Говоря кратко – перед нами интересная книга и чудовищный перевод, начиная с заголовка: книга не о «сексе и философии», а если и о них, то лишь в очень малой степени – куда меньшей, чем можно было позволить себе, говоря о взаимоотношениях Сартра и де Бовуар, где сексуальное и интеллектуальное отделимы друг от друга весьма условно. Оттенок первого смысла sex’а присутствует, но только временами – авторы отнюдь не собирались представить, быть может, и весьма завораживающее, исследование на тему о сочетании, взаимовлиянии или противоречии секса и философии – прогуливаясь знакомыми тропами сублимации, вытеснения и т.п. или пытаясь прорубить новый путь в этих джунглях. Намерения авторов – прямо ими заявляемые – касались несколько иной проблемы: соотношения «пола» (sex’а) и «философии» как дисциплинарного пространства, статуса «философа» и его половой принадлежности – а равно готовности признавать интеллектуальные влияния со стороны «второго пола» в отношении «первого».
В целом издание заставляет вспомнить худшие образцы 90-х годов – практика, которая за последние годы была существенно потеснена возвращением качественных переводов научной и философской литературы, исходящих из разных, разумеется, представлений о том, чем является надлежащий перевод, но в равной степени осмысленных и обдуманных в своих начинаниях. Это тем более прискорбно, что издание имеет научного редактора – в его качестве выступила А.С. Пономаренко (к.филос.н., Институт философии СПбГУ). Однако в чем заключалась ее работа помимо краткого, но написанного по существу дела предисловия к изданию, – сказать затруднительно, по крайней мере, следов работы именно научного редактора издание не несет. Переводчик и редактор начисто игнорируют традицию перевода феноменологической терминологии, восходящую к 1910-м гг., предпочитая двигаться «с чистого листа» и полагая, видимо, что общего знания английского в данном случае достаточно. Не менее удивляет и приверженность практике «обратного перевода» цитат из работ де Бовуар и Сартра с английского – при этом тотальное игнорирование существующих многочисленных русских переводов. В приложении к книге дается зачем-то русский перевод существующих англоязычных изданий текстов Сартра и де Бовуар – с предсказуемым отсутствием его функционального (и в данном случае – вполне осмысленного) эквивалента: существующих русских переводов.
Печаль ситуации заключается в том, что сама работа Эдварда и Кейт Фуллбрук заслуживает внимания. Эдвард и его покойная супруга Кейт на протяжении полутора десятилетий занимались изучением биографии и творческого наследия Симоны де Бовуар – и данная работа является попыткой как подведения итогов и определения размеров реального значения интеллектуального влияния Симоны де Бовуар на развитие мысли Сартра, так и переописания привычного образа де Бовуар, утверждения ее в качестве философа.
Отметим, что задачи книги довольно разнонаправленные. Это связано и с ее структурой – фактически она собрана из трех разделов: (1) биографического эскиза, посвященного юности де Бовуар и первым пятнадцати годам ее отношений с Сартром; (2) развернутого очерка о влиянии реконструируемой концепции де Бовуар конца 1930-х – начала 1940-х на взгляды Сартра, изложенные им в «Бытии и ничто» (1943) и (3) четырех статей, посвященных идеям де Бовуар, обсуждаемым уже во многом независимо от Сартра. В первом разделе авторы начинают с пересмотра восходящего к автобиографическим текстам де Бовуар (в первую очередь – к «Воспоминаниям благовоспитанной девицы») образа ее молодости как относительной сдержанности, решающей роли встречи с Сартром, где последнему отводится решающая роль – и роль ее первого любовника. Следуя по канве довольно многочисленных биографических работ, Фуллбруки напоминают, что этот образ далек от реальности – в плане интеллектуального созревания и академических успехов «благовоспитанная девица» опережала Сартра, «благовоспитанность» ее была далека от образа «буржуазного мира», навеваемого подобными формулировками – а Сартру не только не досталась роль первого любовника в ее жизни, но и известный «договор» и выработанный ими своеобразный уклад «большой семьи» со свободой, оставляемой ими за собой, был отнюдь не продиктован Сартром – сама де Бовуар, по крайней мере, в эти годы, оказывалась в нем не менее заинтересована и увлечена своеобразным «конструированием жизни», созданием правил, а не следованием им. Она предстает в этой реконструкции прошлого не только далекой от подчиненности Сартру, но и во многом определяющей стиль их отношений – что относится как к личной жизни, так и к интеллектуальной. Финальным аккордом данного раздела – и центральной темой второго – становится отстаивание положения, согласно которому именно де Бовуар принадлежит первая формулировка идей, лежащих в основе «Бытия и ничто», и что кризис их отношений времен «странной войны» стал по крайней мере одним из импульсов, приведших Сартра к монополизации данных идей в отсутствии всяких упоминаний о роли де Бовуар.
Если первые два раздела – тяжба о первенстве и сравнительном вкладе де Бовуар и Сартра в те идеи, которые принято считать собственно «сартровскими», то цель последнего раздела – вывести де Бовуар из «тени» Сартра, представить ее как самостоятельного мыслителя, возможно, не менее сильного по своим результатам (а не только по возможностям), чем ее «основной партнер» – уже не в сравнении, а саму по себе.
Пожалуй, можно сказать, что заявка первого и, отчасти, второго разделов – куда масштабнее и радикальнее, чем приводимая аргументация: основные идеи Сартра, то, что сделало его знаменитым и что привело к его признанию не только в литературном (где он добился если не славы, то прочной известности уже своим первым романом, «Тошнотой»), но и в философском сообществе, заявляются как принадлежащие на самом деле де Бовуар. Столь радикальный тезис вряд ли может быть защищен в целостности – Фуллбруки «метят дальше и выше цели». Дабы попасть в цель, стремясь придать де Бовуар статус философа, они используют для этого и принижение статуса Сартра, объявляя его зависимым в ключевых положениях от де Бовуар. Ради этого им приходится ограничиться рассмотрением лишь одного, пусть и очень важного эпизода – создания «Бытия и ничто», ведущие к которому интеллектуальные ходы отразились в т.н. «Дневнике странной войны», опубликованном уже после смерти Сартра, в 1983 г. Реконструкция данного эпизода – решающая роль импульса, полученного Сартром от дописываемого в это время де Бовуар романа «Гостья», с которым он ознакомился во время своей февральской увольнительной в Париж – довольно убедительна, но она вызывает уже принципиальное несогласие в выводах. Ведь для того, чтобы сделать «Бытие и ничто» производным от «Гостьи» и отдать философское первенство де Бовуар, необходимо утвердить гомологичность художественного и философского текста, полагать, что «перевод» художественного, конкретного в философское теоретическое рассуждение не меняет природу обсуждаемого феномена. Находя в «Гостье» ходы мысли, весьма близкие к принципиальным моментам «Бытия и ничто» (аналитика «отсутствия»), Фуллбруки утверждают, что Сартр попросту воспроизводит рассуждения де Бовуар – но для этого необходимо решительно проигнорировать такое, например, качество художественного слова, как его принципиальную неоднозначность – сделать, вопреки утверждениям самих исследователей, роман лишь «иллюстрацией» философского тезиса.
Собственно, Фуллбруки, выдвигая тезис об интеллектуальном первенстве де Бовуар и решительно сводя «Бытие и ничто» к ее рассуждениям, далее отстаивают куда менее сомнительное утверждение, а именно – необходимость признать, что в данной паре Сартр не всегда был ведущим, а если говорить о 1930-х – начале 1940-х, то де Бовуар нередко первенствовала и оказывала существенное влияние на мысль Сартра. И здесь осуществляется переход к куда более масштабному, чем случай из интеллектуальной биографии и спор о приоритете, вопросу – роли «пола» в интеллектуальном признании. Иллюстрируя ситуацию весьма характерным примером, Фуллбруки отмечают, что в массивном коллективном труде, посвященном Сартру и интеллектуальным влияниям на него, нашлось место весьма многим персонажам – от совершенно предсказуемого Мерло Понти до католических мыслителей – за исключением де Бовуар; в обширной литературе, посвященной Сартру, вопрос о том, кто влиял, а кто преимущественно подвергался интеллектуальному влиянию в этой паре, решается a priori, без рассмотрения имеющихся источников: в данном случае авторы сетуют, что им не приходится спорить с противоположной позицией именно потому, что она – реакцией на которую является их работа – не приводит аргументов в свою защиту, выступая как нечто «само собой разумеющееся».
Осуществляя во «Втором поле» деконструкцию самого понятия «пол» и открывая дорогу последующим гендерным исследованиям, де Бовуар хорошо понимала правила игры, определяемые данной конструкцией в этом месте и в это время. Она знала, в каких областях ее притязания могут иметь успех – где для нее возможно интеллектуальное признание, и где – как в области философии – она не имеет особенных шансов (и не готова делать ставку со столь малым расчетом на успех). Чтобы заслужить право на внимание в той же области, что и Сартр, сопоставимое с ним, она должна была бы приложить усилия и продемонстрировать дарования, решительно превышающие его – она и он в своих многочисленных интервью не описывали своих интеллектуальных связей как однонаправленных, но по «правилам игры» де Бовуар не акцентировала иного, открывая дорогу «естественной» интерпретации, представления ее в качестве «младшего партнера»: в конце концов, она вполне отдавала себе отчет, что в праве на общественное внимание и в возможности быть услышанной она зависит от Сартра не в силу его или ее выбора, а в силу той ситуации, от которой она не может быть свободна, обладая свободой лишь в ее границах. Фуллбруки, радикально заостряя вопрос, вынуждают к пересмотру сложившейся версии интеллектуальной истории этой пары, раз за разом проблематизируя «очевидности» и вынуждая к поиску аргументов там, где ранее они казались избыточными – и по крайней мере в этом отношении ценность их работы несомненна.
Впрочем, книга как целое, уже не зависящее лишь от воли авторов, оставляет и еще один вопрос, убеждающий в актуальности авторского текста: кто писал аннотацию на последней странице обложки, поскольку сказанное в ней прямо противоположно содержанию книги. Если верить аннотации, то «эта увлекательная книга представляет собой биографию Сартра» (тогда как на деле о Сартре речь идет ровно в той мере, в какой его биография имеет отношение к де Бовуар), она рассказывает «историю его отношений с де Бовуар» (что также неверно, поскольку рассказывает она только о первых пятнадцати годах их отношений, а детально – о первых полутора годах и затем о событиях «странной войны» 1939 – 1940 гг.). Вопреки всему, о чем говорит книга – Сартр вновь оказывается «заглавной» фигурой, а де Бовуар – лишь кем-то, кто интересен в связи с Сартром и в зависимости от того, насколько интересен последний. В этом проявляется своеобразная ирония – повторение ситуации, отмеченной Эдвардом Фуллбруком об их первой с женой обстоятельной работе о Симоне де Бовуар («Симона де Бовуар и Жан-Поль Сартр: пересмотр легенды двадцатого века»), которая, несмотря на то, что де Бовуар упомянута первой, была найдена в книжном не рядом с текстами де Бовуар, но в разделе, посвященном Сартру.