Случаются странные желания: написать эссе "Приколизм и постмодернизм как символы прекрасной эпохи" или даже защитить диссертацию на тему "Роль световых пятен в организации высокохудожественного пространства". И вот, обнаружив в себе эти постыдные желания, ты с утра пораньше врываешься в жизнь, то бишь в многозальный кинотеатр, но получаешь там по башке: сразу два фильма на тему "Мальчик и фабрика", что-то такое.
Я же не хотел! Уже намеревался посвятить всего себя проблеме пятен, парадоксу отвлеченной красоты. Жизнь поправила. Я люблю тебя, жизнь, подчиняюсь. Две экранизации: "Оливер Твист" Романа Поланского, "Чарли и шоколадная фабрика" Тима Бартона.
Для начала: что такое экранизация и зачем? Процедура экранизации актуализирует идею стабильности вкупе с идеей умеренности и аккуратности. Гордые, самонадеянные кинематографисты вдруг смиряют себя во имя торжества литературного канона. Бережно обслуживают нечто классическое, не подлежащее ревизии. Клянутся в верности идеалам прошлого. Блокируют идею революционных скачков. А ведь в общем и целом кинематографисты не кроткие, а капризные! С чего бы тогда перемена нрава?
С того, что экранизации заказываются и, в сущности, оплачиваются основной массой потребителей кинозрелищ - сообществами, живущими уютной несуетной жизнью, заинтересованными в дальнейшем воспроизводстве уюта с несуетностью. Кажется, такие сообщества все настойчивее именуют "средним классом"? Я вот не средний класс и существую вполне неуютно, но обоим фильмам почему-то обрадовался. Парадокс?
Парадокс. Для начала решил разобраться с Диккенсом, которого пока что не читал, но, будьте уверены, прочитаю. С изумлением узнаю, что "Приключения Оливера Твиста" опубликованы 26-летним человеком (1838). Я, например, в этом возрасте перевелся со второго киноведческого курса на первый сценарный, к Арабову, и ощущал себя абсолютно бессмысленным нищим идиотом (говорю без всякого кокетства, какое там кокетство в моем теперешнем возрасте!). В одном теле совмещал миллион нечеловеческих сил и ноль социальных возможностей.
Ладно, дальше, так о чем же повествовал молодой английский писатель? О страшном противостоянии давно народившегося британского капитализма и едва народившегося британского же мальчика. Сироту произвольно обзывают Оливером Твистом и приводят в работный дом, на фабрику: вот тебе, деточка, недостаточная похлебка, вот - трудоемкая пакля, а вот - жестокая розга, поворачивайся.
А что у Бартона, который экранизировал сказку Роальда Дала? Тоже интересное. Благоустроенный западный мегаполис, в центре которого возвышается громадная фабрика некоего шоколадного магната по имени Вилли Вонка. Невдалеке от фабрики - единственная в округе покосившаяся лачуга, где обитают две бабушки, два дедушки, мама, папа и маленький мальчик Чарли.
Но ведь это же вызов! Весь город, все прочие живут вполне успешно: квартиры, наряды, прически, аккуратно подстриженные ногти. А эти, видимо, уроды. Эти - они одни! - отличаются в худшую сторону. Попирают стандарты среднего класса. Наверное, ленятся?! Однако же именно этим - уродам - Бартон отдает весь наличный моральный капитал. А потом еще и шоколад, сладенькое.
Оливеру Твисту внушают: смотри, твой отец неизвестно кто, твоя мать - пьяница, шлюха, будешь таким же. Твисту обидно, он лезет в неравную драку. Он тут самый никчемный: слабый, грязный, беззащитный, наивный и неумелый, но авторы (Диккенс с Поланским) его тем не менее любят, выделяют. В этом фильме доминирует его правда, без вариантов.
Совсем одинокий капиталист Вилли Вонка решил завести себе мальчика. В хорошем смысле - в смысле экономического партнерства. Вилли учинил всемирную лотерею для детей и пригласил пятерых победителей на шоколадную фабрику. Все дети, кроме Чарли, исповедуют религию Карнеги. Припоминайте эти упоительные слоганы на обложках: "Как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей", "Как вырабатывать уверенность в себе и влиять на людей, выступая публично", наконец, "Как перестать беспокоиться и начать жить". Даже у меня оказалась такая книжка! Да вот же она: Минск, 1990 год, тираж 200 тысяч. А сколько их было, вот таких вот перестроечных тиражей?!
Еще тогда, при первом соприкосновении с мистером Карнеги, ощутил звериную тоску, добровольно-принудительно выбыл из борьбы за призовые места. Только не говорите мне глупостей насчет того, что это именно Запад разбомбил нашу невинную перестроечную страну зловредными советами. Ничего подобного! Это наши, свои - выбрали и потом целенаправленно ввозили в страну разного рода мусор.
А другие наши тем временем внушали, что Запад целиком этим мусором определяется. Что пресловутые "западные ценности" - это он, Карнеги, и есть. Что те, которые за Карнеги, - враги народа. И что "другие наши", которые против Карнеги и против Запада, они-то как раз друзья народа.
Но смотрите, я, в сущности, народ (а кто же тогда народ, если не я?!), но мне хочется дистанцироваться и от первых "наших", и от вторых. Зато понравилось американское кино, где побеждает мальчик, исповедующий непосредственность и любовь. Который не умеет притворяться. Не умеет хитрить. Не желает предавать. На новорусском диалекте такой мальчик именуется придурком. Но с поправкой на нежный возраст пускай будет дурачок.
Типологическое сходство Оливера и Чарли очевидно. Очевидны и тождество историй, и их беспрецедентная актуальность. Нам предлагается сюжет инициации. Мальчик одерживает первую победу, мальчик впервые обнаруживает в себе мужское, встраивается в социум. С этого сюжета начинается человеческий космос.
Возможны разные виды инициации: посредством войны, посредством труда, посредством секса и т.д. Видимо, Фабрика - это такая новейшая форма испытания, сопутствующая просвещенческой парадигме мышления. Памятуя о своем индустриальном прошлом, Запад оперирует Фабрикой не как социальным кошмаром, а как символом, архетипом. Диккенса, немало пострадавшего в детстве на фабрике сапожной ваксы, такая подмена, наверное, возмутила бы. Но Диккенса давно нет, значит, уже можно. Ведь главное - заботиться о живых. Живым подобные сюжеты на пользу.
Советская культура уделяла большое внимание процедуре трудового воспитания. Однако имела место серьезная перекодировка: советская фабрика - заведомое благо, не средство, а средоточие исторического смысла, и она позитивно влияет на юного оступившегося субъекта. То есть имела место не столько естественная инициация, сколько искусственная перековка. Это всегда ощущалось, психически нормального человека это травмировало. Но все равно сюжеты подобного рода имели консолидирующий социальный смысл. Упорядочивали хаос, облагораживали повседневную текучку. Допустим, не так давно пересмотрел по ТВ картину Ролана Быкова "Семь нянек". Семен Морозов неподражаемо играет там трудного подростка из детдома, взятого на перевоспитание комсомольской бригадой с часового завода. Небессмысленное зрелище, без дураков.
До сих пор помню строки Александра Кушнера из гениальной книжки 1976 года "Город в подарок":
Обо мне проявляют заботу.
Приглашают меня на работу.
Диктор дважды в течение дня
Телефон повторил для меня.
Чтоб задумался я, между прочим,
Не пойти ли подсобным рабочим -
Подносить и железо и медь,
В общежитии койку иметь.
::::::::::::
Спрос на юных и неженатых,
Потому что мешает жена.
Приглашает вагоновожатых
Бескорыстный трампарк Блохина,
Соблазняет железом и громом,
Обещает бесплатный проезд.
И на Север, на Крайний, из дома
Зазывает строительный трест.
Между прочим, издательство "Детская литература"! Здесь все хорошо, все в тему. "Спрос на юных и неженатых" - большой поэт правильно понимает Фабрику как важнейший архетип, как место первичной инициации, как то, что до секса, до брака.
Фабрика не пьянка-гулянка, но опасность и подвиг: "Соблазняет железом и громом"! Кушнер-то понимал, да, а вот новая российская власть легкомысленно решила, что в так называемую постиндустриальную эпоху идея Фабрики себя изжила.
Ладно, изжила, а как же тогда станут воспроизводиться идеология созидательного труда и сопутствующая трудовая этика? Уж сколько лет на экранах непременные офисы, костюмчики, телефончики, пресные улыбочки, слабенькие, необеспеченные реальным жизненным содержанием диалоги: дорвавшийся до медиальной власти плебс материализует и материализует свое гнилое бессознательное. Сработали-таки запредельные перестроечные карнеги-тиражи!
Между тем сюжет инициации востребован как всегда. Тотальный успех хороших балабановских "Братьев", выдающегося "Бумера" и глянцевой "Бригады" доказывает это лишний раз. У постсоветских потребителей зрелищ складывается впечатление, что инициация бывает только такая - с наганом наперевес.
Еще этому потребителю объяснили, что Фабрику, как и целенаправленную повседневную Работу, как и Плохую Революцию, придумали иностранцы - протестанты и евреи - то ли Лютер, а то ли Маркс. Но тогда потребитель неизбежно захочет Хорошую Революцию? И уже немножечко хочет. "А что? На заводе, что ли, вкалывать? Пускай вкалывают дураки!"
В этом типовом протестном высказывании случилась неожиданная универсальная правда. Вот именно, пускай бы работали дураки - к примеру, на киноэкране. Как работают они в невеликих, но социально ответственных, ювелирно просчитанных картинах Поланского и Бартона. Однако я уже писал: наша нынешняя художественная элита больше всего чурается дураков. Поэтому экраны заполнены умниками, хитрецами, пройдохами.
Однако даже и пройдохами можно было бы оперировать чуть более остроумно. Во многом наследовавший традициям плутовского романа Луис Бунюэль в 1950 году снял в Мексике гениальную картину "Los Olvidados" ("Забытые"). Антибуржуазно настроенный Бунюэль разрешал судьбу Оливера Твиста ровно противоположным образом, нежели Диккенс и Поланский. Облеченный доверием взрослого воспитателя мальчик по имени Педро так никогда и не возвратился в интернат, будучи сначала ограблен, а потом убит уличным преступником Хайбо. В финале сочувствовавшие мальчику граждане по-простому вываливают его бездыханное тело в помойную яму.
Непримиримый левый Бунюэль или же предавшие идеалы юности, эстетически закосневшие, слегка продавшиеся обществу потребления Поланский с Бартоном решают реальные социопсихологические уравнения, каждый на свой лад! Как ни крути хвостом, как ни запутывай следы, а только и нашей власти совсем скоро придется решиться на что-нибудь конструктивное, на осмысленное. "9 рота", где всех наших мальчиков, кроме одного, расстреливают, - это неконструктивный вариант, бегство с поля битвы за смысл.
Иногда я гоняю футбольный мяч в парке. Иногда после игры натыкаюсь на пьяные компании старшеклассников - в торжественные выпускные дни или, напротив, в первый день учебного года. Допустим, девочки и мальчики одинаково пьяны. Однако, едва начинается непременное хоровое пение, девочки собираются, дисциплинируют нутро и выдают вполне пристойный вокал: девочки не пропадут. Зато мальчики, все, как один, даже те, кто умеет не хуже молодого Кобзона, кривляются, намеренно ломают голос, упорствуют в своем вокальном беспределе и в своем показательном негативе.
Я очень чувствителен к акустическим вибрациям. Я считываю интенции наших измордованных мальчиков за версту, с трех тактов. Мальчикам очень плохо. И у них нет никакой уверенности, что кто-нибудь наверху этим обстоятельством озабочен.