События, произошедшие на Манежной площади, показывают исчерпанность модели спортивной демократии.
В чём состоит спортивная демократия?
Во-первых, в том, что спорт заменяет собой национальную идею, а спортивные победы приравниваются к общегосударственному триумфу. Однако обратной стороной этого является превращение в насилия – в спорт, то есть умножение насильственных проявлений, поначалу вроде бы безобидных. С насилием сопряжён сегодня даже проход по улице, не говоря уже про путешествие по московским пробкам. Никто так не способен на насилие, как «послушные граждане», которые вдруг перестают слушаться и проникаются желанием заставить слушать себя.
Призрак «всеобщего благосостояния», населивший собой местный мир супермаркетов, казалось, справился с задачей формирования послушных граждан. Супермаркет стал главенствующей структурой социализации, заменившей музей, школу, храм, а заодно и рай с адом. Каждому району по «Пятёрочке», каждому районному жителю – столько банок «Ягуара», сколько он сможет в себя влить. Тот, чьё существование сведено к сумме потребностей, с неизбежностью превращается в нечто среднее между статистической единицей и социальной функцией. Однако мы живём в эпоху, когда только структуры выходят на улицу. Они и вышли.
Во-вторых, спорт понимается как лекарство от политизации, способное якобы вылечить агрессию и варварство масс. Если называть вещи своими именами, спорт должен был санкционировать удаление масс из политики: подчиняйтесь и можете состязаться сколько угодно. Примечательно, что события с футбольными болельщиками на Манежной произошли всего через несколько дней после получения известия о Чемпионате мира по футболу в России. Оказалось, что следствием деполитизации масс отнюдь не является послушание и пассивность. Напротив, свирепым вепрем может быть и деполитизированная масса. Новостная лента вкрадчиво сообщает: ставкой в самосуде и самостреле стала уже купюра в 1000 рублей – две тётки обстреляли лоточницу, похитили малую денежку и скрылись, как водится, неизвестно куда. Френд-лента вторит новостной ленте требованием самообороны с применением оружия. Стрелки сходятся.
Только очень наивный наблюдатель может трактовать события на Манежной площади как «возвращении политики». Политика является практикой солидарности, а солидарность использует для себя любой повод. Казалось бы, не являются ли мероприятия, посвящённые памяти невинно погибшего болельщика, предпосылкой для солидарности в нашем почти бессолидарном обществе. Отвечу отрицательно: манифестантов на Манежную площадь привела адреналиновая ломка. Они пришли туда, движимые теми же причинами, которой приводят в движение болельщиков, заявляющиеся на матч: найти относительно безопасный источник адреналина.
Примечательно, что орудием для манифестантов стала новогодняя ёлка, последний символ солидарности, доставшийся от старосоветских времён.
Левая мысль на протяжении XX века подталкивала нас к выводу о том, что борьба с несправедливостью сама по себе оборачивается справедливостью, а сопротивление атомизации и распаду автоматически гарантирует новую солидарность. Сегодня очевидно, что это не так. Наше общество травмировано несправедливостью, изнасиловано неравенством, приучено к самоедству. Оно привыкло воспринимать себя и свою историю как фарс.
Коррупция затронула не только «верхи», но и «низы». Причём «низы» в едва ли не большей степени. Старое сравнение общества с живой тканью или скелетом подсказывает образы, которые больше всего соответствуют нынешнему состоянию. Если систематически рассекать ткань, то она срастётся, но так, что останется рубец и никакого живого места. Если систематически ломать хребет, он тоже может срастись, но только если вырастет горб. Проблема нынешней России не в том, что в ней деградировали практики солидарности, а в том, что эта деградация привела к тому, что солидарность стала злокачественной: ненависть и зависть связывают намного прочнее, чем понимание и взаимовыручка. В России сегодня привыкли ненавидеть друг друга. Манежная площадь вновь, как и 20 лет назад, стала баррикадой ненависти, по разные стороны которой может оказаться кто угодно. Субъект с любыми антропологическими и социальными параметрами.
События на Манежной показали: послушные граждане достигли пика послушания и требуют права голоса. Однако право голоса сегодня вступает в противоречие с тем, что каждый голос имеет акцент и состоит из акцентов. Это новая коллизия, вокруг которой будет собрано «политическое». Со времён Андропова джаз вместе с тремя нотами из песни «С чего начинается Родина» означал новую гибридную форму патриотизма. Абсолютно доминирующую. Настолько воцарившуюся в нулевые, что её можно назвать патриотизмом им. Путина – неслучайно совсем недавно на одном из благотворительных вечеров Путин рискнул пропеть джазовую композицию и сыграть вступление к «С чего начинается Родина». Джаз – искусство импровизации. Родина в джазовой обработке – это не оплот, не твердь, не почва. Это синкопа. Скороговорка с переходом одного звука в другой. Расстановка интонаций.
На языке идеологий речь о постколониальной доктрине, реабилитирующей отстающие народы и припозднившиеся культуры, показывающей, что опоздание имеет свои преимущества. Однако ей противостоит ура-прогрессизм, адепты которого одевают по вкусу то маску национализма, то маску неолиберализма, то обе маски одновременно. Неолибералы говорят: догоняй, иначе всё потеряешь. Националисты отвечают – догоним, если отделим «своих» от «чужих», тогда и «станем Европой». Голос противопоставляется акценту. Путь утрамбовывают звуки марша. Шагающие шагают в ногу. Не до импровизаций.
Коррупция – обратная сторона социального расизма. Сторонники неолиберализма видят его исток в успехе и эффективности: успешность как аналог избранности, эффективность как примета прижизненного спасения. Один высокоэффективный продюсер пишет в социальной сети: «Брать за точку отсчёта национальную принадлежность – значит быть лузером. «Россия для русских» - лозунг, придуманный одними лузерами для других лузеров». Националистический ответ выворачивает это позицию наизнанку: тот, кто недостаточно успешен и эффективен, не является в полной мере представителем своего этноса. Этнос собирает лучших и отбрасывает худших.
Возникает старый сталинский спор о форме и содержании. «Нам нужна нация высокоэффективных граждан, высокоэффективность в национальной оболочке», - говорят неолибералы. «Нация и есть условие успешной координации сил, любая высокоэффективность имеет национальную природу», - отвечают им националисты. Дружный консенсус достигнут: и неолибералы и националисты клянутся сегодня демократией, однако это не демократия приобщения, а демократия исключения. Демократия фэйс-контроля, предпочитающая негативную свободу через право (и преступление) позитивной свободе самоорганизации и дара.
Демократия исключения – это система со множеством шлагбаумов, терминалов и КПП, с устройствами для определения цвета глаз, отпечатков пальцев, контуров лица, со всеми возможными инструментами сведения политики к биометрии.
События на Манежной показали: в наши дни чтобы стать фактором политики, ты должен согласится на фэйс-контроль. И не просто согласиться: стать инстанцией фэйс-контроля для всех остальных – ведь фэйс-контроль является системой круговой поруки. Чтобы тебя приняли в расчёт, нужно раствориться в системе биометрических параметров, на одной шкале которых находится этнопринадлежность и аллельные частоты, на другой – эффективность и способность к «личностному росту». На площадь перед Манежем вышли те, кто идеально соответствует статусу биометрического объекта. Что ещё раз доказывает: отныне восстают только статистические единицы, только функции теперь перестают функционировать. Структуры и только структуры выходят сегодня на улицу.
В наши дни, как и прежде, демократия безжалостна. Чтобы повысить градус безжалостности, она даже готова называть себя «постдемократией». Никто не хочет представлять никого, кроме себя, но именно поэтому и себя представлять не может. Зато каждый перенял на себя право охотника и тирана, рассуждающих по принципу: «Нет человека – нет проблемы». При этом усовершенствование технологий власти привело к тому, что физическое и символическое насилие сливаются до полной неразличимости. Чтобы уничтожить, достаточно просто не замечать.
Иногда мне кажется, что общество усвоило аристократическую игру времён абсолютизма: посмотреть на ненавистника так, чтобы слепое пятно глаза скрыло его голову. Так он будет казаться поверженным, несуществующим. Спорт – сведение жизни к игре. Однако не все игры одинаково полезны. В системе постдемократии в моду вернулась охота. Все начеку, охотник охотится на другого охотника. Манежная площадь стала свидетельством того, что при этом раскладе жертвой может стать каждый.