Две "башни": юристы и силовики в пакистанском узле

От редакции: 15 декабря, президент Пакистана Первез Мушарраф отменил введенное в стране 3 ноября чрезвычайное положение. В стране начинается парламентская кампания перед предстоящими 8 января выборами. Введенное чрезвычайное положение должно было обеспечить целостность государства и его суверенитет в связи с разгулом терроризма и расколом между исполнительной и судебной ветвями власти.

Между тем Мушаррафу удалось заручиться поддержкой бывшего премьер-министра, а ныне главы оппозиционной партии Беназир Бхутто, в обмен на возможность возвращения в страну.

Новая книга Тарика Али посвящена драматическим перипетиям современной пакистанской политики и тому влиянию, которое на нее оказывают Соединенные Штаты. Полностью новая книга известного левого интеллектуала под названием "The Duel: Pakistan on the Flight Path of American Power" , отрывок из которой мы вам предлагаем, будет опубликована на английском языке в 2008 году.

Брак по расчету - дело ненадежное. Используемый главным образом как средство для аккумуляции капитала, он часто не достигает цели и разваливается, подорванный нежелательными романами на стороне и тайными любовными связями. Когда известно, что обе стороны ненавидят друг друга, только безрассудные родители, ослепленные мыслью о краткосрочных выгодах, будут настаивать на союзе, прекрасно осознавая, что он закончится разрывом, возможно, отягощенным насилием. Гипотеза о том, что эти соображения верны также и применительно к политической жизни, получила еще одно подтверждение: речь идет о недавней попытке Вашингтона повязать одной веревочкой Беназир Бхутто и Первеза Мушаррафа.

Единственным, но зато могущественным, родителем явился в данном случае безрассудный Госдепартамент США - с Джоном Негропонте в качестве самоуверенного свата и Гордоном Брауном в качестве застенчивой подружки невесты, - опасающийся того, что если брачная сделка сорвется, оба поистрепавшихся партнера выйдут за рамки репродуктивного возраста. Невеста особенно торопилась - куда сильнее, чем жених. Представители обеих сторон вели напряженные, длительные переговоры о размере приданого. Полномочным представителем невесты был и остается Рехман Малик, бывший босс Пакистанского агентства федеральных расследований; Бюро национального контроля, в свою очередь, провело расследование по обвинению этого человека в коррупции, после падения Беназир он провел в тюрьме около года, а затем стал одним из ее бизнес-партнеров; в настоящее время его (равно как и ее) деятельностью заинтересовались испанские судебные органы, обратившие особое внимание на компанию под названием Petroline FZC, которая переводила сомнительные деньги в Ирак, находившийся тогда под властью Саддама Хусейна. Документы (если они подлинные) свидетельствуют о том, что Беназир возглавляла эту компанию. Хотя невеста торопилась, она не готова была принять предложение от президента в военной форме. А он не был готов простить ее прошлое. При всем отвращении партнеров друг к другу, его перевешивала их общая зависимость от Соединенных Штатов. Ни одна из сторон не могла сказать "нет", хотя Мушарраф надеялся, что процедура пройдет незаметно и дело будет спущено на тормозах. Но на это нет ни малейшего шанса.

Обе стороны пошли на уступки. Она согласилась подождать: Мушарраф должен снять униформу после того, как будет "переизбран" парламентом, но до следующих общих выборов. (В настоящее время он уже это сделал: теперь его судьба зависит от доброй воли преемника на посту главнокомандующего пакистанской армией). Он издал закон - беспрецедентный по одиозности и первый в истории страны, - известный как Указ о национальном примирении; согласно этому юридическому акту, сняты все обвинения в коррупции с политиков, подозреваемых в разграблении казны. Этот указ был решающим для "невесты", поскольку она надеялась, что обвинения в отмывании денег и коррупции, выдвинутые против нее в трех европейских судах - в Валенсии, Женеве и Лондоне, - также будут с нее сняты. Боюсь, ее ждет в этом плане большое разочарование.

Многие пакистанцы - причем не только мятежники и диссиденты, неприятные во всех отношениях люди, которых приходится сажать в кутузку через регулярные промежутки времени, - были потрясены таким цинизмом, и освещение "сделки" в масс-медиа страны оказалось всецело критическим, если не считать государственного телевидения. Однако на Западе громко возвестили о "прорыве", и отмытая добела Беназир Бхутто была представлена в американской прессе и в теленовостях BBC как защитница пакистанской демократии: репортеры подобострастно называют ее "бывшим премьер-министром", а не беглым политиком, против которого заведены уголовные дела в нескольких странах.

Она нанесла мощный превентивный удар, поддержав войны США в Ираке и Афганистане, пообедав с послом Израиля в ООН (показательная лакмусова бумажка) и пообещав "покончить с терроризмом" в собственной стране. В 1979 году предыдущий военный диктатор свергнул ее отца с одобрения Вашингтона, и, может быть, она, умудренная горьким опытом, решила получить постоянную защиту, укрывшись под имперским зонтиком. Издательство Harper Collins уплатило ей полмиллиона долларов за еще не написанную книгу. Она выбрала для этого опуса рабочее название "Примирение".

Что касается генерала, то он пришел к власти в 1999 году и начал свою карьеру вождя, пойдя на уступку духу времени: он назвал себя "главой правительства", а не "главнокомандующим в условиях чрезвычайного положения", что было ранее нормой. Как и его предшественники, он пообещал, что останется у власти лишь на ограниченный период времени; в 2003 году Мушарраф объявил о своем намерении оставить пост главнокомандующего в следующем, 2004 году. Как и его предшественники, он не выполнил данных обещаний.

Введение чрезвычайного положения всегда сопровождается обещаниями установить новый порядок, который сметет грязь и коррупцию, запятнавшие прежнее правление; так было и в том случае, когда военные отстранили от власти гражданскую администрацию Беназир Бхутто и Наваза Шарифа. Но "новый порядок", как правило, не несет в себе ничего нового: это скорее тактический обходный маневр, который приводит к дальнейшему ослаблению тех зыбких оснований, на которых стоит страна со всеми ее институтами. Можно не сомневаться, что не позднее, чем через десять лет, правитель в военной форме будет свергнут в результате нового переворота.

Воскрешая в памяти дни своей славы, Беназир надеялась на триумфальное возвращение. Генерал не испытывал по этому поводу ни малейшего энтузиазма. Разведывательные службы (как и ее собственные советники) предупреждали ее об опасности. Беназир объявила войну террористам, и они пригрозили убить ее. Но она была тверда, как сталь. Ей захотелось продемонстрировать свою популярность как внешнему миру, так и своим политическим противникам, включая членов возглавляемой ею Пакистанской народной партии (ПНР). На протяжении месяца, предшествовавшего тому моменту, когда она ступила на борт самолета Дубай - Карачи, ПНР занималась тем, что рекрутировала по всей стране добровольцев, готовых ее приветствовать. Почти 200 000 человек выстроились вдоль улиц, но это была капля в море по сравнению с миллионом человек, собравшихся в Лахоре в 1986 году, когда Беназир - мало похожая на себя нынешнюю - вернулась в страну, чтобы бросить вызов генералу Зия уль-Хаку. План Беназир состоял в том, чтобы медленно двигаться на бхуттомобиле из аэропорта Карачи к могиле основателя страны, Мухаммеда Али Джиннаха, где она намеревалась произнести речь. Этого не случилось. Когда стемнело, раздались взрывы. Кто их произвел и кто спланировал, остается загадкой. Беназир не пострадала, но погибли 130 человек, включая несколько охранявших ее полисменов. Встреча невесты обернулась кровопролитием.

Генерал Мушарраф, хотя он и обещал сотрудничать с Беназир, хладнокровно готовился к продлению своего пребывания в президентском дворце. Незадолго до ее прибытия он решил предпринять решительные шаги, направленные на устранение препятствий, затруднявших его переизбрание, но его генералы (и посольство США) этому воспротивились. Однако взрывы на пути следования кортежа Беназир заставили их вернуться к обсуждению этой темы. Возможно, Пакистан и не был огнедышащим вулканом (каким он рисовался в западной прессе), но трудно отрицать, что он сотрясался от разного рода взрывов.

"Законники" (юристы, адвокаты и другие представители законодательной ветви власти), возмущенные недавним увольнением министра юстиции, выиграли первый раунд; Верховный суд недвусмысленно продемонстрировал свою независимость от исполнительной власти. Независимые телеканалы продолжали передавать репортажи, бросавшие вызов официальной пропаганде. Журналистские расследования, никогда не вызывавшие восторга у членов правительства и генералов, на этот раз резко контрастировали с тем, что можно было увидеть на американских телеканалах и на BBC: если западные СМИ были преисполнены почтительности по отношению к представителям власти, то пакистанские журналисты задавали им "неправильные вопросы", которые, по мнению руководства страны, "дезориентировали население". Похоже, Мушарраф малость свихнулся на том, как пресса освещала "восстание юристов". Падение его популярности усилило эту паранойю. Его советниками были люди, обязанные генералу своим выдвижением. Офицеры, выражавшие "неадекватное мнение" (даже если это происходило в неформальной обстановке, в ходе посиделок), увольнялись. Его политические соратники опасались, что дележ власти с Беназир лишит их возможности и в дальнейшем обогащаться так же легко и безнаказанно, как раньше.

Что произошло бы, если бы Верховный суд объявил переизбрание Мушаррафа утратившей доверие и нерепрезентативной Национальной ассамблеей незаконным? Чтобы предотвратить столь катастрофическое развитие событий, межведомственная разведка (Inter-Services Intelligence [ISI]) подготовила материалы для шантажа: ее агенты тайно снимали сцены из жизни некоторых членов Верховного суда. Но Мушарраф стал настолько непопулярным, что даже демонстрация постельных сцен с участием любвеобильных членов Верховного суда не обязательно достигла бы поставленной цели. Это могло даже усилить их популярность. (В 1968 году, когда правая промилитаристская газетенка, издававшаяся в Лахоре, решила похоронить меня в общественном мнении, она поведала читателю, что я участвовал в сексуальных оргиях, организованных моим другом, евреем Кон-Бендитом, во французском сельском доме. При этом все пятьдесят женщин, плескавшихся в плавательном бассейне, были еврейками. Увы, во всем этом не было ни слова правды, но мои родители были изумлены количеством доброжелателей, выражавших восхищение моей мужской силой). Мушарраф пришел к выводу, что использование шантажа чревато большим риском. Только твердые меры могли "восстановить порядок" - то есть спасти его шкуру. Обычная тактика в таких случаях - введение чрезвычайного положения. Но что делать, если страна уже управляется человеком в мундире, армейским главнокомандующим? Решение было найдено, причем простое: утроить дозу! Организовать заговор внутри заговора. Вот что решил сделать Мушарраф. Вашингтон был проинформирован о грядущих событиях за несколько недель, Даунинг-стрит - немного позже. Патроны Беназир на Западе рассказали ей о том, что произойдет, и она поступила довольно глупо для политического лидера, только что вернувшегося в страну - эвакуировалась в Дубай.

Третьего ноября Мушарраф, используя полномочия главнокомандующего, приостановил действие конституции 1973 года и объявил о введении чрезвычайного положения: все неправительственные телеканалы были отлучены от эфира, сети мобильных телефонов отключены, а здание Верховного суда - окружено спецподразделениями. Главный судья созвал внеочередное заседание, и его участники героически признали введенные Мушаррафом ограничения "незаконными и неконституционными". Они были бесцеремонно выдворены из здания суда и помещены под домашний арест. Пакистанские судьи обычно проявляли покладистость. Те из них, которые оказывали сопротивление военным лидерам в прошлом, вскоре лишались должностей; поэтому смелое решение главы Верховного суда повергло страну в изумление и снискало ему почти всеобщее восхищение. Мировые масс-медиа описывали Пакистан как страну генералов, коррумпированных политиков и бородатых религиозных фанатиков; борьба за восстановление в должности главы Верховного суда дает несколько иную картину.

Аитзаз Ахсан, видный член ПНП, министр внутренних дел в первом правительстве

Беназир, а ныне - президент Адвокатской палаты (Bar Association), был арестован и заточен в одиночную камеру. Несколько тысяч активистов движений, борющихся за политические и гражданские права, были схвачены полицией. Имран Хан, яростный и неподкупный критик режима, был арестован, обвинен в "государственном терроризме" - преступлении, за которое предусмотрена смертная казнь или пожизненное заключение, - и заключен в кандалы в отдаленной, особенно хорошо охраняемой тюрьме. По словам Хана, Мушарраф открыл тем самым еще одну неприглядную страницу в истории Пакистана.

Адвокаты арестовывались по всей стране; многих из них избивали полисмены. Был отдан специальный приказ подвергать их всевозможным унижениям, и полиция выполняла его по мере сил. Адвокат, укрывшийся под псевдонимом "Омар", вывесил в интернете описание того, что в связи с этим происходило: "Я стоял, разговаривая со своими коллегами; мы заметили, как ожесточилась полиция, получив приказ от командования. На нас напала сотня полисменов, вооруженных водометами и дубинками; эти люди делали свое дело с видимым удовольствием. Мы побежали. Тех из нас, кто был не силен в беге, полицейские выхватывали из толпы и безжалостно избивали. Нас затаскивали в полицейские фургоны и развозили по участкам. Никто не ожидал столь яростного применения грубой силы. Избиениям не видно было конца: они продолжались в местах предварительного заключения и даже в судебных помещениях. Нас разместили в разных полицейских участках, посадив под замок. Ночью было объявлено, что нас решено переправить в тюрьму. Мы не могли добиться освобождения под залог, поскольку действие статей конституции, гарантировавших соблюдение наших фундаментальных прав, было приостановлено. Полицейские затолкали шестьдесят адвокатов в полицейский фургон размером десять на четыре фута и высотой в пять футов. Мы были "спрессованы", как сельди в бочки. Когда фургон подъехал к тюрьме, нам сказали, что мы не можем выйти из машины, пока тюремное начальство не получит письменного приказа о нашем заключении. Наши старшие коллеги начали задыхаться, некоторые впали в панику по причине клаустрофобии. Полиция игнорировала наши мольбы и стоны и отказывалась открыть двери фургона. Наконец, после трех часов ожидания, нас выпустили из машины и разместили в бараках, где было полно москитов; пища, которой нас кормили, воняла, как сточные воды".

Я следил за развитием событий по крупнейшему пакистанскому телеканалу Geo, предусмотрительно обосновавшемуся в Дубае со всем своим оборудованием. Это было странное чувство - смотреть его программы в Лондоне, в то время как в Пакистане экраны оставались пустыми. В первый день чрезвычайного положения я смотрел программу Хамида Амира, журналиста, особенно ненавистного генералу; ведя репортаж из Исламабада, он сообщил, что американское посольство дало Мушаррафу зеленый свет на совершение переворота, поскольку не придавало особого значения действиям главы Верховного суда, поверив (или прикинувшись, что поверило), что он "симпатизирует Талибану". Разумеется, ни одно официальное лицо в США и в Европе - ни пресс-секретарь Госдепартамента, ни пресс-атташе Foreign Office - не проронило ни одного критического слова по поводу смещения с должности восьми членов Верховного суда и их последующего ареста: это была плата за обещание Мушаррафа снять с себя военную форму. Но, приняв решение стать гражданским лицом, он решил обезопасить себя, изменив правила игры в свою пользу. Вновь назначенный марионеточный Верховный суд вскоре помог ему принять новые - по существу, антиконституционные - законы. А власти Дубая приостановили деятельность телеканала Geo, заблокировав его энергообеспечение.

Вечером первого дня, после нескольких отлагательств, генерал Мушарраф, выглядевший крайне возбужденным, с плохо подкрашенными волосами, появился на экранах телевизоров, чтобы сыграть роль лидера, способного действовать в условиях кризиса ответственно - то есть взвешенно и хладнокровно. Вместо этого он произвел впечатление подавленного и косноязычного диктатора, опасающегося за свое политическое будущее. Его обращение к нации, произнесенное сначала на урду, а затем на английском, было путаным и бессвязным. Основной посыл его выступления был прост, как мычание: ему пришлось пойти на чрезвычайные меры, потому что Верховный суд "настолько деморализовал наши государственные ведомства, что мы потеряли способность вести войну с террором, в то время как телевизионные каналы проявили полную безответственность". "Я ввел чрезвычайное положение, - объявил он где-то в середине своей диатрибы; и добавил с презрительным жестом: - Впрочем, вам это должно быть известно: это показывали по телевизору". Следует ли видеть в этом проявление сарказма, учитывая то обстоятельство, что большинство каналов было закрыто? Кто знает...

Мохаммед Ханиф, острый на язык руководитель отдела BBC, ведущего вещание на урду, признался, что был шокирован выступлением президента. Он не сомневался, что версия его речи на урду была сочинена самим генералом. Ханиф произвел ее деконструкцию, и эта его работа заслуживает самого пристального внимания: ей стоило бы посвятить отдельную телепередачу. "Он произнес несколько довольно-таки странных фраз, - отметил Ханиф. - Можете мне поверить, что они прозвучали странно и на языке оригинала. Он сказал, например: "Extremism bahut extreme ho gaya hai [экстремизм стал слишком экстремальным]... Никто нас больше не боится... Исламабад кишмя кишит экстремистами... Существует правительство внутри правительства... Официальных представителей затаскали по судам... Должностные лица подвергаются оскорблением со стороны судебной системы..."

Был момент, когда он проявил трогательную тоску по добрым старым временам - первым трем годам своего пребывания у власти: "Я имел тогда полный контроль". Мне, как телезрителю, трудно было удержаться от вопроса: "Что же случилось потом, дядя?" Но, очевидно, этот дядя не нуждался в каких-либо подсказках. Он завел свою шарманку о трех стадиях демократии. Все шло хорошо, и он уже готов был приступить к третьей, окончательной фазе демократии (он произнес эту фразу таким тоном, что она прозвучала как призыв к "окончательному решению вопроса"). Но в тот момент, когда возникло ощущение, что он вот-вот прояснит ситуацию, Мушарраф развернулся на 180 градусов и дал волю глубокой жалости к себе. Его стенания включали в себя анекдотическую фразу о членах Верховного суда, которые скорее пойдут на свадьбу дочери своего коллеги, чем сделают то, что положено, - то есть признают его конституционным президентом. Я не первый год живу на свете, и мне довелось слушать речи многих диктаторов, но никто из них не прибегал к столь странной аргументации: "Коль скоро судья пошел на свадьбу, мне ничего не остается делать, как ввести в стране чрезвычайное положение".

Заключительная часть его речи, адресованная западной аудитории, была произнесена по-английски; когда я ее слушал, меня внезапно охватило чувство глубокого унижения. Этот раздел был прочитан по бумажке. Фразы имели начало и конец, но связь между ними не просматривалась. Я ощущал себя униженным, потому что мой президент ясно давал понять: мы не доросли не только до таких вещей, как демократия и права человека, но и до соблюдения элементарных правил логики и грамматики. В англоязычной версии речи акцент был сделан на "войне с террором": Наполеон и Авраам Линкольн, сказал Мушарраф, сделали бы ровно то, что сделал он, дабы сохранить "единство своей страны"; упоминание Линкольна очевидным образом предназначалось для сбыта на американском рынке. В военных академиях Пакистана образцовыми героями-полководцами считаются Наполеон, де Голль и Ататюрк.

Какие чувства испытывала Беназир, слушая эту речь по телевидению в своем дубайском убежище? Скорее всего она возмутилась тем, что ее обошли с фланга. Ее первая (и, надо признать, вполне естественная) реакция нашла выражение в одной фразе: "Я в шоке". Если даже она не была конфиденциально предупреждена о введении чрезвычайного положения, она не могла не знать о том, что Мушарраф готовится это сделать - хотя бы после того, как Кондолиза Райс публично предостерегла его от принятия подобных мер. Тем не менее, на протяжении суток после выступления генерала по телевидению Беназир не сумела дать ему внятную политическую оценку. В одном из интервью она даже позволила себе критически высказаться о главе Верховного суда, обвинив его в том, что он "вел себя слишком провокативно".

Возбужденные звонки из Пакистана убедили ее вернуться в Карачи. Для того чтобы "поставить ее на место", власти заставили ее самолет долго ждать на посадочной полосе. Когда она, наконец, оказалась в комнате отдыха VIP-класса, коллеги Беназир по ПНП объяснили ей, что если она не осудит введение чрезвычайного положения, в партии может возникнуть раскол. Чувствуя себя соблазненной и покинутой Мушаррафом, она не могла рисковать потерей ключевых фигур своей партии. Беназир осудила чрезвычайное положение и его инициатора, установила контакты с загнанной в угол оппозицией и объявила - с простотой модницы, которая решила перейти на новую губную помаду, - что поведет борьбу за избавление страны от диктатора. Она попыталась нанести визит главе Верховного суда, чтобы выразить ему свою симпатию, но ей не дали возможности приблизиться к его резиденции.

Беназир могла последовать примеру своего заключенного в тюрьму однопартийца Аитзаза Ахсана, которому она завидовала: он стал слишком популярным в Пакистане. В свое время Аитзаз, проявив неслыханную смелость, съездил в Вашингтон, где был тепло принят общественностью и "прощупан" спецслужбами как возможный "запасной игрок" оппозиции - на тот случай, если события будут развертываться не по сценарию. Беназир послала ему из Блэкбери не одну телеграмму с выражением восхищения борьбой адвоката за восстановление в должности Ифтихара Чондри, уволенного Мушаррафом председателя Верховного суда. Ахсан предостерегал ее против заключения сделки с Мушаррафом. По слухам, он сказал ей: "Когда генералов припирают к стенке, они прибегают к отчаянным и иррациональным мерам". Она не послушала и других советников, которые предупреждали ее о том же самом в более мягкой форме. Беназир была "пожизненным председателем" ПНП и не привыкла выслушивать возражения от своих соратников по партии. Больше всего ее раздражал тот факт, что Ахсан оказался прав. Любое упоминание о политической морали давно считалось в ее кругу неуместным (может быть, даже неприличным). Сама идея партии, руководствующейся определенной системой политических взглядов, казалась ей смешной и несовременной. Ахсан томился в тюрьме, вдалеке от возбужденных орд западных журналистов, осаждавших Беназир в те дни, которые она провела под домашним арестом, а также и после ее освобождения. Она несколько раз мягко упомянула о его заключении, но и только.

Вскоре в Пакистан прибыл высокопоставленный посредник из Вашингтона. Бывший шеф американской разведки Негропонте провел какое-то время с Мушаррафом и поговорил с Беназир; брокер из США все еще настаивал на том, чтобы "партнеры" действовали сообща, соблюдая достигнутые договоренности во имя общего дела. Она немедленно приглушила свою критику, но генерал гнул свою линию и публично заявил, что не видит, каким образом Беназир могла бы победить на выборах, запланированных на январь. Несомненно, агентам ISI придется преподать обеим сторонам урок стилистики. Если бы Беназир сохранила верность Мушаррафу, она потеряла бы общественную поддержку, но - в порядке компенсации - он обеспечил бы ее партии внушительное присутствие в новом парламенте. Теперь ситуация далека от прежней определенности. Опросы общественного мнения показывают, что давний соперник Беназир Наваз Шариф значительно опережает ее по рейтингу доверия. Возможно, проведенное в спешном порядке паломничество Мушаррафа в Мекку было попыткой заверить саудовских бонз в своей способности прийти к соглашению с братьями Шарифами (жившими в изгнании в Саудовской Аравии), что позволило бы ему полностью отказаться от сотрудничества с Беназир. Обе стороны отрицают существование такого соглашения, но Шариф вернулся в Пакистан с благословения саудовцев, получив от короля недешевый подарок - бронированный кадиллак. Мало кто сомневается в том, что для Эр-Рияда Шариф предпочтительней, чем Беназир.

Учитывая, что в стране сохраняется чрезвычайное положение, а крупнейшим телеканалам отказывают в возможности подписать обещание сохранять лояльность, которое позволило бы им вернуться в эфир, январские выборы могут привести только к одному результату - победе генерала. Не секрет, что в Пакистане вопрос о том, кто и когда победит на выборах, решают ISI и гражданская бюрократия; что касается оппозиционных партий, то они выступили с мудрым предложением о бойкоте голосования. Наваз Шариф сообщил прессе, что в ходе долгого телефонного разговора с Беназир ему так и не удалось убедить бывшую премьершу присоединиться к бойкоту и с самого начала объявить этот избирательный процесс нелегитимным. Но теперь, когда он вернулся в страну, неясно, будет ли он и дальше поддерживать бойкот или попытается выторговать для своей партии определенное количество мест, заключив сделку с кланом Чодри из Гуджрата (Chaudhrys of Gujrat), который предал его, создав в рамках Мусульманской лиги Пакистана (PML) фракцию - PML-Q, - поддерживающую Мушаррафа. Может быть, приступ взаимной амнезии снова сведет этих политиков вместе.

Что будет теперь делать Беназир? Влияние Вашингтона на Исламабад ограничено: вот почему американцы хотят, чтобы она приобрела в Пакистане как можно больший политический вес. Посол США полушутливо сказал на одном из приемов: "Всегда лучше иметь два телефонных номера, по которым можно было бы позвонить в столицу". Может быть, это и так, но американцы не могут гарантировать ей должность премьер-министра или хотя бы честные выборы. Находясь в застенке перед гибелью, ее отец размышлял над сходными проблемами, но пришел к несколько иным выводам. Завещание Зульфикара Али Бхутто, известное под названием "Если меня убьют", было написано в духе "Тюремных тетрадей" Грамши, и его положения до сих пор не утратили своего значения: "Я совершенно согласен с тем, что народ Пакистана не смирится с иностранной гегемонией. На основании той же логики народ Пакистана никогда не согласится терпеть внутреннюю гегемонию. Эти две гегемонии дополняют друг друга. Если наш народ смиренно подчинится внутренней гегемонии, это будет означать априори, что он готов подчиниться внешней гегемонии. Это неизбежно по той причине, что внешняя гегемония несравненно сильнее внутренней. Если люди настолько запуганы, что не находят в себе мужества сопротивляться слабой власти, от них нельзя ожидать, что они окажут сопротивление более сильному противнику. Принятие внутренней гегемонии или даже уступки ей равносильны подчинению внешней гегемонии".

После того, как Бхутто был повешен в апреле 1979 года, этот текст приобрел для его сторонников почти сакральный статус. Но, находясь у власти, Бхутто-отец не сумел выработать антигегемонистскую стратегию и создать соответствующие институты, если не считать конституцию 1973 года, составленную адвокатом Махмудом Али Касури, ветераном борьбы за гражданские права (его сын Хуршид был до недавнего времени министром иностранных дел Пакистана). Основанный на личном авторитете, недемократичный стиль правления Зульфикара Али Бхутто ослабил дух его партии, послужил питательной средой для карьеристов и, наконец, проторил пути для его врагов. Он был жертвой чудовищной несправедливости; смерть смыла с облика этого политика все наносные, отрицательные черты и превратила его в мученика. На протяжении пятидесяти с лишним лет вся страна - и особенно беднейшая часть ее граждан - оплакивала его участь.

Эта трагедия привела к тому, что ПНП стали рассматривать как своего рода семейное достояние, что не идет на пользу пользы ни партии, ни стране. Сложившаяся ситуация предоставляет членам семьи Бхутто большие потенциальные возможности и ресурсы, в том числе и электоральные. Но переживания, связанные с процессом над Бхутто и его убийством, радикализовали и политизировали его дочь. Она говорила мне в свое время, что предпочла бы стать дипломатом. Два ее брата, Муртаза и Шахнаваз, жили в Лондоне: находившийся в заключении отец не разрешил им вернуться на родину. Поэтому бремя спасения жизни Зульфикара Али Бхутто легло на плечи Беназир и ее матери Нусрат; проявленная ими смелость снискала этим женщинам молчаливое уважение запуганного большинства. Беназир и Нусрат отказались подчиниться военной диктатуре генерала Зия уль-Хака, который, кроме всего прочего, начал заигрывать с исламом, сдавая религиозным фанатикам права, завоеванные женщинами за предыдущие десятилетия. Беназир и Нусрат Бхутто неоднократно арестовывали, а затем, продержав в тюрьме несколько месяцев, отпускали. Их здоровье было подорвано. В 1982 году Нусрат разрешили покинуть страну для лечения. Беназир была освобождена на год с небольшим позже, отчасти благодаря давлению со стороны США, усилившемуся благодаря кампании в ее защиту, развернутой старым гарвардским другом Беназир Питером Гэлбрейтом. Впоследствии она описала этот период в мемуарах под названием "Дочь Востока" (Daughter of the East, 1988); книга изобиловала фотоснимками, под одним из них была такая подпись: "Вскоре после того, как президент Рейган похвалил режим за "усилия, направленные на построение в стране демократии", сподручные Зия уль-Хака расстреляли мирную демонстрацию, проводившуюся по случаю Дня независимости Пакистана. Полиция проявила особую жестокость по отношению к демонстрантам, протестовавшим против нападения на мой джип в январе 1987 года".

Ее небольшая, похожая на башенку лондонская квартира стала центром сопротивления диктатуре; собравшись там, на верхнем этаже, мы часто обсуждали, как покончить с властью генералов. Беназир укрепила свои позиции, настаивая на бескомпромиссном, но мирном сопротивлении хунте и отвечая на каждое новое преступление военных едкими разоблачениями. Ее братья действовали иначе. Они организовали вооруженную группу "Аль-Зульфикар", которая открыто ставила перед собой цель "измотать и ослабить режим путем убийства предателей, сотрудничаюших с Зия уль-Хаком". Добровольцы рекрутировались главным образом в самом Пакистане; в 1980 году для их подготовки была оборудована база в Афганистане, где промосковски настроенные коммунисты пришли к власти три года назад. Это печальная история: в ней нашлось место для фракционной борьбы, показательных процессов, мелкого соперничества, всякого рода фантазий и смерти наименее удачливых членов группы.

В марте 1981 года Муртаза и Шахнаваз Бхутто заняли первые строчки в списке наиболее разыскиваемых пакистанской разведкой преступников. Они захватили пакистанский международный авиалайнер вскоре после того, как он взлетел с аэродрома в Карачи (отключение электричества парализовало работу рентгеновского аппарата, позволив угонщикам пронести на борт оружие); летчиков заставили лететь в Кабул. Там Муртаза взял дело в свои руки и потребовал освобождения политических заключенных. Один молодой офицер был застрелен на борту во время полета. Авиалайнер был дозаправлен и полетел в Дамаск, где сирийский сторонник братьев Бхутто генерал Холи взял на себя ответственность за проведение операции и пообещал, что впредь не допустит крови. Тот факт, что на борту находились американские пассажиры, сильно обеспокоил генералов; благодаря этому в Пакистане были освобождены политзаключенные, вскоре доставленные в Триполи.

Эта операция была признана успешной, и действовавшая у себя на родине Пакистанская народная партия солидаризировалась с ней. После этого к группе братьев Бхутто стали относиться куда более серьезно. Ключевой целью братьев внутри страны был Маулви Муштак Хусаин, председатель Верховного суда в Лахоре - человек, который в 1978 году приговорил Зульфикара Али Бхутто к смертной казни; его поведение на суде шокировало даже тех, кто относился к ПНП с нескрываемой враждебностью. (Среди прочего, он обвинил Бхутто в том, что тот "выдавал себя за мусульманина", будучи сыном принявшей ислам индуистки). Муштак находился в машине своего друга, отвозившего его домой, в элитный квартал Лахора, когда боевики из "Аль-Зульфикара" открыли огонь. Судья выжил, но его друг и водитель погибли. Друг был членом клана Чодри из Гурджата: это был Чодри Захур Элани, изворотливый бизнесмен, настойчиво уговаривавший генерала Зия уль-Хака подарить ему "священную ручку", которой тот подписал смертный приговор Бхутто. Эта ручка стала семейной реликвией. Возможно, Захур Элани не входил в число лиц, за которыми охотился "Аль-Зульфикар", но обескураженное тем, что судья ускользнул у него из-под носа, руководство этой организации объявило, что он значился в списке. Впрочем, не исключено, что так оно и было.

Именно клан Чодри, в лице своего следующего поколения, в настоящее время оказывает Мушаррафу услуги в сфере гражданской политики: сын Захура Элани Шуджаат организовал раскол в партии Наваза Шарифа, создав PML-Q, партию-спойлер, для того чтобы облегчить положение правящего режима. Он до сих пор улаживает дела, беспокоящие Мушаррафа; известно, что он советовал президенту ввести чрезвычайное положение намного раньше, чтобы нейтрализовать Беназир. И именно он будет руководить избирательной кампанией Мушаррафа. Его двоюродный брат Первез Элахи - глава правительства Пенджаба; его сын продолжает семейную традицию, выселяя жильцов и скупая всю доступную землю на окраинах Лахора. К сожалению, пока не удалось установить, кому из членов этого семейства досталась пресловутая "священная ручка".

Между тем угон самолета обеспокоил Москву, и афганский режим попросил братьев Бхутто подыскать себе другое убежище. В Кабуле братья женились на сестрах-афганках, Фазие и Рехане Фасихудин, дочерях высокого должностного лица в министерстве иностранных дел Афганистана. Братья покинули страну вместе со своими женами и после недолгого пребывания в Сирии (а, возможно, и в Ливии) обосновались в Европе. Воссоединение с сестрой произошло на Французской Ривьере в 1985 году: это место больше соответствовало стилю жизни всех троих отпрысков Зульфикара Али Бхутто.

Молодые люди боялись агентов Зия уль-Хака. У каждого из них была маленькая дочь. Шахнаваз снимал квартиру в Каннах. Он отвечал за "военный аппарат", и жизнь в Кабуле наложила на него свой отпечаток. Он стал нервным и неуравновешенным. Его отношения с женой были довольно бурными, и однажды он сообщил своей сестре, что собирается развестись. "В нашей семье никогда не было разводов. Твой брак не был организован родителями. Ты сам решил жениться на Рехане. И ты должен сохранить семью". Такой ответ дала брату Беназир, согласно ее мемуарам. Вскоре после этого Шахнаваз был найден мертвым в своей квартире. Его жена утверждала, что он принял яд, но, как пишет Беназир, никто из членов ее семьи не верил в эту версию; в комнате были обнаружены следы насилия, кто-то рылся в бумагах Шахнаваза. Улик против Реханы не было, но это не рассеяло беспокойства семейства Бхутто. Рехану посадили в тюрьму на три месяца по обвинению в нарушении завета "доброго самаритянина": ее осудили за то, что она "не оказала необходимую помощь умирающему". После освобождения она поселилась в Соединенных Штатах. "Может быть, его убили агенты ЦРУ в порядке дружеского жеста по отношению к своему любимому диктатору?" - задается вопросом Беназир в своих мемуарах. Она рассматривает там и другую версию: не стали ли сестры Фасихудин агентами пакистанской разведки? Правда остается скрытой за семью печатями. Через некоторое время Муртаза развелся с Фазией, но взял на воспитание их трехгодовалую дочь Фатиму и переехал в Дамаск. Здесь у него было достаточно времени для размышлений, и он говорил друзьям, что понаделал в своей жизни немало ошибок. В 1986 году он встретился с Гинвой Итауи, молодой учительницей, бежавшей из Ливана после израильского вторжения в эту страну в 1982 году. Гинва успокоила его и взяла на себя заботу об образовании Фатимы. Они поженились в 1989 году, и через год у них родился сын Зульфикар.

Когда Беназир вернулась в Пакистан в 1986 году, ее приветствовали огромные толпы, высыпавшие на улицы, чтобы выказать ей свое восхищение и продемонстрировать неприятие правящего режима. Она проводила свою предвыборную кампанию по всей стране, но чувствовала с возрастающей ясностью, что для многих религиозно настроенных граждан молодая незамужняя женщина была неприемлема в качестве политического лидера. Как она смогла бы, например, совершить визит в Саудовскую Аравию без мужа? Поэтому не стоит удивляться, что предложение о браке от семьи Зардани было принято, и она вышла замуж за Асифа в 1987 году. Беназир беспокоило, что ее мужу, каким бы он ни был, трудно будет смириться с частыми периодами раздельного проживания в связи с ее номадической политической жизнью, однако Зардани это ничуть не смущало: как выяснилось, он прекрасно умел развлекать себя сам.

Через год после ее свадьбы самолет с генералом Зия уль-Хаком на борту взорвался в воздухе. На последовавших выборах ПНП получила большинство мест в парламенте. Беназир стала премьер-министром, но ее жестко контролировала армия, с одной стороны, и президент Гулам Ишак Хан, любимый бюрократ военных, с другой. Она признавалась мне в то время, что чувствовала себя совершенно беспомощной. Они не давали ей ничего делать. "Расскажите об этом людям, - посоветовал я ей. - Объясните им, почему вы не можете выполнить свои обещания: обеспечить бесплатное образование для всех, добиться соблюдения правил гигиены, очистить воду, улучшить работу системы здравоохранения и повысить моральный уровень учащихся средней школы". Она так ничего и не рассказала своим избирателям; по правде говоря, Беназир вообще ничего не сделала, если не считать трудоустройства некоторых ее сторонников. Казалось, ее тешила сама мысль о том, что она находится у власти. Она ездила по всему миру с государственными визитами в сопровождении мужа, встречалась с такими людьми, как миссис Тэтчер, была тепло принята королем Саудовской Аравии. Между тем в Пакистане плелись заговоры (оппозиция кое-чему научилась у своего премьер-министра), и в августе 1990 года ее правительство было отправлено в отставку президентским декретом, после чего к власти вернулись братья Шарифы, протеже Зия уль-Хака.

К тому времени, когда она была переизбрана в 1993 году, Беназир отказалась от идеи реформ; вместо этого она загорелась другой идеей, смысл которой прояснился, когда она поспешила назначить своего мужа министром инвестиций, возложив на него ответственность за все поступления денежных средств как от местных инвесторов, так и из-за границы. Распространено мнение, что эта чета "приватизировала" 1.5 миллиарда долларов. Высшее руководство Пакистанской народной партии превратилось в машину по производству денег, но без тормозного устройства. Этот период отмечен полной деградацией партии. Единственное, что могли сказать члены этой потерявшей лицо структуры: "Так поступают все, во всем мире", - давая тем самым понять, что имеют значение только денежные потоки и возможность их контролировать. В сфере международной политики ее наследие нельзя оценить столь же однозначно. Она отказалась санкционировать антииндийскую военную авантюру в Каргиле, на склонах Гималаев, но в качестве компенсации, как я писал в "Лондонском книжном обозрении" (LRB 15 April 1999), ее правительство поддержало взятие Талибаном Кабула; в связи с этим позиция Вашингтона и Лондона, продвигающих ее как защитницу демократии, выглядит вдвойне абсурдной, если не ироничной.

Муртаза Бхутто принял участие в выборах из заграницы и завоевал место в законодательном собрании провинции Синд. Он вернулся на родину и выразил недовольство курсом своей сестры. Семейные встречи стали напряженными. У Муртазы были свои недостатки, но он не замечен в коррупции, и его риторика ближе к радикальным партийным манифестам добрых старых времен. Он не делал секрета из того, что считает Зардани не политиком, а торгашом, которого интересуют только деньги. Нусрат Бхутто предложила назначить Муртазу премьер-министром Синда; в ответ Беназир сместила свою мать с поста почетного председателя ПНП. Всякое выражение симпатии к Муртазе приводило ее в бешенство. А он больше не чувствовал себя обязанным контролировать свои высказывания и при каждом удобном случае устраивал разнос Зардани и его коррумпированному режиму, во главе которого стояла его сестра Беназир. С ним было трудно спорить, потому что его критика основывалась на фактах. Должность премьер-министра Синда долгое время занимал Абдулла Шах, один из ставленников Зардани. Он начал преследовать сторонников Муртазы. Муртаза решил пойти на конфронтацию не с марионеткой, а с самим кукловодом. Он позвонил Зардани и пригласил его на неформальную беседу без телохранителей, чтобы попытаться уладить проблемы в семейном кругу. Зардани согласился. Когда родственники шли по саду, их окружили люди Муртазы. Они схватили Зардани, кто-то достал опасную бритву и теплую воду, и Муртаза, к великому удовольствию присутствовавших, сбрил половину усов Зардани и предложил ему закончить дело. Обескураженный Зардани, возможно, ожидавший чего-то худшего, сказал, что сбреет вторую половину дома. Пришедшие в замешательство СМИ были проинформированы о том, что свежевыбритый "принц-консорт" расстался со своими усами по настоянию разведки, полагавшей, что пышные усы делают его слишком узнаваемым. Если это так, то почему он немедленно начал отращивать их снова?

Несколько месяцев спустя, в сентябре 1996 года, когда Муртаза и его свита возвращались с политического митинга, на них напали из засады, неподалеку от дома, около семидесяти вооруженных полицейских под командованием четырех высокопоставленных офицеров. За ближайшими деревьями расположились снайперы. Уличное освещение было отключено. Муртаза понял, что происходит, и вышел из машины с поднятыми руками; он запретил своим телохранителям открывать огонь. Вместо этого огонь открыла полиция, семь человек были убиты, в том числе и Муртаза. Роковая пуля была выпущена в него с близкого расстояния. Западня была тщательно спланирована, но, как это случается в Пакистане, грубость операции - фальшивые записи в полицейских протоколах, затерявшиеся вещественные доказательства, арест и запугивание свидетелей, срочное отбытие партийного функционера, курировавшего провинцию (и считавшегося ненадежным), на фиктивное мероприятие в Египет, полисмен, убитый из опасения, что он может заговорить, - сделала очевидным, что решение уничтожить брата премьер-министра было принято на очень высоком уровне.

В ходе подготовки к засаде полиция опечатала дом Муртазы (из которого коммандос Зия уль-Хака забрали его отца в 1978 году). Семья почувствовала неладное. В этой ситуации удивительное хладнокровие проявила четырнадцатилетняя Фатима, решившая позвонить тете-премьер-министру домой. Состоявшийся разговор прочно запечатлелся в ее памяти, и несколько лет назад она воспроизвела его по моей просьбе. Трубку снял Зардани:

" Фатима: Я хочу поговорить со своей тетей. Пожалуйста, передайте ей трубку.

Зардани: Это невозможно.

Фатима: Почему? [Фатима вспоминает, что в этот момент она услышала громкие рыдания, звучавшие фальшиво.]

Зардани: Она в истерике, разве ты не слышишь?

Фатима: Почему?

Зардани: Ты не знаешь? Застрелили твоего папу".

Фатима и Гинва вычислили, где это могло случиться, и выбежали из дома. На улице не было заметно никаких признаков трагического происшествия: место преступления было очищено от следов насилия. Там не было ни пятен крови, ни каких-либо повреждений. Они поехали в госпиталь, но было уже поздно - Муртаза умер. Впоследствии они узнали, что он был оставлен истекать кровью и пролежал на земле почти час, пока его не отвезли в госпиталь, в котором не было реанимационного оборудования.

Когда Беназир приехала на похороны своего брата в Ларкану, разъяренная толпа забросала камнями ее лимузин. Она вынуждена была ретироваться. Имело место и другое проявление необычайно острых эмоций: местные жители побудили вдову Муртазы прийти на похороны - вопреки мусульманским традициям. По словам Фатимы, один из сподручных Беназир выдвинул обратился в религиозный суд, где против Гинвы было выдвинуто обвинение в нарушении законов Ислама. У этих людей не осталось ничего святого.

Все свидетели убийства Муртазы были арестованы; один из них умер в тюрьме. Когда Фатима позвонила Беназир, чтобы спросить, почему были арестованы свидетели, а не убийцы, она услышала в ответ: "Видишь ли, ты еще очень молода. Тебе этого не понять". Может быть, именно поэтому добрая тетя решила пригласить мать Фатимы по крови Фазию (которую она прежде осуждала как убийцу на службе у генерала Зия) приехать в Пакистан и принять на себя заботу о Фатиме. Но Фатима и Гинва Бхутто воспротивились, и из этой затеи ничего не вышло. Тогда Беназир решила смягчить подход и стала настаивать на том, чтобы Фатима сопровождала ее в поездке в Нью-Йорк, где она должна была выступить с речью на Генеральной ассамблее. Гинва Бхутто обратилась к своим друзьям в Дамаске и вывезла детей из страны. Впоследствии Фатима узнала, что Фазию видели с Беназир в Нью-Йорке: они ворковали, как старые подруги.

В ноябре 1996 года Беназир снова отстранили от власти; на этот раз ее уволил видный член ее собственной партии, президент Пакистана Фарук Легари. Он обвинил ее в коррупции, однако Легари больше всего разозлили действия подчинявшихся Беназир спецслужб: агенты предприняли попытку грубого шантажа - они засняли встречу дочери Легари с бойфрендом и угрожали сделать фотоснимки достоянием общественности. На той же неделе, когда Беназир была отправлена в отставку, премьер-министр провинции Синд Абдулла Шах сел на мотобот и сбежал в Карачи, а оттуда - через Мексиканский залив - в Соединенные Штаты.

Правительством Беназир был созван судебный трибунал для расследования обстоятельств, приведших к смерти Муртазы. Под председательством главы Верховного суда Пакистана были тщательно опрошены свидетели, представленные обеими сторонами. Адвокаты Муртазы обвинили Зардани, Абдуллу Шаха и двух членов руководства полиции в заговоре с целью убийства. Беназир (к тому времени уже отстраненная от власти) признала, что заговор имел место, но высказала предположение, что "за ним стоял президент Фарук Ахмад Легари". По ее словам, цель этого заговора состояла в том, чтобы "убить Бхутто, избавиться от Бхутто". Никто не отнесся к ее предположению серьезно. Принимая во внимание характер происшедшего, в это трудно было поверить.

Трибунал пришел к заключению, что юридически значимых свидетельств о причастности к заговору Зардани не имеется, но признал, что "это был случай незаконной расправы при помощи полиции", и сделал вывод, что подобный инцидент не мог произойти без одобрения со стороны представителей высшей власти. На этом дело и закончилось. Одиннадцать лет спустя Фатима Бхутто публично обвинила в убийстве своего отца Асифа Зардани; она заявила также, что многие исполнители этого преступления были вознаграждены за услуги. В интервью, переданном по независимому телеканалу накануне введения Мушаррафом чрезвычайного положения, Беназир попросили объяснить, как могло случиться, что ее брат был оставлен истекать кровью рядом со своим домом в бытность ее премьер-министром. Она встала и вышла из студии. 14 ноября на первой полосе газеты LA Times появилась острая заметка Фатимы, в которой были приведены слова Беназир, не попавшие в эфир: "Моя племянница сердится на меня". Кто бы сомневался!

Мушарраф мог снять с нее обвинения в коррупции, но три других возбужденных против нее дела расследуются в Швейцарии, Испании и Великобритании. В июле 2003 года, после расследования, длившегося несколько лет, Даниэль Дево, магистрат Женевы, заочно обвинил господина и госпожу Зардани в отмывании денег. Супружеская чета получила - в качестве взятки - 15 миллионов долларов от швейцарских компаний SGS и Cotecna. Супруги Зардани были приговорены к шести месяцам тюрьмы; кроме того, они должны вернуть 11.9 миллионов долларов правительству Пакистана. "У меня нет никаких сомнений в обоснованности вынесенного приговора", - сказал Дево корреспонденту BBC. Беназир подала апелляцию, инициировав тем самым новое расследование. 19 сентября 2005 года она появилась в суде Женевы и попыталась отмежеваться от других членов своей семьи: она заявила о своей непричастности к случившемуся, если кто и виноват, то ее муж и мать (пораженная болезнью Альсгеймера). В таком случае как объяснить тот факт, что ее агент Йенс Шлегельмильх подписал соглашение, согласно которому в случае смерти Беназир и ее мужа принадлежащие им активы Bomer Finance Company должны быть разделены поровну между семьями Зардани и Бхутто? Об этом соглашении ей тоже ничего не известно. А как насчет бриллиантового ожерелья на 120,000 фунтов, хранящегося в банковском сейфе и оплаченном Зардани? Оно было предназначено для нее, но она отказалась принять этот подарок как "неуместный". Расследование продолжается. Недавно Мушарраф сказал Оуэну Беннет-Джонсу, работающему на канале BBC World Service, что его правительство не будет вмешиваться в этот процесс: "Пускай этим занимается швейцарское правительство. Все зависит от него. Ведь дело рассматривается в суде Швейцарии".

В Великобритании ведется судебное расследование по поводу мошенничества, связанного с недвижимостью - поместьем Rockwood в Surrey, купленным в 1995 году офшорными компаниями на имя Зардани и отремонтированным в соответствии с его специфическими вкусами. Сначала Зардани отрицал, что поместье принадлежит ему. Но когда суд был готов отдать распоряжение ликвидаторам продать его и вернуть вырученные деньги пакистанскому правительству, Зардани признал, что это его собственность. В прошлом году лорд-судья Коллинс вынес следующее постановление: хотя этот факт нельзя считать окончательно установленным, у него есть "серьезные основания" полагать, что Rockwood был куплен и обставлен на деньги, принадлежавшие правительству Пакистана, "попавшие в руки владельца поместья благодаря коррупции". Один близкий друг Беназир сказал мне, что она действительно не имела отношения к этой афере, поскольку Зардани не собирался проводить там время именно с ней.

Дэниэл Марки, бывший служащий Госдепартамента, занимающий ныне пост советника по связям с Индией, Пакистаном и странами Юго-Восточной Азии в Совете по иностранным делам (Council on Foreign Relations), объяснил, почему Вашингтон проявляет такую благосклонность к этой сладкой парочке: "Прогрессивная, реформистская, более космополитическая партия в правительстве могла бы быть полезна для США". Как показывает состояние их финансовых дел, супруги Зардани, безусловно, очень космополитичны.

Почему Вашингтон так обеспокоен ситуацией в Пакистане? Что его волнует на самом деле? Недавно Роберт Гейтс, министр обороны США, достаточно откровенно ответил на эти вопросы: "Я озабочен следующим обстоятельством: чем дольше будет сохраняться внутренняя напряженность, тем большей будет вовлеченность пакистанской армии и спецслужб в наведение порядка у себя дома, что помешает им сфокусировать внимание на борьбе с терроризмом в приграничной зоне". Но одной из причин внутреннего кризиса служит то обстоятельство, что Вашингтон слишком доверился Мушаррафу и пакистанской армии. Именно поддержка (в том числе и финансовая) Вашингтона дала ему возможность действовать по своему усмотрению. Но корень проблемы лежит в неосмотрительной оккупации Афганистана странами Запада, поскольку нестабильность в Кабуле непосредственно сказывается на ситуации в Пешаваре и в так называемой "зоне племен", расположенной между двумя странами. Чрезвычайное положение рассматривается Мушаррафом как орудие в борьбе против судебной ветви власти, оппозиционных политиков и независимых средств массовой информации. Все эти три группы, каждая по-своему, ставили под сомнение официальную линию Пакистана по отношению к Афганистану и "войне с террором"; кроме того, они концентрировали внимание общественности на исчезновении политических заключенных и широко распространенном применении пыток в пакистанских тюрьмах. Эти проблемы обсуждались в телевизионных программах более открыто, чем это происходит где-либо на Западе, поскольку "цивилизованный мир" делает все возможное, чтобы заглушить "диссидентские" голоса ради сохранения хрупкого консенсуса по Афганистану. Мушарраф обосновывает необходимость введения чрезвычайного положения тем, что гражданское общество саботирует "войну с террором". Конечно, это абсурдная логика. На самом деле именно война в приграничной зоне создает напряженность внутри армии. Многие не хотят воевать, потому что не понимают смысла выполняемой ею миссии. Этим объясняется переход десятков солдат на сторону повстанцев Талибана. По этой же причине многие молодые офицеры досрочно увольняются из армии.

Западные эксперты любят рассуждать о пальце джихада на ядерном спусковом крючке. Это чистая фантазия, напоминающая о сходной кампании, развернувшейся тридцать лет назад, когда принято было считать, что угроза исходит не от джихадистов, которые воевали в Афганистане, пользуясь поддержкой Запада, но от националистически настроенных радикалов-милитаристов. 15 июня 1979 года в журнале Time была опубликована передовая статья, посвященная ситуации в Пакистане; в ней приводились слова высокопоставленного западного дипломата о том, что наибольшую опасность представляет возможное появление в этой стране "нового Каддафи, радикального майора или полковника пакистанской армии. Мы можем проснуться в одно прекрасное утро и обнаружить его на месте Зия уль-Хака. И, можете мне поверить, в этом случае дестабилизация не ограничится одним Пакистаном".

В пакистанской армии служит миллион солдат. Она наложила свои милитаристские щупальца на все сферы жизни: ее присутствие ощущается в аграрном секторе, в промышленности, в общественной жизни. Для того чтобы такая армия ощутила реальную угрозу со стороны джихадистов, потребуется какой-нибудь катаклизм (типа американского вторжения и оккупации). Высокопоставленных офицеров объединяют две общие черты: приверженность к организационному единству и стремление не подпускать к власти политиков. Одна из причин подобных умонастроений заключается в опасении утратить комфорт и привилегии, которые они приобрели за десятилетия пребывания у власти; но им свойственно также и глубокое отвращение к демократии - характерная черта большинства армий. Людям, которые не привыкли отчитываться перед своими подчиненными, трудно принять идею ответственности перед обществом в целом.

По мере того, как Афганистан погружается в хаос, а в Пакистане наблюдается разгул коррупции и инфляции, Талибан рекрутирует в свои ряды все больше и больше сторонников. Положим, генералы, убеждавшие Беназир, что контроль над Кабулом при помощи Талибана даст им необходимую "стратегическую глубину", ушли в отставку; но их преемники знают, что Афганистан не смирится с долгосрочной западной оккупацией. Они надеются на возвращение реабилитированного Талибана. Вместо того чтобы выработать масштабное региональное решение, в число спонсоров которого входили бы Индия, Иран и Россия, Соединенные Штаты предпочитают видеть в пакистанской армии своего перманентного кабульского жандарма. Такая стратегия не может увенчаться успехом. В самом Пакистане "развитие" идет на холостых оборотах: военное руководство, обещавшее провести реформы, деградирует в тиранию; политики, обещавшие малоимущим гражданам социальную поддержку, деградируют в олигархов. Принимая во внимание тот факт, что стране вряд ли поможет какой-нибудь чужой добрый дядя, Пакистан в обозримой перспективе будет осциллировать между этими двумя формами правления. Люди, попробовавшие изменить ситуацию, но ничего не добившиеся, вернутся в состояние полусна, если их снова не разбудит нечто непредвиденное. Такое всегда возможно.

Перевод Иосифа Фридмана

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67