Я уже давно зареклась заглядывать в топ ЖЖ. Но недавно бес попутал, зато я нашла настоящую жемчужину среди информационного навоза — журнал Наринэ Абгарян, замечательной и трогательной бытописательницы. Собственно пост, вышедший в топ, ничего такого особенного в себе не содержал. Лучше, конечно, прочесть оригинал, но вкратце вот что: сын Наринэ, ученик старших классов, позвонил, что идет из школы домой, – но через обычные полчаса не явился. Через час позвонил, сказал, что все в порядке; но на заднем плане мать расслышала какие-то крики и мат, а звонок прервался. Далее автор описывает, как она мечется по квартире, наспех одеваясь, решив бежать спасать сына. Куда, как и зачем, – знало только материнское сердце, за десять минут доведшее себя до предынфарктного состояния. Все разрешилось совершенно благополучно: оказалось, что сын остался в школе на дополнительное занятие, телефоном на уроке пользоваться нельзя, а когда звонил с улицы, батарейка сразу села. Тревожный фон создали ссорящиеся алкоголики на автобусной остановке.
Комментаторы поста проявили себя людьми чуткими и сострадательными: одни признавались, что накрутили бы себя за еще более короткий отрезок времени, другие делились своими сопереживаниями в процессе чтения. И я – не исключение. Мои дети еще маленькие, до самостоятельного передвижения по городу им еще расти и расти, но я уже подумываю о таком нарушающем privacy гаджете, как вживленный чип, позволяющем отследить их местонахождение. Может быть тогда, материнская душа хоть на один процентик будет успокоена. Дети должны обретать самостоятельность, чувствовать себя независимыми, входить во взрослую жизнь. Но главный вопрос: где, где же, где сейчас, где же сейчас они, никогда не перестанет меня мучить... Стоп! Но позвольте... Почему же Наринэ Абгарян, ее комментаторам и мне так страшно за детей в наш век высоких технологий и развитой социальной этики?
Наше время я бы назвала киберсредневековьем. Советское время, когда «детей отпускали гулять одних» и беспокоились о них лишь с наступлением темноты (я уже не говорю о старых бедных и добрых временах, когда девочки с трех лет одни ходили стирать белье на речку или за ягодами – а Европа, скажем, после Второй мировой войны, ничем не отличалась в этом отношении от нашей страны), видится тогда аналогом первобытного или архаического общества. Список «опасных мест» очень невелик: нельзя заходить на стройку, нельзя разговаривать с незнакомцем, нельзя перебегать дорогу в неположенном месте – пожалуй, и всё. Примерно как в первобытные времена опасно только заходить в пещеру к саблезубому тигру и смотреть в лицо людям из враждующего племени.
В эпоху средневековья число подстерегающих опасностей увеличивается стремительно: чудовище таится буквально за каждым кустом. В историческом европейском Средневековье причины понятны: вспышки неизвестных прежде эпидемий, коварные опустошительные войны и криминализация общества после каждой эпидемии и каждой войны внушали мысль, что на улице не то что ребенку, но даже взрослому без оружия лучше не появляться и средь бела дня. Но что происходит с нами? Почему мы внутренне постоянно готовы к тому, что даже юношу или девушку, размерами и статью превышающих родителей, могут обидеть или покалечить тысячью разных способов?
Средневековье, а за ним и Возрождение можно назвать временем прирученных демонов. Ведовство и колдовство были способами освоения и подчинения окружающего мира. В киберсредневековье ΧΧΙ века демоны одержали верх над владельцами автомобилей и носителями оружия, над деклассированными элементами и полицейскими, над педагогами и врачами. Скрытая угроза присутствует везде – несмотря на то, что мы кругом обложены достижениями цивилизации, мобильными телефонами, компьютерами, бытовой техникой.
Яркой средневековой чертой стало для меня такое популярное нынче словечко, как «выпороть». Обычно оно звучит в контексте наказания участницам Pussy Riot, альтернативного сроку в тюрьме и пребывает рядом со штрафом и общественными работами. Меня интересует: почему тот, кто предлагает выпороть, не продолжает исторический ряд «усечь язык, вырвать ноздри, выжечь клеймо, отправить на каторгу в Сибирь»? Почему нет, это же так милосердно – жизнь ведь сохранили! Даже в просвещенном восемнадцатом веке это было в порядке вещей.
Вспомните сюжет из «Гардемаринов» про салонный «заговор» против Елизаветы Петровны, как Н.Ф Лопухина во время допросов оговорила и свою подругу А.Г. Бестужеву. Приговор был суров: вырвать язык, избить кнутом и на каторгу отправить. Популярная заметка, в свое время разошедшаяся по разным сайтам, сообщает нам: Лопухину раздели догола при всем честном народе, помощник взял жертву и закинул себе за спину. Палач ударил всего три раза – два положил параллельно друг другу, а один горизонтально. Кожа со спины Лопухиной отошла и, как юбка, закрыла ей ягодицы. А вот Бестужева «побраталась» с палачом, подарила ему крест – этот момент показан в фильме про гардемаринов. И палач ударил ее так, что на спине не осталось ни одного шрама, а язык только чуть-чуть прихватил. После нескольких лет каторги женщин снова приняли ко двору. И была Лопухина совершенным инвалидом, а Бестужева так же «хороша собой».
Уже в XIX веке с этой средневековой простодушной непосредственностью было покончено. Понятие личности усложнилось, и после публичного наказания никто не мог просто вернуться ко двору и блистать. Публичный позор становился причиной самоубийства или глубочайшей моральной травмы. Я всегда думала, что личность человека XX-XXI веков наследует именно этому складу психики и ценностным ориентациям. А теперь получается, что часть современного общества по-прежнему ценит жизнь, достоинство и целостность каждого отдельного индивидуума, а другая часть совсем не прочь посмотреть на публичную казнь на Лобном месте, ощущая под ложечкой сладковатое посасывание: «слава Богу, что не меня, я от царя-батюшки далеко». Пока, добавлю я.
Иллюстрация:
Звекова Дарья. "Ночной город"