Бессилие интеллектуального класса

В те времена, когда борьба советского социализма с евроатлантическим капитализмом еще казалась далекой от завершения, а интеллектуальное отставание в соревновании с Западом становилось все более ощутимым, мне довелось услышать мнение по этому поводу Георгия Петровича Щедровицкого – мыслителя, который приложил колоссальные усилия к тому, чтобы сформировать интеллектуальную элиту советского общества. Смысл его наполовину ироничного суждения, применительно к сегодняшней дискуссии об «интеллектуальном классе», можно сформулировать следующим образом: каждый отдельный советский интеллектуал сам по себе практически ничем не уступает западному, а то даже и превосходит его. Однако, когда западные интеллектуалы работают в составе своих коллективов, организаций, институтов, то они оказываются гораздо умнее и эффективнее советских.

Вспомнилось об этом не только потому, что в очередной раз зашла речь о российском «интеллектуальном классе», но и потому, что плод коллективной работы Цеха политической критики в этот раз оказался, на мой взгляд, заметно ниже индивидуального уровня вошедших в Цех уважаемых авторов.

Вот, к примеру, в докладе о модернизации этого Цеха провозглашается: «Общественной функцией интеллектуального класса является производство инноваций» С учетом направленности доклада, это высказывание, видимо, нужно понимать в качестве развертки понятия интеллектуального класса. Но тогда авторам надо было бы дать пояснения к тому, что же такое «инновация». Тем самым, они не только сформулировали бы критерий, по которому можно, при необходимости, оценивать претензии кого-то на вхождение в тот самый «класс», но и помогли бы российским министерствам, которые пытаются сегодня кодифицировать понятие инновации таким образом, чтобы им можно было пользоваться в нормативно-правовом регулировании.

И таких недоработок, к сожалению, довольно много.

Возьмем тезис, в котором сфокусированы едва ли не все основные смыслы данного доклада:

«Интерес интеллектуального класса в качестве социального субъекта заключается в том, чтобы добиться повышения своего значения в обществе путем усиления автономии интеллектуального поля. Поэтому цель участия интеллектуального класса в политике – обеспечить переход к сложному обществу, дифференцированному на 4 автономные подсистемы: политика, административное управление, рынок и университет. Этот переход и представляет собой содержание процесса модернизации».

Проблема автономии

По поводу автономии, которой в определении понятия ИК посвящено слов едва ли не больше, чем функции создания инноваций, возникает целый ряд разного рода вопросов.

Например: указанная автономия включает ли в себя автономию в отношении источника финансирования? Каким образом представитель «интеллектуального класса», извините, обеспечивает себе пропитание? Защищенная статья госбюджета и стабильный оклад?.. В таком случае, чтобы иметь адекватное признание в цивилизованном мире российский «интеллектуальный класс» должен быть замкнут в рамках системы высшего (университетского) образования; следовательно, главной его общественной функцией будет образование, то есть прежде всего – трансляция фундаментальных (то есть вполне консервативных) знаний и умений, а отнюдь не инновации. Сочетание академического консерватизма и новаторства в образовании – вечная проблема университета.

Участие в инновационном процессе в этом (университетском) варианте, будет, соответственно, дополнительной функцией (как и на Западе). И здесь, разумеется, никакой автономии от рынка быть не может – и не должно. Или, если угодно, ее и сейчас навалом – в качестве наследия советских времен. И как в советские времена мучались с этой «автономией», то есть с разрывом между наукой и производством, так и сейчас мучаемся, пытаясь выстроить инновационный конвейер от научного исследования до серийного производства новой конкурентоспособной продукции.

Второй вариант для ИК – государственная гражданская служба. Для нее известная автономия в плане источника финансирования существует, но главная функция, опять-таки, не «производство инноваций», но административное управление; то есть для подавляющей части госслужащих – делопроизводство.

Экзотики ради можно помыслить и третий вариант автономии – монастырь. То есть, «интеллектуальный класс» как своего рода религиозный монастырский орден (тут приходит на ум орден бенедиктинцев и вымышленная Германом Гессе страна Касталия). Тогда, конечно, можно нафантазировать ему в качестве миссии и «производство инноваций». Но затем следует сделать и следующий шаг – выставить в качестве предпосылки и условия общественное поклонение, культ, своего рода религию инновации, оправдывающую взимание с общества соответствующего налога или массовые добровольные пожертвования «паствы». Впрочем, тут возможен и секулярный вариант – в виде внебюджетного фонда и выдаваемого им грантов. Вопросы все равно остаются примерно те же: кто должен отчислять средства в этот фонд и почему? И еще один, не менее важный, вопрос: сколь многочисленный «интеллектуальный класс», производящий автономные «инновации», народ сможет прокормить?..

Вообще, понятие автономии интеллектуального поля в докладе настолько не проработано и не прояснено, что заставляет теряться в догадках о своей подоплеке: то ли жажда пресловутой башни из слоновой кости, то ли требование от власти некоего карт-бланша на социокультурное (включая экономическое) самоуправство.

Автопром для интеллектуалов

Судя по тому, что в предлагаемой в докладе структуре «сложного общества» из четырех частей отсутствует много чего, необходимого для нормального общества – например, подсистема производства материальных благ, – напрашивается вывод, что авторы, предлагая такую структуру, на самом деле хотят сказать о том, что «университет» должен стать одним из фокусов управления общественной жизнью. То есть, еще раз выразить претензию ИК на «становление в качестве самостоятельной политической силы». В докладе было заявлено, что такому становлению «в настоящее время препятствуют 3 социальных фактора: дефицит адекватного политического языка, привычка к аполитичности и вовлеченность в глобальные интеллектуальные сети».

Не указан, однако, еще один, едва ли не самый главный, фактор, а именно – отсутствие у российского «интеллектуального класса» в нынешних условиях достаточного ресурсного обеспечения претензий на субъектность. Пролетариат XIX – начала XX века мог быть субъектом (по крайней мере, претендовать на это), поскольку он занимал важнейшее место в подсистеме (говоря языком авторов доклада) общественного производства, от которой так или иначе зависели все другие подсистемы общества. А российский «интеллектуальный класс»?..

Звонкие фразы про «инновации» или «общество знания» не решают дела, поскольку производимые российскими изобретателями, учеными и разного рода экспертами «знания», увы, мало кому в российском обществе нужны; по меньшей мере, нужны не настолько, чтобы достаточно существенно (например, для признания претензий на «автономию») от них зависеть.

Более того, стратегия модернизации, по сути, ведет к тому, чтобы еще более снизить эту зависимость.

Стратегия инноватизации, то есть перехода на инновационный путь развития, которая могла бы дать российскому «интеллектуальному классу» больше шансов, очевидно, будет применяться только по нескольким сравнительно узким направлениям и не станет в ближайшее время доминирующей. И даже в этих направлениях, судя по некоторым действиям правительства, ставка будет делаться не обязательно на российских ученых или хотя бы соотечественников за рубежом – но просто на «лучших».

Кстати, примерно в той же ситуации оказываются и российские предприниматели, поскольку правительство намерено расширить привлечение иностранных инвесторов и всячески их поощрять. Короче говоря, ни ученым с инженерами, ни бизнесменам никакой «национальной автономии», никакой свободы от конкуренции не предвидится.

Вообще, не исключено, что достаточно адекватной моделью (образцом) для модернизации станет, как это ни странно прозвучит, автопром. Именно там, с одной стороны, имеет место быть государственная поддержка АВТОВАЗа (осуществляемая, прежде всего, из-за его социальной значимости), но с привлечением иностранных инвесторов и неизбежной, в конце концов, реорганизацией. А с другой стороны – создание зарубежными компаниями на российской территории производств в режиме «промышленной сборки» с последующей локализацией. При этом в некоторых сегментах, например, грузовом автомобилестроении, продолжается развитие отечественного, вполне конкурентоспособного, производства (КАМАЗ). Соответственно, оценить, в первом приближении, ближайшие перспективы «интеллектуального класса» можно на примере того, что происходит в российском автопроме.

Отечественному «интеллектуальному классу», вернее сказать – инженерно-техническим работникам (ИТР), придется отстаивать свое право на участие в модернизации/инноватизации, конкурируя с теми самыми «глобальными сетями», без которых, по-хорошему, сегодня вообще мало что стоящего в сфере науки и инженерии можно сделать.

ИК=ИТР+ГИ

Здесь, кстати, мы выходим к еще одному, и едва ли менее серьезному, чем разделение на «глобалов» и «локалов», препятствию на пути консолидации российского «интеллектуального класса» в единый политический субъект. А именно, к разрыву между ИТР и гуманитарной интеллигенцией (разрыву, характерному, впрочем, не только для России, и не только в XXI веке).

Действительно, что такое политический субъект?

Политику принято сегодня понимать преимущественно как коммуникацию по поводу власти, изредка подкрепляемую «демонстрациями силы», то есть демонстрациями массовой поддержки (электоральный аспект) и готовности в крайнем случае применить насилие (собственно силовой аспект).

Власть, в свою очередь, всегда осуществляется (и, тем самым, существует) по отношению к некоторому другому, «базисному», отношению, взаимодействию, процессу, «надстраивается» над ним.

Соответственно, чтобы претензии некой группы на участие в политике принимались остальными политическими субъектами всерьез, представители этой группы должны тем или иным образом участвовать в этом базовом процессе, он должен от нее более или менее существенно зависеть.

Зависимость экономической и, тем более, технологической модернизации от ИТР и рабочего класса очевидна и понятна. Единственная возможность игнорировать политические претензии российских инженеров, техников и рабочих – если, паче чаяния, такие претензии будут предъявлены, – это иностранная миграция.

Гуманитарная интеллигенция окажется «при деле» лишь в случае социокультурной модернизации (тут, вообще-то, больше подошел бы термин «шаг развития»), которая, обычно, включает в себя и некую политическую компоненту.

И только если технологическая модернизация действительно невозможна без социокультурной, – технари и гуманитарии имеют необходимость, основания для взаимодействия и даже, быть может, для политической консолидации. В этом случае, надо полагать, они будут готовы приложить усилия для преодоления барьера между «двумя культурами». Если же такой необходимости нет, то ИТР гораздо ближе и выгоднее объединяться с предпринимателями, учеными естественных и технических наук и промышленной администрацией, поскольку именно от усилий этих групп зависит реализация инвестиционных проектов, то есть экономическая модернизация, повышающая (хотя бы временно) статус ИТР.

Советская интеллигенция времен середины и конца «Перестройки» достигла известной консолидации и сыграла политическую роль не потому, конечно, что все читали братьев Стругацких, но потому, что пресловутое «ускорение» – которое, по сути, и было последней попыткой осуществить технологическую модернизацию в СССР – провалилось. Естественные источники и условия формирования субъектов развития в стране были уничтожены давно и надежно; искусственные, властные механизмы тотальной модернизационной мобилизации, судя по всему, также пришли в негодность (последнюю попытку их задействовать предпринял Андропов, у остальных генсеков уже не хватило на это духу).

Причины торможения «ускорения» стали, с одной стороны, искать в экономической системе социализма, а с другой – в советской истории. Инженеры и научные сотрудники зачитывались уже не фантастикой Стругацких, а публицистикой Афанасьева, Бурлацкого, Карякина, Г. Попова, Шмелева и иже с ними идеологами «Перестройки».

Вокруг продвигаемых ими идей и лозунгов происходила позитивная (а еще была и негативная – за счет отрицания советской действительности) консолидация практически всей интеллигенции и части партийно-хозяйственной номенклатуры в политического субъекта, который реально выступил против властей.

С тех пор, вот уже почти двадцать лет, экономисты, политологи и историки имели в России такие возможности в продвижении и реализации своих идей, концепций и установок, которые редко где встретишь. И сегодня каждый, глядя на состояние российской экономики, общества и истории может оценить результаты деятельности названных интеллектуальных групп.

Конечно, реализовали не все и не всё. Наверное, даже не самое лучшее из того, что могли предложить российские экономисты, историки и политологи. Баталии по поводу того, что (надо было) делать, кипели и продолжают кипеть в этой среде. Однако это, очевидно, скорее препятствие на пути консолидации «интеллектуального класса» в политический субъект.

Не только раскол внутри идеологов, то есть представителей прежде всего социальных и гуманитарных наук, но и известного рода усталость и недоверие к ним со стороны ИТР и других социальных групп ставят под большой вопрос воспроизведение той ситуации, того механизма, благодаря которому в России в эпоху «Перестройки» интеллигенция сформировала политический субъект. И вряд ли нам здесь помогут заокеанские уроки.

Если что-то и может в какой-то мере способствовать этому (кроме углубления экономического кризиса до запредельной глубины, но это уже совсем другой поворот), так это достижение определенности и публичной очевидности (осознанности) того социокультурного шага развития, который включает в себя экономическую модернизацию/инноватизацию и служит для нее необходимой предпосылкой и условием.

Для достижения необходимой определенности видения нужны не столько экономические, исторические или политологические знания, сколько то, что называется «умение работать с будущим». На прежних этапах эта работа не была проделана, поскольку идеализированное настоящее Запада систематически выдавалась за «светлое капиталистическое будущее» СССР, а потом и России. Поэтому можно согласиться с авторами доклада, что реализация интеллектуальным классом шанса стать политическим субъектом зависит от способности сформулировать и защитить собственный проект будущего России. Однако пока, к сожалению, в деятельности российских интеллектуалов слишком много политических пристрастий и страстей, и слишком мало серьезной мыслительной работы.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67