Зачем нарушил наш покой?

Освобождение Ходорковского, событие, к которому всякий, казалось бы, должен был определить свое отношение за последние десять лет, неожиданно обернулось тяжелым испытанием для российского общественного сознания.

Помилование Ходорковского вызвало в нашем обществе какую-то странную реакцию: часть людей, обязанных вроде бы порадоваться досрочному освобождению человека, которого они неоднократно называли узником режима, не вскочили с радостными приветствиями, а вдруг поежились, причем настолько синхронно, что по блогосфере прокатилась ощутимая дрожь. Нет, эти люди не стали оспаривать законность освобождения Узника номер один, юридическую и человеческую, но им внезапно захотелось сказать что-нибудь нехорошее в его адрес. Это свое желание они сами, кажется, не вполне осознавали, потому, наверное, и не смогли его сдержать.

Неохота называть поименно всех, занедуживших в эти дни недержанием желчи, но застрельщика, Познера, назвать придется. В том, что Ходорковский далеко не идеал, не сомневается, кажется, даже большинство его сторонников. В этой ситуации попытка Познера перечислить, чем именно грешен МБХ, выглядит комично: в России о прегрешениях олигархов перед страной и народом может рассказать любой школьник, впору в ЕГЭ включать отдельным вопросом. Кого Познер хочет убедить, для кого он составляет этот перечень? Только для себя. Он воздвигает баррикады обвинений единственно для того, чтобы за ними скрылось одно не то чтобы достоинство, нет, просто отличительная черта Ходорковского, а именно: его бескомпромиссность.

Компромисс

Тема компромисса общая для всех культур, произрастающих при тоталитарных режимах. Однако есть один феномен, присущий, пожалуй, только русскому пониманию компромисса и конформизма, – это нравственное осуждение прогиба под изменчивый мир (в широком смысле прислуживания как лукавому веку, так и сильным мира сего). Если в "Конформисте" Моравиа – Бертолуччи сотрудничество с властью неправедной сопряжено с преступлениями, то, например, Гроссману во "Все течет" нет необходимости наказывать персонажей за конформизм: конформист не может быть осужден ничем, кроме нравственного чувства. Однако при этом нравственное осуждение считается более весомым, чем любое другое, поэтому в России можно, например, быть "честным вором" (это не только название рассказа Достоевского, но и одно из важных определений уголовной субкультуры), а можно и законопослушным негодяем. На русское отношение к компромиссу с властью неправедной сильнейшим образом повлияла христианская традиция, которая велит слушаться власть во всем, кроме того, что противостоит закону Божию (Деян. 5, 29). "Велит тебе господин твой всякую работу делать, делай; велит неправду делать, обидеть, украсть, солгать и прочее, — не слушай. Грозит за то казнью, не бойся, ибо подобает более бояться Бога...", – пояснял этот нравственный закон Тихон Задонский.

Сила, непреложность и внятность такого нравственного осуждения столь велика, что у человека, причастного русской культуре, не больше шансов проигнорировать его, чем, например, "не заметить" в свой адрес судебный приговор с реальным сроком. Гроссман удивительно точно показывает это: "И невольно думаешь - не зря мы все же перенесли жестокое время. Родилась новая жизнь, и мы все посильные участники ее. "Коля, Коля", - негромко сказал Иван Григорьевич. Слова эти рассердили Марию Павловну. Она вместе с мужем заметила сострадательное и мрачное выражение лица гостя". Дважды повторенное негромкое имя человека, который все сам про себя знает – и все. Никакого другого наказания не потребуется.

Познер, человек очень грамотный и чуткий, понимает, что, будучи формально чист перед законом, он оказывается виновен с традиционной для русской культуры точки зрения: ведь для него никогда не составляло проблемы, например, "неправду делать" по указанию господина. Впрочем, кто в нашей медийной элите без греха? Кто в ней может похвастаться своим воздержанием от того, чтобы "неправду делать, обидеть, украсть, солгать и прочее"? Когда Парфенов, получив премию имени Листьева, неожиданно начал прямо на торжественной церемонии критиковать руководство российского телевидения, на лице Эрнста явственно читалось: "пользуешься, гад, тем, что ты можешь себе позволить вольнодумство, а я, связанный долгом службы, – не могу". "В принципе-то мы – одно и то же, если не вникать в оттенки", – строчка Щербакова вполне могла бы стать девизом для консенсуса наших системных элит.

Но с выходом Ходорковского эта ситуация сразу меняется! Элита перестает быть "одним и тем же", поскольку в ней появляется человек, который наотрез отказался от компромисса с властью, должен был сгнить в тюрьме (вспомним, как единодушно это предсказывали!), но вышел, следовательно, победил. Компромисс с властью лишается своего оправдания. Наше общество, конечно, допускает и даже широко практикует компромиссы со злом, но исключительно в тех случаях, когда компромисс может считаться вынужденным, то есть когда, как говорится в расхожих присказках советского времени, "делаешь гадости, но без удовольствия", потому, например, что "работа такая" (по довлатовскому "Компромиссу" следовало бы писать сочинения в школе). Но вышедшему на свободу Ходорковскому уже не скажешь, что, мол, не зря мы все же перенесли жестокое время", потому что он может ответить как Иван Григорьевич у Гроссмана. А может и намекнуть на недавний совместный отдых обличающего олигархов телегуру с бывшим владельцем "Сибнефти", как сделал в своем послании "Владимиру Познеру, академику и консильери" Андрей Илларионов. Эта ситуация напоминает сюжет из фильма "Восхождение", который я анализировал год назад, а именно тот момент, когда совершенно рациональный и разумный выбор пленного партизана Рыбака пойти на временный компромисс с немцами, чтобы сохранить себя для будущих боев против них, оказался полностью делегитимизирован отказом Сотникова поступить так же. Вспышка злости Рыбака, попытка доказать товарищу, что он не герой, а глупый упрямец, очень напоминает нынешнее поведение Познера ("Почему он герой, я никак понять не могу. Для меня Нельсон Мандела – да – герой, а Ходорковский не герой").

Обида Познера понятна, но несправедлива. Ходорковский вовсе не хотел навредить интересам того же Познера, он вообще ничего не сделал: всего лишь отсидел и вышел. Но что удивительно: тем самым Ходорковский мигом обрушил конформистский консенсус, не только не нарочно, но, кажется, даже не заметив этого! Как совершенно верно сказал, правда, по другому поводу, А.Морозов, "не будучи политиком, Ходорковский оказался крупнейшим политическим событием путинского правления".

Путин Light

А ведь на конформистском консенсусе основывалась ни много ни мало важнейшая часть того общественно-политического феномена "нулевых", который теперь принято называть "управляемой демократией" и шире – "путинской стабильностью". Проще говоря, верхушке общества предлагалось терпеть очевидные для нее диктаторские и жлобские замашки новой власти в обмен на сытную жизнь. Это было возвращением к позднесоветской практике вознаграждения за лояльность. Верхушка приняла эти условия с удовольствием и вскоре сформировала соответствующее своему новому положению мировоззрение, построенное на принципе "обратного карго". Это было мировоззрение людей, которые, будучи реалистами, прекрасно поняли, чего их лишали в обмен на личные блага, прекрасно видели, насколько их поведение далеко от идеального, но вместо того, чтобы попытаться исправиться, предпочли цинично доказывать, что идеала не существует вовсе.

Однако эти циники трезво осознавали риск будущей эволюции режима в направлении, заданном как изначальной и все укрепляющейся близостью Путина к силовикам, так и еще допрезидентским его выражением: "мочить в сортире". Пожалуй, единственное, в чем никогда нельзя было заподозрить Путина – так это в душевной доброте и мягкости.

Под влиянием этих страхов сформировался культ своего рода "лайт-версии" Путина. Такого Путина, который останется в рамках управляемой демократии, то есть будет, когда надо, неформально обращаться с формально легальными процедурами, но не отменит сами эти процедуры (что в итоге и произошло, когда в 2012 году Госдума превратилась во "взбесившийся принтер"), такого Путина, который разрешит даже своим штатным пропагандистам приобрести европейский лоск (как РИА "Новости" при Миронюк или "Высшая школа экономики", которую вот-вот лишат права выбирать ректора), не лезть в очевидную грязь, а изредка – даже фрондировать в духе первого министра из "Обыкновенного чуда": вы, мол, не величайший из королей, а просто выдающийся, аскет, но не святой.

Эти настроения не следует смешивать с надеждами некоторой части элит на медведевскую "оттепель". Сторонники концепции "Путин лайт" были вполне удовлетворены Путиным образца первых двух сроков и в Медведеве видели не альтернативу Путину, а своего рода гаранта живучести и дальнейшего развития лайт-версии путинизма.

В итоге, как известно, произошло казавшееся в "нулевые" невероятным: "Путин лайт" сначала "испортился", утратив предсказуемость и договороспособность, а потом переродился в "Путина стронг". На пике этого довольно скоротечного процесса (он начался в 2010-2011 годы и продолжается сейчас на наших глазах) Глеб Павловский, потративший в свое время немало сил на построение "управляемой демократии", сформулировал тезис: "Путин сошел с ума" ("Я с тех пор знаю, что можно искренне сойти с ума. Путин – инвалид кавказской войны. Вот, то, что он делает сейчас, не имеет рациональных объяснений. Не надо их искать", - и дальше: "Значит, надо действовать так, как будто бы Путина нет"). В каком-то смысле Путина до сих пор "нет", нет как субъекта, с которым возможны договоренности. Поступки Путина перестали укладываться в последовательную линию, хотя в целом очевидно смещаются в реакционную сторону под влиянием тех сформировавшихся зимой 2011/2012 слоев, которым Путин кажется недостаточно решительным. О том, что политическая инициатива постепенно переходит от Путина к его радикальным (и совсем уж недоговороспособным) сторонникам, я пишу второй год, а Павел Пряников этой осенью, похоже, смог наблюдать эту страту вблизи: пообщавшись на турецких курортах с представителями среднего класса из российской провинции, он пришел к выводу, что Путин для этих людей "стал слишком мягок и либерален". Это его наблюдение не вполне отвечает критериям научности, зато наглядность его сложно переоценить: с людьми, кричащими через равномерные интервалы "дабл водка!", вряд ли возможен общественно-политический консенсус.

Так или иначе, думающая Россия поняла или хотя бы почувствовала, что надежды на возможность обменять свое невмешательство в политику на гарантии сытной жизни рухнули. Что теперь делать? Ведь исторически это был единственный стратегический ресурс лояльной части российского общества в диалоге с властью. Представление о необходимости такой сделки с властью настолько прочно закрепилось в общественном подсознании, что тот же Познер, говоря о Ходорковском, обвиняет его главным образом в нарушении аналогичной сделки, заключенной Путиным с олигархами. "Видимо, Владимир Владимирович такой человек, с которым лучше такие вещи не делать, – рассуждает Познер. – Он не прощает таких вещей". Говоря это, Познер, конечно, думает не столько о Ходорковском, сколько о себе: ну с этим-то, мол, понятно, он договор с Путиным нарушил, но нас-то за что? Увы, с окончанием "путинских нулевых" выяснилось, что лояльность больше не вознаграждается. Путин кинул их всех, кинул круче, чем кинуло правительство в августе 98-го. А вот теперь, с выходом Ходорковского, выясняется, что быть конформистом еще и некомфортно. А это уже чревато подрывом устоев нашей государственности, которая последние лет сто основывается на сознательном ограждении политической сферы от активной части общества. Говорить про обрушение конструкции пока рано, но неустранимая трещина в ее основании уже появилась.

С другой стороны, в растерянности оказался и круг сочувствующих Ходорковскому, всех тех, кто видел в МБХ если не идеального анти-Путина (как его называет Красовский), то хотя бы орудие для борьбы с окопавшимся в Кремле режимом. Круг этих людей испытал то же чувство, которое накрыло Остапа Бендера, только что осуществившего главную мечту своей жизни: "Его поразила обыденность обстановки, ему показалось странным, что мир не переменился сию же секунду и что ничего, решительно ничего не произошло вокруг". На самом деле произошло все, чему надо было произойти. Просто наше общество пока вряд ли способно воспользоваться результатами своей победы. Но этот навык – всего лишь дело времени.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67