Дни становились все длиннее, тягучее и томительнее. В воздухе плавало тяжелое ожидание. Солнце выкатывалось огромным горящим шаром на востоке, проходило через все окна зала, а вечером медленно заходило в спальне. Здесь, почти в самой западной точке Европы, на перевале с весны на лето, дни бесконечно длинны. Темнеет часов в 11 вечера. Страшно представить, но, наверное, 21 июня наступят белые ночи. Да, уже некуда дальше отступать на запад. Дальше – только океан. И другой берег Атлантики, конечно, Штаты, но это уже другое полушарие. Кстати, французы говорят, что лето наступает в день солнцестояния – 21-го июня, а не 1-го, как у нас. То есть то, что до 21-го, - всего лишь весна. По-моему, лето все-таки – это уже томление майского теплого воздуха, первые шаги разморенного июня, предвкушение, встреча... А после 21-го лето как бы переваливает за половину, достигает кульминации, капитулирует, пахнет чем-то уходящим и щемящим, как зрелая бальзаковская красота.
Наверное, город в самой западной точке должен быть именно таким. Нант вальяжно растянулся с востока на запад на Луаре. ЛУ-А-РА... Именно так начиналась набоковская «Лолита». «ЛО-ЛИ-ТА...», - смаковал слоги столь желанного имени рассказчик. И на русском, и на английском это звучит одинаково мелодично. Очень певучие имена. Как Лолиту, я вижу Луару как бы растянувшуюся на солнце, переливаясь от сознания своей красоты и желанности. Жеманная, чуть неприличная красавица. Отчаянно юная и, между тем, уже старая всеми страстными взглядами, пьяная своим успехом и молодостью. НА-НТ... «А» произносится по-французски в нос, тоже как бы нараспев. Несомненно, это что-то уже мужское, поддавшееся очарованию Луары, которая нежно, но крепко окольцовывает его своими рукавами. Слияние женского и мужского. Луары и Нанта. Нежная сила водной стихии. Ее устье-эстуарий неподалеку, в соседнем Сен-Назере, где она впадает в воды океана. Нант – в прошлом порт и корабельные верфи, а еще город, где родился Жюль Верн.
Нант – это прежде всего контрасты. Извечное противостояние востока и запада, мяса и рыбы, суши и воды. Город как бы вбирает в себя всю воду, пресную и соленую, мертвую и живую. Он живет на реке и с рекой, в его архитектуру и топографию прочно вписались изгибы Луары и ее притоков: Эрдр, Сенс, Шезин... Но, конечно, это Луара – королева, а остальные только подданные ее величию. Она прорезает почти всю Францию, деля ее на две половины, и впадает в Атлантику. Долина Луары плодородна на замки и виноградники. Вины луарских берегов тонки на вкус и цвет, как и сама Луара, и известны во всем мире. Это сухие и полусухие белые вина, розе, игристые и легкие красные: Мускаде, Сансер, Вуврэ, Каберне... Эти вина распивали сами короли и королевы. Виноградники растут на солнечных берегах Луары и ее притоков, в почвах, сотканных из песчаника и ракушечника, пропитанных солью и морем. Да, ведь рядом Геранда, известная на всю Францию морской солью, которую кристаллизуют из воды на солнце и ветру, в специальных земляных бассейнах, превращая на время местность в белесые заводи. Здесь очень умеренный климат, в июле средняя температура 17 градусов, а в январе 8. Зимы здесь, как и полагается, ветряные, влажные и дождливые. Почва дает фрукты, виноград, а море - морские фрукты. Морепродукты – сокровища морских глубин. Прохладные устрицы, освежающие солоноватым вкусом и брызгами лимона, черные мидии, великолепные под винным или кремовым соусом, разнообразные моллюски, утонченные лангусты, дутые крабы, до неприличности буржуйские омары... И, конечно, рыбное изобилие: нежные дорады, жемчужно-серые сибасы, розоватые форели... Вода живительна и плодородна, как почва. Но по закону контрастов, рядом с живой водой – мертвая. Та, что окружает замок бретонских герцогов. Эта вода стоячая, затхлая. Это прошлое, история. То, что тянет вниз.
Нант – это противостояние истории и современности, а еще буржуазии и рабочих. Нант – исторически очень буржуазный город, разбогатевший, в особенности вместе с Гавром и Бордо, на торговле рабами, так называемой «треугольно торговле». С XVI по XIX век города-порты отправляли судна, нагруженные рабами, купленными в странах Африки. Бывший мэр Жан-Марк Айро год назад возвел мемориал, посвященный отмене рабства, как бы пытаясь примирить историю с таким неприглядным прошлым. От него осталась роскошная архитектура, которая соседствует, по принципу контраста, с набережной Фос, запруженной подозрительными забегаловками и девушками, ждущими случайных моряков. Недаром набережную в народе называют не Фос, а «фес», то есть место, что пониже спины. Классическая архитектура дополняется еще и ультрасовременными креативными кварталами, как Иль де Нант – островом прямо в самом сердце города, вытянутым, словно туловище рыбы. Это такое пространство для экспериментов современных архитекторов и дизайнеров, выписанных, кстати сказать, чаще всего из Парижа. Это самая индустриальная часть города. Здесь раньше располагались корабельные верфи, выпускающие судна и подводные лодки. Первая лодка была спущена на воду в конце XVIII века, последняя – 25 лет назад. Сейчас корабельная промышленность переместилась в соседний Сен-Назер. Нант – это город, который хранит свое прошлое. История въелась в его орнамент. Так, Иль де Нант сохранил рельсы, по которым спускали на воду новехонькие судна, и даже огромные подъемные краны. Теперь вся эта промышленная компонента органично вписывается в креативный квартал. В старых индустриальных ангарах – галереи, кафе, рестораны, бары, клубы...
На Антильской набережной (quai des Antilles), вытянутой как стрела на оконечности Иль де Нант, где обосновались экзотические кафе в длинной цепи ангаров, накрывает ощущение зала ожидания или взлетной полосы, устремленной в небо. Над головой на самом деле периодически пролетают самолеты – недалеко аэропорт. Да и весь город сам как одна большая взлетная полоса, того и глядишь расправит крылья-рукава и взмоет ввысь. Город-порт. Город-аэропорт. Место встречи, зал ожидания. Или пересадочный пункт, транзит. Точка отправления. Неслучайно Нант – один из самых больших центров по приему мигрантов. Так, только что вышедшие из самолетов рейсами из стран Африки, Азии, Магриба, заморских владений Франции, Кавказа или Восточной Европы, они смотрят на этот город как на огромный зал ожидания, пересадочный пункт, аэропорт. Многие остаются, а многие ждут, когда их отправят дальше, в Париж, Страсбург, Ниццу, Монпелье, Тулузу, Марсель, Лион...
Помимо реки, город окольцован трамвайными линиями. Эти две особенности отбрасывают меня далеко в детство. Наверное, поэтому город стал быстро знакомым, простым и понятным, как старый хороший приятель, свой в доску, перед которым не нужно что-то разыгрывать и стараться казаться лучше. Пешеходный центр и звенящие трамваи – это такой колокольчик из детства. А еще эта река, особенно если отойти немного от центра, слегка растрепанная, с неприбранными берегами, заросшими травой, плакучей ивой и бурьяном, - до боли знакомый среднерусский пейзаж, где-то между Волгой и Камой. Как и все провинциальные крупные города, Нант немножко сонный в жаркий летний день, оживленный в теплую летнюю ночь милыми террасами и беззаботными студентами.
Если сравнивать Нант со столицами, в которых мне довелось пожить, это такая уменьшенная копия Парижа, его модель, с таким же составом культурно-развлекательной программы, но в более концентрированном варианте, из-за меньшего размера. Но проще, свой парень, pas de chichi, как говорят французы, то есть без ненужных заковырок. С теми же пустыми разговорами, естественно, но в меньшей степени страдающий столичным снобизмом. Но Нант, как мало от тебя в Москве! Стрелки часов неуклонно движутся вперед, приближая меня к той дате, когда я вновь увижу когда-то покинутую столицу. Кровавая, златоглавая, разрезающая своими звездами небо, она живет и, кажется, набирает мощь? Изменился ли твой облик за эти годы? Уверена, что да. Меня пугают рассказами о юных кровожадных созданиях, измеряющих взглядом с ног до головы и оценивающих по качеству маникюра и марки сумки или сапог. Они ходят на афтепати и афтеворки в какие-то свои закрытые миры. У них своя Москва и свои цели в ней. Горький привкус за твою судьбу перебивается желанием увидеться вновь. Память в особенности выхватывает только какие-то отрывки, картинки, имена, названия и высвечивает их перед глазами. Сердце ёкает, если кто-то произносит невзначай, к примеру, «Солянка», «Покровка» или, еще хуже, «Неглинная». И я как тот любовник, что старается заставить собеседника всеми правдами и неправдами произнести еще раз желанное имя, дабы усладить им слух и больное воображение. Благо, что живем мы в эпоху, когда между нами протянуты невидимые нити. Оставленные местности посылают сигналы, и я их ловлю в свои открытые окна с каждым пролетающим мимо самолетом.
У каждого есть своя взлетная полоса и крылья, и корни, что тянут назад. Их не изъять и не вывести никакими побегами. В каждом взлете есть свое возвращение, потому что в итоге мы все равно остаемся только с самим собой и возвращаемся каждый раз к самому себе. Как говорил Виан, люди не меняются, меняются только вещи.
Фото автора
1. Антильская набережная
2. Набережная Фос