На протяжении последних полутора-двух лет в публичных выступлениях представителей власти все чаще проскальзывает словосочетание "национальная идея". При этом последняя отнюдь не обладает "единством, вечностью и неизменностью", которые, по Платону, являются неотъемлемыми свойствами вещей умопостигаемых. Скорее, наоборот: сейчас наша умопостигаемая сущность - это предмет напряженных поисков, нечто требующее определения и прояснения. Одним словом, "национальная идея" выступает в качестве утраченной ценности.
Как указывал М.Хайдеггер, у Платона идеи приобретают черты блага, "того, что делает пригодным для... - а именно сущее для того, чтобы быть сущим"1. Таким образом, национальная идея - это то, благодаря чему сама нация есть нечто, а не ничто, то, благодаря чему нация существует. Мысля идею нации как условие ее существования, мы тем самым наделяем эту идею ценностью. Далее не трудно перейти к пониманию того, что при названных онтологических предпосылках содержательное определение искомой идеи может выстраиваться путем описания системы базовых ценностных ориентаций того или иного народа.
Вплетая, по примеру уже упомянутого М.Хайдеггера, в данное рассуждение ницшеанский мотив, нельзя не вспомнить, что "ценности и их изменения стоят в связи с возрастанием силы лица, устанавливающего ценности"2. Отсюда оказывается вполне объяснимым накал страстей, который сопровождает любую дискуссию о национальной идее, - особенно среди политиков, находящихся у власти или же претендующих на нее. Ведь тот, кто лучше других сформулирует определение базовых ценностей нации, или, как теперь принято говорить, "предложит" народу наиболее отвечающий его ожиданиям набор ценностных приоритетов государства, приобретет тем самым одно из самых существенных преимуществ в политической борьбе. (Замечу, что убежденному идеалисту названное преимущество представляется абсолютным.)
Вообразим же себя идеалистами и попробуем разобраться в одном удивительном парадоксе: на последних парламентских выборах в РФ одержала победу партия, по сути, не имевшая ясно выраженной идеологии. Ее лидеры не только отказались от участия в публичных предвыборных дебатах, но и прямо провозгласили, что лучше всего об их позиции свидетельствуют не лозунги и программы, а конкретные дела.
Расплывчатость идеологической позиции отразилась даже в названии партии: "Единая Россия". Отдавая должное его авторам, следует отметить, что присутствие слова "Россия" в названии вполне недвусмысленно отсылает к идее патриотизма. Но о патриотизме - чуть ниже.
Прилагательное "единая", судя по всему, призвано обозначить некое основное качество, которым, по мнению партийцев, должна обладать Россия. Однако "единство", как и любая другая абстрактная категория, говорит одновременно и слишком много, и слишком мало. В частности, она вызывает банальнейший вопрос: единство ради чего, во имя каких ценностей? Видимо, каждый из тех, кто сознательно голосовал за "Единую Россию", истолковывал предвыборное молчание ее лидеров, так сказать, "в свою пользу", подставляя на место неназванных ценностей то, что казалось ценным ему самому.
В таком случае возникает новый вопрос: почему из множества политических сил самого разного толка, представлявших едва ли не весь спектр выработанных к концу XX века идеологий, лишь коммунистам и близкой им в идейном плане "Родине" удалось сохранить статус реальной политической силы? Иными словами, почему голоса абсолютного большинства некоммунистов вместо того, чтобы распределиться между выразителями иных идеологий, были отданы партии "без идей"?
Расхожим ответом обычно служит указание на то, что в России якобы голосуют за личность, а не за идею, поэтому решающим фактором послужил лозунг "единороссов" "Вместе с президентом!". То есть, поддерживая "Единую Россию", электорат тем самым подтверждал свои симпатии к В.В.Путину. Даже если прямо не подвергать сомнению данное объяснение, следует отметить, что при всем уважении к президенту его никак нельзя назвать яркой личностью в собственном смысле этого слова. Таким образом, личность президента по степени своей выразительности как нельзя более соответствует идеологической программе стоящей за его спиной партии. Не следует ли тогда сказать, что на последних парламентских выборах большинство россиян проголосовало за некое "безличное единство на основе безыдейности"? Эдакий апофеоз нигилизма!
Но не будем забывать, что мы условились рассуждать идеалистически, а значит, искать идеи даже там, где они на первый взгляд не присутствуют. Тогда, не лишенной правдоподобия представляется следующая мысль: молчание "единороссов" было истолковано избирателями как знак приверженности идеям, не требующим обсуждения, то есть идеям, которые безоговорочно разделяет каждый "нормальный человек", идеям, по поводу которых мнение абсолютного большинства россиян едино. Иными словами, молчание было воспринято как голос в защиту базовых ценностей, то есть таких ценностей, значимость которых очевидна в силу их непосредственной связи с повседневным существованием каждого человека.
Предельно обобщенным и вместе с тем вполне точным выражением такой базовой системы ценностей и целей служит банальная формула: "построить дом, посадить дерево, воспитать сына", иначе говоря, "наладить нормальную жизнь". В итоге своеобразных взаимопереходов качества и количества базовые человеческие ценности сначала, в силу своей фундаментальности, понимаются как ценности всех, далее - как массовые, затем - как усредненные и обыденные, а по сравнению с аристократическими (в ницшеанском значении слова) ценностями - как низменные.
Однако, сколь бы "низкими" в онтологическом смысле ни были данные ценности, итоги последних думских выборов еще раз продемонстрировали, что политически они "возвышаются". Осмелюсь высказать предположение, что с некоторым опозданием в России начался процесс, который в свое время Х.Ортега-и-Гассет обозначил термином "восстание масс". Как известно, суть его состоит в том, что "заурядные души, не обманываясь насчет собственной заурядности, безбоязненно утверждают свое право на нее и навязывают ее всем и всюду"3. Если исключить из данного определения аристократическую риторику, то представится вполне очевидным, что речь идет именно о выдвижении на передний план тех самых "обыденных", "массовых" и в конечном итоге базовых ценностей во всех сферах жизни, в том числе и в сфере политической.
Сразу оговорюсь, что отправная точка этого эпохального движения в России никоим образом не совпадает с Октябрьской революцией 1917 года, поскольку именно базовые ценности она упорно клеймила как "буржуазные", а следовательно, "чуждые". Тем не менее окончательно предать их забвению не удалось. Восстание масс подспудно начало созревать тогда, когда впервые прозвучала и была всем сердцем воспринята фраза: "Лишь бы не было войны". С этого момента представление о том, что "нормальная жизнь" здесь и сейчас есть пусть и не самая высокая, но все же первая ценность, стало постепенно пробивать себе дорогу к первому месту.
В свою очередь, первым значительным рывком на этом пути стали события 1991 года и последовавшее за ними взятие курса на "либеральные", или "рыночные", реформы. Какое бы содержание ни вкладывали в эти термины политики и экономисты, в массовом сознании они ассоциировались с возможностью количественного и качественного роста потребления материальных благ (проще говоря, с ломящимися от товаров полками супермаркетов), окончанием "холодной войны" и падением "железного занавеса", а также с развенчанием коммунистической мифологии. Вряд ли сейчас кто-либо будет утверждать, что за прошедие годы все эти чаяния воплотились в реальность. Осуществление их оказалось парадоксально двойственным. С одной стороны, полки магазинов, конечно, заполнились, но, с другой стороны, этого нельзя сказать о кошельках наших сограждан. Пустой кошелек, в свою очередь, оказывается не менее труднопреодолимым барьером, отделяющим простого обывателя от "заграницы", чем рухнувший "железный занавес". Что же касается коммунистической мифологии, то для одних она все еще содержит в себе истину, другие пребывают в страстном поиске новой.
Но, как показали выборы, приверженцы старых и новых мифов составляют меньшинство. Для большинства же ценности, провозглашаемые в рамках любых идеологий, от коммунистической до монархической, не исключая теперь уже и пресловутую либеральную, не более чем "трактирные фантазии" (Ортега-и-Гассет). И они будут оставаться таковыми до тех пор, пока кто-нибудь из идеологов всерьез не озаботится тем, чтобы увязать свой теоретизированный дискурс о высших ценностях и целях с представлениями о ценностях обыденных. Такая работа отнюдь не сводится к простому переводу тезисов на язык, "понятный народу", но предполагает решение задачи по достраиванию посредствующих звеньев для последовательного перехода, например, от вопроса о "принципах подлинной демократии" к вопросу о процедуре наделения лиц губернаторскими полномочиями. Одним словом, требуется построение теоретического механизма, позволяющего всякий раз осмысленно объяснять, что конкретно обещает изменить или оставить без изменений в той или иной сфере общественной жизни данная конкретная политическая сила. В конечном итоге задача идеолога в эпоху восстания масс заключается в том, чтобы связать защищаемые им принципы социального устройства с повседневностью, а затем раскрыть данную связь перед избирателями.
Хотя два года назад партия власти одержала победу благодаря своему молчанию, данное обстоятельство не следует расценивать как свидетельство массовой покорности и безразличия. Победа партии "без идеологии" - это молчаливое восстание масс против прежних обесценившихся идеологий во имя идей и базовых ценностей, кажущихся очевидными большинству. Если реализация этих ценностей будет и далее пробуксовывать, молчанию придет конец. Указанием на то, что при сохранении нынешних социально-политических тенденций этот конец не заставит себя ждать, служит растущая популярность разного рода "народно-патриотических" движений, компенсирующих свое идеологическое бессилие агрессивной риторикой. Именно агрессия в чистом виде, направленная против существующей власти, автоматически делает "патриотом" каждого, кто "не может более терпеть".
Восстание масс как относительно тихий и безболезненный процесс возможно, только когда элита действительно сосредоточивает свои усилия на создании благоприятных условий реализации базовых ценностей для большинства граждан. В противном случае восстание перестанет быть молчаливым. Оно не только возвысит голос, но также изменит и свой цвет. Боюсь, что в России его цветом окажется не веселый апельсиновый, а, скорее, все тот же красно-коричневый.
Примечания:
1 Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления. М., 1993. С. 162.
2 Ницше Ф. Воля к власти. Аф. 14.
3 Ортега-и-Гассет Х. Избранные труды. М., 2000. С. 48.