь отрывки из поэмы самого редактора «Бродяга» (с некоторой, довольно существенной натяжкой к ней можно еще отнести пять русских народных песен, которые решился опубликовать из своего собрания П.В. Киреевский). Т.е. редактор и издатель переживали скорее за судьбу своего издания с коммерческой точки зрения, опасаясь возможных убытков: первые письма Аксакова родным после выхода «Сборника» из печати напряженно фиксируют «расход» издания – и передают радость о благополучном ходе дел с этой стороны [7].

Если опасения славянофилов были связаны преимущественно с тем, как будет принят публикой сборник и планами дальнейшего издания, а Погодину Аксаков 2 апреля 1852, т.е. менее чем за три недели до выхода в продажу, писал про «беды, грозившие Сборнику и отчасти его постигшие, но большею частию миновавшие» (стр. 918), то в действительности цензурные беды только начинались. Выход «Сборника» вызвал переполох – попечитель Московского учебного округа В.И. Назимов (в чем ведении находилась цензура) писал из Петербурга, где в то время находился, запретить выдавать разрешение на выпуск и продажу книжки до тех пор, пока сам с нею не ознакомится, но его распоряжение опоздало – «Сборник» уже пошел в продажу, а принимать ограничительные меры в отношении уже разошедшегося издания власти на сей раз благоразумно не решились (памятуя, быть может, о предшествующих опытах подобного рода, подогревавших скандальный интерес к запрещенному изданию [8]). 2 мая 1852 г. московский генерал-губернатор гр. А.А. Закревский доносил III Отделению С.Е.И.В. Канцелярии о выходе неблагонадежного издания, а следом министр народного просвещения кн. П.А. Ширинский-Шихматов докладывал императору о принятых мерах, в частности обращая внимание на выбранный Аксаковым формат «периодического сборника» (в обход фактическому запрету на издание новых журналов): «Я обратил внимание Московского Цензурного Комитета на собрания сочинений разных писателей, известные у нас под названием Сборников. Эти издания, заменяя некоторым образом журналы, представляют ту же удобность развивать и распространять между читателями одну или несколько главных идей, с сохранением, при видимом разнообразии статей, своего содержания, постоянного направления к одной и той же цели, особливо если такие издания будут появляться последовательными томами и переходить из года в год <…>» (стр. 919).

14 июля 1852 г. Л.В. Дубельт сообщал министру народного просвещения со ссылкой на Закревского, докладывавшего императору, что «с некоторого времени образовалось в Москве Общество славянофилов, что цель этих людей состоит в том, чтобы сделать переворот в русской литературе, не подражать иностранным западным писателям, искать для сочинений своих предметов самобытных и народных; что хотя секретное наблюдение за членами сего Общества не обнаружило до сего времени ничего положительно вредного, но как Общество это, под руководством людей неблагонамеренных, легко может получить вредное политическое направление и как члены оного большею частию литераторы, то он, граф Закревский, признавал совершенно необходимым кроме личного за ними надзора обратить особенное внимание цензуры на их сочинения» (стр. 920). По рассмотрении «Сборника» кн. Ширинский-Шихматов докладывал императору:

«Когда я кончил рассмотрение целой книги, мне само собою представилось замечательное сходство во взглядах участников этого издания на неудовлетворительность для русских образованности западной и необходимость обратиться к нашим собственным началам просвещения. Об этом подробно рассуждает Киреевский и повторяет К. Аксаков; о том же говорит Кошелев и упоминает Хомяков. Эта, так сказать, господствующая мысль в Московском сборнике едва ли может быть признана делом случайным и невольно приводит к вероятности предположения, что она не чужда цели издания. Осмеливаюсь думать, что хотя народность и составляет одну из главных основ нашего государственного быта, но развитие понятия о ней не должно быть одностороннее и безусловное; иначе безотчетное стремление к народности может перейти в крайность и вместо пользы принести существенный вред» (стр. 862 – 863).

Аксаков полагал, что цензурная история, вызванная «Сборником», спровоцирована его краткой поминальной статьей о Гоголе [9] – в связи с чем, вопреки советам некоторых благоразумных приятелей, не только подал в цензуру II-й том «Сборника», но и представил по требованию развернутую программу издания с изложением принципиальных взглядов, преследуя цель объяснить правительству свое направление. Тем более губительными оказались последствия, поскольку заподозренным оказалось именно «направление», при этом понятое вполне верно. Если цензурное заключение на статью А.С. Хомякова для II-го тома «Московского сборника», подписанное Назимовым, не склонным раздувать «историю» (поскольку дело находилось в его сфере ответственности – и за цензурную оплошность с разрешением издания в конечном счете ответственность мог понести и он лично), гласило: «Хотя убеждения свои и направления облекает он в темноту, не всегда проникаемую, не менее того некоторые его мысли и выражения <Московский цензурный> Комитет находит или противоречащими предписаниям высшего начальства, или обоюдностью и неточностию своей могущими подать повод неблагоприятным для него толкам и суждениям» (стр. 1055), т.е. открывало возможность благожелательной интерпретации, то о сборнике в целом Назимов заключал:

«<…> общий дух и направление этого II тома Московского Сборника те же самые, какие были замечены мною и обратили на себя внимание правительства и в первом томе. Во всех почти статьях, за исключением немногих, заметно какое-то недовольство настоящим нашим образованием, нравственностью, образом жизни и даже учреждениями правительства и высказывается стремление выставить наш древний русский быт в преувеличенно-лучшем виде, как заслуживающий безусловного во всех отношениях одобрения и подражания, а потому я, с своей стороны, полагаю, что означенные статьи не только не могут быть дозволены к напечатанию, но, как вредные по развиваемым в них началам, не согласным с видами правительства, должны быть подвергнуты запрещению» (стр. 1049 - 1050).

В.Н. Греков, подготовивший академическое издание «Московского сборника», отмечает по поводу вызвавшей едва ли не наибольшие нарекания статьи К.С. Аксакова: «На словесном, вербальном уровне во многом совпадая с высказываниями власти, теория К. Аксакова расходится с ними в главном. Он желает самостоятельности народа, а власть – слепого подчинения» (стр. 887), он подчеркивает, «что древнерусские начала предполагают развитие и поддержку земского управления, т.е. фактически местного самоуправления» (стр. 886 – 887). Высшие цензоры правильно прочитали и поняли содержание двух томов «Сборника» и его программу. Л.В. Дубельт писал 3.I.1853 А.С. Норову, новому министру народного просвещения, занявшему этот пост после смерти кн. Ширинского-Шихматова:

«Московские славянофилы смешивают приверженность свою к русской старине с такими началами, которые не могут существовать в монархическом государстве, и, явно недоброжелательствуя нынешнему порядку вещей, в заблуждении мыслей своих беспрерывно желают оттолкнуть наше отечество ко временам равноапостольного князя Владимира; <…> хотя некоторым из них, как то: Ивану Аксакову, Константину Аксакову и Хомякову, уже были делаемы внушения, но это на них не подействовало <…>; <…> вообще они, даже после сделанных им внушений, дерзко представляют к напечатанию статьи, которые обнаруживают их открытое противодействие правительству» (стр. 1050).

Иными словами, конфликт между славянофилами и властью имел, вопреки мнению самих славянофилов, отнюдь не случайное происхождение, не был недоразумением, проистекая, напротив, из совершенно верного понимания по крайней мере первого, практического уровня славянофильской программы (понятно, что «философские» и т.п. положения славянофильского учения интересовали правительство лишь в практической плоскости, прочитываясь как обоснование или как отвлеченный способ проговаривать вопросы политические). Отсюда и логика действий сторон: если славянофилы стремились донести до власти свою точку зрения, объяснить ее – полагая репрессивные меры результатом недопонимания, то для властей такого рода объяснения становились скорее дополнительным аргументом к мерам «осторожности» по отношению к «членами сего Общества», пусть и не обнаружившим «до сего времени ничего положительно вредного». Оценивая само поведение славянофилов как «открытое противодействие правительству», Л.В. Дубельт предлагал, помимо само собой разумеющегося запрещения II-го и последующих томов «Московского сборника», «воспретить даже и представлять к напечатанию свои сочинения» (стр. 1050). Такая мера была сочтена даже непосредственным начальником Дубельта, кн. А.Ф. Орловым, чрезмерной (и небывалой) – но вместо нее была постановлена иная, фактически равная ей, а именно Ив. и К. Аксаковым, Хомякову, Ив. Киреевскому и кн. Черкасскому было предписано представлять рукописи «для рассмотрения прямо в Главное управление цензуры» (стр. 1051) [10].

Вышедшее издание ценно по целому ряду параметров – оно не только дает возможность увидеть и детально рассмотреть задуманный славянофильским кружком издательский проект (II-й том «Сборника» публикуется по найденной в Центральном историческом архиве Москвы (ЦИАМ) рукописи), но и в детальных, изысканно-вдумчивых вступительных заметках к постатейным комментариям представляет собой своего рода энциклопедию славянофильской мысли, связывая публикуемые тексты с предшествующими и последующими и их многообразными отголосками и преломлениями, обширная же исследовательская статья, подготовленная, как и все остальные материалы, В.Н. Грековым [11], прослеживает неочевидные, но многогранные связи «Московского сборника» с «физиологиями», расцвет которых, вслед за французским успехом 1830-х, пришелся в русской литературе на 2-ю половину 1840-х, предлагая интерпретацию «Сборника» как своего рода «физиологию» Древней Руси, типы которой, постигаемые на основе научного изучения, интуитивно оказываются ключом к «народности» (поскольку речь идет о едином народном теле). Собственно, перед нами своеобразный «моментальный снимок» славянофильства «и окрестностей» на определенный момент, не во всех деталях одинаково отчетливый, но от того не менее интересный – поскольку и то, что «в фокусе», и то, что оказалось вне его – весьма говорящие моменты, которые акцентированы умелым и тонким комментарием.

Примечания:

[1] В дальнейшем название было изменено на краткое: «Московский сборник», что можно прочесть и как противопоставление известному «Петербургскому сборнику», и как стремление ослабить преемственность, демонстрируя большую широту нового издания (в круг авторов которого вошел С.М. Соловьев и планировалось в дальнейшем участие Т.Н. Грановского и И.С. Тургенева).

[2]Аксаков И.С. Письма к родным. 1844 – 1849 / Изд. подготовила Т.Ф. Пирожкова. – М.: Наука, 1988. С. 312, письмо от 21.IX.1846

[3] Там же. С. 200, письмо от 23.X.1845.

[4] Там же. С. 294, письмо от 20.VIII.1846.

[5] Тургенев напишет для одного из последующих томов «Московского сборника» «Муму» - за прекращением издания рассказ не будет тогда опубликован (он выйдет в 1854 г. в «Современнике»).

[6] К тому времени, правда, уже существенно изменивший свои взгляды на желательный формат издания, полагая, что время «ученых сборников» прошло – и славянофильству надлежит вдвигаться в «гущу современности» (что и выразится в дальнейшем предпочтении Аксаковым журналу газеты).

[7] В течение года разошлось по крайней мере 750 экз. «Сборника», что и по нынешним меркам российского интеллектуального книгоиздания можно признать неплохим результатом (по расчетам Аксакова, для того, чтобы «Сборник» покрыл расходы, требовалось продать 520 экз., следовательно, с финансовой точки зрения издание себя окупило).

[8] Назимов ограничился лишь приказанием книгопродавцу Базунову, как сообщал Аксаков родным, «приостановиться с продажей сборника, пока не приутихнут толки» [Аксаков И.С. Письма к родным. 1849 – 1856 / Изд. подготов. Т.Ф. Пирожкова. – М.: Наука, 1994. С. 243, письмо от V.1852], остальные книгопродавцы были оставлены без наставлений: особое отношение к Базунову было связано с тем, что он вел книготорговлю в университетской лавке, т.е. частично подчинялся Назимову.

[9] Для такого рода предположений у Аксакова были основания в свете тургеневского casus’а – за помещение статьи о Гоголе (первоначально запрещенной в Петербурге) в «Московских ведомостях», тот был посажен на гауптвахту а затем выслан в ссылку в Спасское.

[10] Уже в новое царствование, прежде чем приступить к изданию журнала, подпавшие под это решение лица должны были добиться его отмены с отданием под общую цензуру – поскольку при сохранении его в силе напечатать что-либо оказывалось фактически невозможным.

[11] Аннотированный алфавитный указатель подготовлен совместно А.П. Дмитриевым и В.Н. Грековым.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67