В 1669 году от Рождества Христова один не особенно известный и часто опальный английский политтехнолог Джон Локк выполнил заказ на написание текста конституции североамериканского штата Каролина. И хоть автор явно желал насадить в Новом Свете позднефеодальные порядки Света Старого, поощрял рабство и даже, по некоторой информации, инвестировал конторы, промышлявшие работорговлей, принято считать, что именно этот текст послужил основой для создания одного из самых, пожалуй, ярких символов мирового либерализма - конституции США.
В году 2005-м от того же Рождества одним довольно известным и вроде бы неопальным политтехнологом из России без всяких видимых причин и наличия какого бы то ни было заказа Станиславом Белковским написана Конституция России.
Что-то неуловимое различает эти две истории. Может быть, то, что конституции XVII века представляли собой овеществленную веру в общественный договор и попытку реализации такой веры через ограничение абсолютной власти, с одной стороны, и недопущение анархии - с другой. А теперь то, что представляло собой когда-то технический документ, в какой-то момент перестало быть только им и превратилось в памятник самому себе. В еще один государственный символ "государственности", семантику и этимологию которого постоянно приходится реконструировать.
Но есть и то, что роднит эти два документа. Конституция не дар Богов, Царей или отцов-основателей. Это просто текст. Маленькая такая книжечка, написанная тем, кто, в общем-то, и властью серьезной не располагает. Это просто литература. Не Достоевский, конечно, скорее уж Дэн Браун какой-нибудь. Локк, как известно, писал одинаково что письма женщинам, что "Письма о веротерпимости" или философские "Опыты". Сложно сказать, отличается ли стилистически переписка авторов "проекта Института национальной стратегии" с их дамами сердца от написанного ими текста "Конституции России", но то, что фактом своего появления на прилавках эта брошюра вроде как удвоит количество видов конституций страны и тем самым составит Основному закону нечто наподобие литературной конкуренции - это точно. Теперь мы сможем выбирать конституцию как книгу с полки.
Можно даже устраивать в "Библио-Глобусе" или на очередной Московской международной книжной ярмарке встречи с автором новой Конституции с раздачами автографов восторженным почитателям. Переиздавать Конституцию в разных вариантах и изданиях, исправленных и дополненных или "аутентичных"; с комментариями ведущих юристов, юмористов и собаководов или без оных; в шоколаде или "голде"; с иллюстрациями А. Меринова или на азбуке Брайля... Можно объявить конкурс "на лучшую Конституцию" по итогам продаж - такой вот постмодернизм в стиле Light от главного борца с политическим постмодернизмом зимнего сезона 2004/2005.
В каждой стране конституция имеет свой статус. То это священная корова, выражающая интересы высшие, а потому ничьи конкретно (совсем не обязательно это интересы национальные или государственные, как ни странно), то это конституция подобная проститутке, которая сама существует лишь за счет интересов постоянно меняющихся хозяев. Но парадоксальным образом такой "максимум" и "минимум" бытия конституций совпадают - они производят конституцию как символ, жестко отрезанный от какого бы то ни было ее содержания. Это не книга - это обложка от нее. Или, вернее, книга, все содержание которой и смысл состоит в том, чтобы не иметь ничего, кроме обложки. Таков в итоге эффект от реализации "проекта ИНС".
Конечно, утверждение о том, что в России Конституция не значит ровным счетом ничего, весьма двусмысленно. По крайней мере, в нашей современной культуре произошла фактическая легитимация октябрьского восстания 93-го, напрямую связанного с защитой Конституции. Все же Конституция для нас что-то да значит. Но вот в данном случае вопрос о ней - это не более чем жест в сторону вдруг воскресших проблем памяти такого же теплого, как эта осень, октября 93-го и дань памяти почившему в бозе полувыходному 7 Октября - Дню последней советской Конституции1.
Современный образ Конституции сформирован набором гетерогенных политических, и не только политических, практик. И все они так или иначе - в тексте ли, в статусе ли, в цвете обложки или толщине брошюры, в доступности или недоступности гражданам, в языке или переводе - оставили свой след на ней. Новая "Конституция России" - это не просто провокация в сторону "старой", или общепринятой, или "легитимной", или "принятой Верховным Советом..." и т.п. Это еще и продолжение старой интеллигентской игры в " эта конституция нас не устраивает". Будучи сама порожденной подобного рода практиками переписи, то есть порожденной традицией русской литературы2, она парадоксальным образом, являясь старше любой конституции России, РФ или СССР, уже принадлежит их истории. Конституция - это просто литературный жанр. Жанр, конечно, несколько оригинальный, но от того более привлекательный для соревнования литературных кланов или гениев в искусстве плетения словес. Недаром конституция как текст имеет массу общего с манифестом, в частности литературным манифестом. В данном случае мы имеем дело с манифестом тех, кто себя назвал "Институтом национальной стратегии".
Вне зависимости от содержания манифеста имело бы смысл отметить сам факт его появления. Ведь, как правило, литературно-художественные манифесты не появляются поодиночке. Они возникают как реакция на возникший в культурном (или, как в данном случае, политическом) поле вакуум содержаний при наличии устойчивого публичного внимания со стороны. А это значит само по себе как минимум две вещи: структурирование такого поля внимания при одновременном дефиците агентов на нем. Чтобы ситуация оказалась устойчивой и продуктивной, на этой сцене с публичными акциями (манифестами, конституциями и пр.) должны появиться и другие игроки. Их не должно быть слишком много, иначе публичное поле внимания подвергнется диффузии, и не должно быть слишком мало, иначе интерес банально пропадет. Так что будем ждать. Тем более что ждать, как показывает литературная практика, как правило, приходится недолго.
Примечания:
1 Теперь у нас в этот день несколько иной праздник. Хоть день от этого выходным не стал.
2 Неслучайно М. Ремизов в сопровождающей статье "Конституции России" отмечает: "Россия не является государством, берущим исток во Французской революции, и не признает верховенства ее принципов" (с.60). Великая французская революция - это ведь не только политический факт, но и существенный толчок для возникновения русской литературы. Попытка выйти из литературной игры литературными средствами по правилам литературы лишь только усиливает ее же позиции.