Три книги от Сергея Костырко

Про Россию манихеев

Оно конечно, Россия – родина слонов; кто ж спорит. Но авторы этой книжки абсолютно серьезны. И единственное, что извиняет бесстрастную категоричность в употреблении ими понятий гностицизм и манихейство в приложении к ставшему безразмерным понятию «русская ментальность», это то, что перед нами работа не историков или философов, а - культурологов, то есть представителей той гуманитарной дисциплины, практика которой в последние два десятилетия как раз и состоит в сопряжении всего со всем. Во всяком случае двоеточие, отделяющее в названии «манихейство и гностицизм» от словосочетания «культурные коды русской цивилизации» пафос авторов и идеологические установки делают стыдливым эвфемизмом слова «как», то есть средиземноморский философский антиквариат, стремительно входящий у нас в моду, с реалиями русской истории и современной жизни соотносится не как историко-философская метафора, а - напрямую. Почти буквально.

Тем не менее, книга очень даже любопытная. Прежде всего, своей интеллектуальной провокативностью. Ну и, во-вторых, авторы не погружают читателя в философские глубины гностицизма, они берут из него ровно столько, сколько им нужно для выстраивания собственной мысли. Жанр их книги можно было бы определить как «философская публицистика». Дав в начале книги краткое и корректное изложение обеих доктрин, авторы переходят к разговору о проблематике русской истории и русской постсоветской жизни. В частности констатируется присутствие в русской культуре - как высокой, так и сугубо бытовой – манихейского разделения всех и вся на «мы» и «они», «свои» и «чужие» в противовес христианской традиции, налагающей на человека (и на общество) ответственность за собственную судьбу, ответственность за зло в мире. А так же несомненно присутствует в русской культуре сложный комплекс отторжения от реальной жизни, как порченной изначально (отсылка к Демиургу в трактовке гностиков), выраженный, например, в традиционном кодексе поведения российского интеллигента с его презрительным отношением к «радостям жизни», с его, переходящим из поколения в поколение, антиэтатизмом, с его мифологией революционного переустройства мира и т. д. Или же вполне манихейскими следует считать в русском сознании своеобразную «этику недеяния», культ пустынника, сложные взаимоотношения нашего общества с понятием «мещанин» (обыватель) и т. д. Природу шестидесятнического мифа о «хорошем Ленине» и «преступном Сталине» авторы разбирают, например, как следствие того, что Ленин остался в истории манихеем латентным, в отличие от Сталина, успевшего реализовавшего свое манихейство. То есть, авторы предпринимают попытку разобраться с сегодняшним состоянием нашей страны – экономическим, политическим, социально-психологическим – как отражающим глубоко сидящую в нас и в нашей культуре гностическую составную.

P. S. Заканчиваю этот текст под телерепортаж последних предвыборных выступлений кандидатов в президенты России – да, все так: в речах у всех четкое разделение на нас, белых и пушистых, и соответственно угнетаемых и поругаемых, и на них - косматых и звероподобных; ну а предстоящие выборы – это наш «последний и решительный…». Так что «Очень даже своевременная книжка, Алексей Максимович!»

Игорь Яковенко, Александр Музыкантский. Манихейство и гностицизм: культурные коды русской цивилизации. М., «Русский путь», 2011, 320 стр., 1000 экз.

***

Из первых рук

Похоже, мы уже обреченно согласились с тем, что сколько у нас политических партий, сколько «национальных лидеров» - столько и вариантов отечественной истории. И все-таки - история существует. Вопреки всем усилиям массмедиа. Единственное что здесь от нас требуется, это умение выловить нужную книгу из пенистого и мутного потока «историко»-идеологической фантастики.

Вот такой, обладающей ценностью и исторического труда и, одновременно, свидетельства очевидца и участника книгой мне кажется книга о попытке государственного переворота в 1991 года (ГКЧП), написанная, может, самых осведомленных в этом вопросе человеком – бывшим генеральным прокурором России Валентином Степанковым, который возглавлял следственное дело по ГКЧП и выстраивал общую картину случившегося, прежде всего, как профессионал.

Книга его, соответственно, чуть ни на половину состоит из развернутых цитат из показаний подследственных, а также людей, так или иначе вовлеченных в августовские события. Но дело здесь не только в количестве приведенных документов - документалистика в наш век информации может быть самым лукавым жанром, а во внутренней ориентации человека, работающего с ними.

Похоже, что автор в этой своей работе не особо озабочен ее идеологической составной - он держится фактов. Здесь минимум комментариев. И вот эта «идеологическая облегченность» повествования – главное его достоинство. Прослеживая вслед за Степанковым хронику событий, вчитываясь в показания их участников, всматриваясь в личности самих фигурантов, ловишь себя на мысли, что, скорее всего, - да, все правильно, иначе быть не могло. Не могло не быть вот такого «путча». И не могли вести себя иначе в складывавшихся ситуациях, скажем, Крючков, как человек и как функционер, или Ельцин, или Горбачев, или Стародубцев. То есть нам дается возможность пощупать непосредственно «сочленения самой истории».

Характерно, что образы, которые возникают на страницах этой книги, мало похожи на бытующие в официально поддерживаемой картине нашей истории и в ее «народном бытовании». Скажем, тот Горбачев, который возникает на страницах этой книги, мало напоминает мягкотелого растерянного говоруна-резонера или темного, глубоко законспирированного иезуита. При чтении книги возникает образ прагматичного, властного и даже жесткого политика, не страдающего излишней толерантностью, скажем, в обращении со своими подчиненными; а с другой стороны – государственного деятеля, действительно боявшегося, например, крови. В книге приводятся, например, свидетельства того, что и для самого Горбачева, а не только для симпатизировавших ему в тот период, литовский расстрел был по-настоящему страшным ударом. И что, соответственно, наше обывательское представление о всесилии первого лица государства - миф. Властная машина устроена гораздо сложнее.

И что еще приходит в голову при чтении книги Степанкова: не надо нам думать за политиков. Думать своими представлениями о жизни, своими навыками ориентации в мире. У политиков другие мозги, другая логика изначально, у них принципиально другое положение, нежели у нас, наблюдающих их действия из партера.

Но я не думаю, что вот на такие, например, размышления автор пытался наводить читателя целенаправленно. Это просто эффект приближения к «плоти истории». Нет, разумеется, и у Степанкова при работе с книгой могли быть свои идеологические или просто чисто профессиональные расчеты, что предложенный им маршрут по фактам августовского путча может иметь и свое лукавство. Но даже с учетом этой возможности, продвижение по истории ГКЧП под руководством по-настоящему осведомленного историка, это реальное приближение к исторической правде. Просто в данном случае срабатывают еще непроизвольные жесты, так сказать, психомоторика следователя-профессионала. Ну а поводов сомневаться в намерении автора рассказать с максимальной для него честностью о том, как оно было на самом деле, у меня, например, книга не оставила.

В. Г. Степанков. ГКЧП: 73 часа, которые изменили мир. М., «Время», 2011, 352 стр., 2000 экз.

***

Про «веселие» Руси

Автор этой книги почти кощунствует, предлагая нам разговор о русской водке как составной русской национальной культуры. Именно - культуры. И это – нам, с детства усвоивших, что русский человек, увы, «…до полусмерти пьет» (Некрасов), и что водка – это показатель нашей дикости и бескультурья. Но вот на первых же страницах книги мы встречаем статистические таблицы столетней давности, свидетельствующие, что на рубеже тех самых «пьяных» (XIX-XX) столетий Россия по потреблению крепких напитков пропускала вперед не только Швецию или Данию, но и культурную винодельческую Францию, Италию, а также Англию, Германию, США и т. д. За первые места в этом рейтинге мы начали бороться (вполне успешно) только в 50-е годы прошлого столетия. А до тех времен –ничего запредельного. Более того, культура русского застолья приятно поражала просвещенных иностранцев, и, скажем, предобеденный обычай «закусочного стола», который накрывался отдельно от стола обеденного, и на который выставлялись разные водки и закуски, потому как за обедом в русских культурных домах водки не пили, а пили вино – обычай этот русский, скорее всего, и стал прообразом пришедшего (вернувшегося) к нам с Запада «фуршета».

Но о культуре застолья речь в книге идет ближе к концу, а в начале – о истории производства водок, демонстрирующей достаточно высокую культуру, и технологическую и «кулинарную». Именно водок. Дело в том, что продукт, называемый нами «водка», возник в России в самом конце XIX века, а само слово «водка», как официальное ее название начало употребляться только с 1936 года. Водками до ХХ века называли настойки (первоначально - лекарственные), изготовлявшиеся на основе хлебного вина. Ну а само хлебное вино, или полугар, и было тем напитком, который мы привыкли считать русской водкой прошлых веков. В отличие от нынешних технологий производства водки из этилового спирта, хлебное вино изготовлялось способом дисстиляции (перегонки) и имело в качестве аналога, скажем, виски; различие их - в исходном продукте (у хлебного вина, или полугара – рожь, у виски – ячмень) и в дальнейшей обработке полученного при перегонке напитка (виски насыщалось при трехлетнем отстое ароматом дубовых бочек из-под хереса, ну а хлебное вино, напротив, стремились максимально очистить от привкусов, чтобы воссоздать его «вкусовое воспоминание» о ржи).

В своей книге Родионов продолжает разработки предшественников – историков, специализировавшихся на изучении бытовой жизни России, прописывая и уточняя уже существующую в науке картину и опровергая попутно множество укоренившихся мифов (среди его оппонентов, скажем, В. Похлебкин). В частности, опровергается миф о Менделееве как отце русской водки, установившем норму ее крепости в 40 градусов - цифру сорок в качестве государственного стандарта выбрал в 1866 году министр финансов М. Х. Рейтерн, округливший стандарты крепости хлебного вина, имевшего традиционные 38-39 градусов, - до сорока, для удобство делопроизводства. А также пересматривается множество других бытующих у нас представлений, главное же из которых, повторяю, – представление о русской водке как свидетельстве нашего бескультурья.

Борис Родионов. История русской водки от полугара до наших дней. Редактор Г. Калашников. М., «Эксмо», 2011, 336 стр., 5000 экз.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67