Не так давно довелось ехать вечером в маршрутке от Петропавловской крепости к Смольному (собору). Водитель большую часть времени что-то весьма эмоционально втолковывал собеседнику по мобильнику на каком-то из кавказских языков, время от времени вставляя лишь два знакомых слова: «б…» и «Пестеля» (то в указанном, то в обратном порядке). На какое-то время это стало моей любимой загадкой - о чем шла речь? Впрочем, большинство питерцев легко ее разгадывали: «На улице Пестеля – пробка!». Таковы перипетии текущего Петербургского текста – в контексте гипертрофированной урбанизации.
Столичная миграция – здесь имеется в виду, не миграция в столицу, а миграция самой столицы – особая тема «приземленного» отечественного философствования, от князя Святослава, Петра I-го, Григория Потемкина до Виталия Третьякова. В то же время истинный смысл столичного синдрома прочитывается в истории Свифта о летающем острове Лапута. Идея переноса столицы в географический центр страны, в представлении Павла Пестеля, важная часть программы декабристов. Идея же мобильной столицы, бронепоезда постиндустриальной модернизации, становится вполне технически реализуемой.
Волга – самое адисциплинарное пространство России, и в смысле «бепробудности» ментального сна, и попыток «хождения своим путем». Симбирск/Ульяновск
Так «Пестель» - как идея и как неожиданная фигура речи – задал и предлагаемые читателю рассуждения. Подобно тому, как большие реки впадают в море, речные цивилизации должны рано или поздно погибнуть, будучи поглощенными более широким потоком, либо развиться в более обширные морские цивилизации, - утверждал в свое время Лев Мечников, приводя конкретный пример: «Город Александрия не замедлил возникнуть у устья Нила, как только почва для его возникновения оказалась достаточно подготовленной и соседние нации стали иметь возможность заняться мирной, упорядоченной работой. Однако уже истощенный народ бывает иногда не в состоянии победоносно пройти эту новую стадию развития; он может уже не обладать достаточным запасом энергии и жизненности, и центр цивилизации переходит в другую область. Так было и в данном случае: Александрии не суждено было сделаться центром морской египетской цивилизации; она не была даже чисто египетским городом; главными хозяевами Александрии были греки; энергии египтян хватило лишь на исполнение части мировой культурной задачи»[1]. Не сыграл ли в какой-то степени Петербург в устье склонной к вполне нильским, но недостаточно дисциплинирующим ввиду неритмичной непредсказуемости разливам Невы для имперской России роль, аналогичную роли Александрии для эллинистического Египта? При том, что странным образом в русской культуре прижилась традиция отождествления с Нилом Волги, квинэссенцией чего стала повествование Василия Розанова «Русский Нил».
Тексты, издавна бытовавшие на Волге, характеризуются прежде всего духом вольности и удальства, а не апологией ритмичной трудовой деятельности. По всей вероятности, это самое адисциплинарное пространство России – с вариантами беспробудности сна и безудержности бунта. В то же время уже с исторических песен XVI в., отражающих расширение границ пространственного мышления средневековья, Поволжье становится отправной точкой для последующего приращения Русского государства. В лице Ермака волжская вольница, пройдя через куда более дисциплинирующее уральское «заводское» пространство, находит в Сибири государственно-строительное применение. Это задало и вектором пространственного перемещения столичной идеи.
В известном смысле Волга сыграла в период общемировых морских географических открытий XVI века и связанных с ними территориальных приобретений многих европейских государств роль внутреннего моря с неизбежной «пиратской» составляющей, при том что данное море не отделило метрополию складывающейся империи от колониальной периферии, что осложнило становление национального государства.
Волга-море – прежде всего торговая артерия, а не житница, «живительность» ее для сельского хозяйства и городских нужд была весьма ограниченной. Как уточняет современный исследователь, «использовать волжскую воду могло далеко не все население городов, расположенных на реке. Саратов до появления деревянного водопровода страдал от нехватки воды. В полной мере водой была обеспечена только прибрежная часть города; другие кварталы, удаленные от реки более чем на две версты, находились в бедственном положении. В колодцах вода была солоноватой и непригодной не только в пищу, но и даже для полива огорода. Горожане, имевшие лошадей, сами доставляли воду. Для остальных она привозилась водовозам, но стоила дорого»[2]. Первый деревянный водопровод в Саратове появился в 1844 году. «Ил» «Русского Нила» весьма специфичен. Новокрестьянский поэт серебряного века Александр Ширяевец в стихотворении «Буря» задается вопросом:
Обозначение Волги как моря нередко встречается в поэзии, высшее выражение найдя в стихотворении Николая Языкова «Пловец» («Нелюдимо наше море»), написанное в Симбирске в 1829 году. Название стихотворения Ивана Аксакова «Астраханская моряна» (1844) концептуально-поэтически обыгрывает этот специфический термин, означающий резкий, сильный ветер в устьях рек, а также нагоняемую в устья рек приливом или ветром морскую воду. Обозначавший себя как речной мистик Михаил Осоргин писал: «Только большая река дает понимание о настоящей свободе и просторе, какого никогда не даст море, отрывающее от живой жизни и земли»[3]. Правда, Осоргин имел в виду Каму. Если взять во внимание мощность водостока Волги (3750 куб.м/сек.), «проблема Камы», водосток которой объемней (3800 куб.м/cек.), возникает вновь и вновь, позволяет сделать вывод о впадении Волги в Каму, а не наоборот, и о впадении именно Камы, а не Волги, в Каспийское море[4], вопреки расхожая фразе как символе ставшего банальностью общеизвестного факта. Напомним, что фраза эта, которую мы без обидняков пытаемся опровергнуть самим названием данной статьи, стала крылатой благодаря рассказу Антона Чехова «Учитель словесности», главный герой которого, учитель истории и географии Ипполит Ипполитыч — «или молчал, или же говорил только о том, что всем давно уже известно», даже перед смертью, будучи уже в бреду, поучая: «Волга впадает в Каспийское море… Лошади кушают овес и сено…»[5]. Сам Чехов, вероятно, позаимствовал эту фразу из грамматических учебников. Зона ментальной неопределенности (провинциальный «Бермудский треугольник»), ставшей недавно местом крушения нашего внутреннего прогулочного «Титаника»[6] (или «Адмирала Нахимова» XXI века) - парохода «Булгария» - это место слияния рек Волги и Камы.
Образ верхней, бесспорной Волги вновь возникает у Розанова в статье с символичным, при всей неоправданности такого символизма, названием «Революционная Обломовка». Предполагая, что в «Обломовке» благодаря ее лучшим «обломовским» качествам «революция наша идет не только не неизменнее, но она идет гораздо чище и лучше, нежели шла целых шестьдесят лет теория революции», он вспоминает, с каким отчаянием ходил по нагорному берегу Волги в Нижнем «под огненным действием» статьи Лассаля «Железный закон». Затем к Лассалю (и прочитанным раньше Чернышевскому и Прудону с его лозунгом «всякая собственность есть, собственно говоря, кража») присоединялось действие романа Шпильгагена «Один в поле не воин» с его героической и гибнущей личностью Лео Гутмана. После этого «все рабочие, все трудовое человечество представлялось затиснутым в тиски заработной платы, спроса и предложения и системы косвенных налогов,- так что… не оставлялось никакой надежды на улучшение и облегчение путем нормального хода истории, и можно было чего-нибудь ждать просто от разлома истории, от бунта, от революции и насилия», подразумевавших отмену евангельских заповедей. Сравнительная бескровность начавшейся революции, через три месяца после ее начала (по сравнению с Французской) - Розанов припоминает «наяды», т. е. революционные баржи, на которых топили «невинно обвиненных», не предполагая, что вскоре они станут и волжской реальностью, позволяет сделать вывод, «что эти расчеты на бумаге у политико-экономистов если и верны, то верны лишь алгебраически, а не в “именованных числах” пудов, фунтов, месяцев, мер веса и времени. И они верны “вообще в мире”, но неверны “в нашей Нижегородской губернии”, и еще обобщение: что они верны у Лассаля и Шпильгагена, но не имеют никакого применения ко мне, обывателю»[7]. Как критик «революционной Обломовски» сам Розанова оказался вполне Обломовым. Ведь волжская практика с быстро преобразованными для революционных нужд баржами вскоре оказалась куда ужасней постулируемой волжской «теории». В том числе, и «столичной». Пестеля…
Примечания
[1]Мечников Л. И. Цивилизация и великие исторические реки. М., 1995. С. 333-334.
[2] Бирюкова А.Б. Социокультурное пространство приволжских городов первой половины XIX века. Самара, 2009. С. 72-73.
[3] Осоргин М.А. Времена: Романы и автобиографическое повествование. Екатеринбург, 1992. С. 34.
[4] «Средняя и абсолютная высоты Камского бассейна больше Волжского, т. к. в бассейне Камы находятся Уральские горы. Древняя долина Камы старше долины Волги. В первую половину четвертичного периода, до эпохи максимального оледенения, Волги в современном виде не было - Кама, которая, объединялась с Вишерой, непосредственно впадала в Каспийское море. Оледенение привело к переформированию гидрографической сети: Верхняя Волга, отдававшая раньше воду Дону, стала впадать в Каму, причем почти под прямым углом. Нижняя Волга и сегодня служит как бы естественным продолжением Камской, а не Волжской долины. Из всего этого видно, что именно Кама является главной рекой, а Волга – лишь ее приток. Значит и в Каспийское море, строго говоря, впадает Кама, а не Волга…». Царев И. Кама впадает в Каспийское море. Однако аналогичная ситуация наблюдается и при впадении в Каму ее притока Вишеры, так что строго географически в Каспийское море впадает да же не Кама, а именно Вишера, притоками которой оказываются и Кама, и Волга. Но история в с илу своей непредсказуемости стала для нас куда более важной наукой, чем география.
[5] Чехов А.П. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Соч.: В 18 т. Т. 8. М., 1986. С. 321.
[6] Метафора складывается сама собой в ходе столкновения экспертных мнений по поводу причин катастрофы «Булгарии». Так, главный редактор интернет-издания «Морской бюллетень» Михаил Войтенко заявил, что следователи «насмотрелись “Титаника”», выдвигая версии о перегрузке судна: http://www.newsru.com/russia/12aug2011/bulgaria.html.
Плюрализм экспертных мнений, за которыми стоят разнообразия ведомственных интересов, помноженных на непрофессионализм, преодолеть вряд ли удастся.
[7] Розанов В.В. революционная Обломовка // Новый журнал. Нью-Йорк, 1979. № 35. С. 204—212. Эл. ресурс: http://users.kaluga.ru/kosmorama/oblomovka.html