10 октября в прокат выходит фильм-буффонада о нравах столичной знати под обманчиво мелодичным названием «Пока ночь не разлучит». На названии поэзия заканчивается, и в золотисто-лепной упаковке интерьеров кафе «Пушкинъ» режиссер Борис Хлебников подает довольно зубастую комедию, уже окрещенную московскими обзорами как «история про всех про нас». Может, всё дело в том, что авторы этой номинации часто ужинают и дерутся в ресторанах на Тверском бульваре, но если отвлечься от общих мест насыщения и досуга, то трудно идентифицировать это самое «мы». Впрочем, ещё труднее представить прокат подобной ленты в регионах. Междусобойчик, собранный из подслушанных разговоров и разыгранный приятелями режиссера без претензии на гонорар, и сам не думает претендовать на уровень большого универсального кино, вроде «Свободного плавания» или «Сумасшедшей помощи». Его комедийными шестеренками движет простое детское любопытство, с которым наблюдают за взрослыми тетями и дядями, пахнущими водкой, сигарами и парижским флердоранжем.
В «Лете господнем» Шмелева есть эпизод, который, на мой взгляд, блестяще определяет московский купеческий характер. Маленького Ваню везут на порубку берез перед праздником. Его отец, видный бородач, бизнесмен Москворечья, усаживает сына с собой на коня, и в голове мальчишки мечутся запахи лошади, трудового пота, грубой одежды, табака и… апельсиновых духов. Вот это соединение бурного, простого быта и прорезающейся в нем неряшливой роскоши (нажитой именно этим предприимчивым бытием), хаотичные приметы статуса, то ли нелепые, то ли трогательно-притягательные – вся эта катавасия, сопровождающая сильный, увлекающийся нрав москвича, отлично схвачена в ресторанном балаганчике Бориса Хлебникова. Девушки в дорогих очках тут пьют похмельное пиво, фармацевтические магнаты завтракают беляшами - и всё это непременно под арфу, в золоте, во всей этой налипшей по пути успеха ерунде.
Хлебников вообще режиссер любопытный и въедливый – а это качества первостепенной важности для создания комедии нравов. Маленькие диалоги его полуслучайных-полузакономерных героев разыграны ярко, в три-четыре жеста, с ностальгичным подмигиванием: несмотря на упоминание известных лиц, наболевшие реалии и знаковые атрибуты, герои ярморочно-салонной Москвы не особенно изменились со шмелевских времен. На Тверском также сытно, шумно, дорого, по-восточному весело и страшно. И чтобы засмеяться над этим, а не проглотить какую-нибудь обиду или презрительный фырк, нужно, пожалуй, весь этот разгуляй любить. Москвич в тридевятом колене, Хлебников действительно эти лица своей родины любит, пусть очень со стороны и в большинстве за то, что они волей-неволей идут где-то параллельно его жизни, на расстоянии прищуренного взгляда: неглупые, необразованные, импульсивные и самодостаточные.
Труднее сказать, полюбит ли эти лица зритель. На блогерском показе большую часть времени стояла довольно недобрая тишина. То ли потому что мелькающая драматургия не давала времени остановиться и узнать, то ли потому что блогеры выпадают из мифологического «мы», и капустник теряет свою магию. А может, противопоставление кухни, где гости из Азии – один за всех и все за одного, и зала, готового передраться без особого повода, так действует на патриотичные умы. Подобное введение кухонной сюжетной линии вообще трудно комментировать. С одной стороны – давно известная «нью-йоркская» позиция режиссера, мол, гастарбайтеры суть хозяева мегаполисов, с другой – вся эта щемящая, но очень уж добросовестно спрятанная любовь к купеческим архетипам. Сталкивать зал и кухню под таким углом не очень удобно, и беспричинная драка в финале под взглядами персонала, вооружившегося мобильниками, этого напряжения не снимает. Аттракцион пущен, но весело не всем.
В любом случае, нельзя свалить эту неловкость на недобросовестность юмора. Если не пытаться встраивать или исключать себя из картины, не кручиниться о судьбах родины и национальных вопросах, а просто смотреть на то, как Дуня Смирнова говорит про беляши, хочется хлопать стоя. Эта короткая интерлюдия (с метражом в час десять) дает Хлебникову последнюю возможность перемены позы перед большими, горячо ожидаемыми полотнами, и то, что он избрал для этого антракта обращение к своему москвичеству и мальчишеству – большая удача.