Темная сторона демократии: национализм в современном мире

Рост национализма, происходящий в ХХ веке и продолжающийся в наши дни, ставит немало проблем перед исследователями, политиками, да и простыми людьми. Каковы причины этого роста? Является ли национализм благом или злом (или сочетает в себе эти качества)? Есть ли средства для сдерживания национализма (или его опасных версий)? Что ожидает нас в ближайшем будущем в связи с процессами, происходящими в национальной сфере? Эти вопросы становятся темами жарких дебатов и среди теоретиков, и в СМИ, и в курилках, если таковые ещё где-либо остались.

Последняя работа американского политического теоретика Бернарда Яка «Национализм и моральная психология сообщества» представляет собой впечатляющую попытку дать принципиально новое понимание того, что такое нация и национализм, на этом основании переосмыслить связанные с ними проблемы и попытаться найти пути для их решения. Разумеется, Як не претендует на окончательное разрешение этих проблем, определяя свою задачу как дескриптивную, а не нормативную или прескриптивную, или, говоря иными словами, он предлагает «проверить наше зрение и сменить очки», а задачу этой книги видит в шлифовке линз для таких очков [2].

Прежде несколько слов об авторе. Бернард Як является одним из самых известных политических теоретиков нашего времени. Он родился в 1952 году в Канаде, учился в Университете Торонто. Канада, как известно, страна, в которой остро стоит проблема соотношения различных национальных сообществ – франкоговорящего и англоговорящего, помимо того, среди предков Яка были и иммигранты из России, так что проблематика национальных отношений представляет для него не только академический интерес. Затем он переехал в США, получил степень Ph.D. в Гарварде, преподавал в различных университетах, включая Принстон. Исследования Яка опубликованы в ряде книг: «Страсть к тотальной революции» (1986), «Проблемы политического животного» (1993), «Либерализм без иллюзий» (1996), «Фетишизм современностей» (1997). «Национализм и моральные проблемы сообщества» является итогом многолетней работы над этой темой – первые результаты появились в 1996 году, в статье «Миф гражданской нации» (переведённой на русский язык Артёмом Смирновым, [Як Б. Миф гражданской нации // Прогнозис, №2(6), пер. с англ. Артема Смирнова // Прогнозис. 2006. N 2. С. 156–171.]), которая стала основой первой главы этой книги. Затем последовала серия публикаций, «Народный суверенитет и национализм» (2001), «Не обязательно быть фанатиками, чтобы действовать как они» (2010), «Неотъемлемое право, неотъемлемое зло: случайность, выбор и сообщество в современной политической мысли» (2011), материалы которых также вошли в книгу. Так что книга представляет собой воистину результат многолетних размышлений.

Однако сами вопросы, на которые автор отвечает в книге, возникли значительно раньше, из удивления, которое сам Як испытал, приехав из Канады в США в 1980-е годы. Его озадачило то, как сочетаются представления о США как об индивидуалистическом обществе «неангажированных Я» (вроде трансцендентальных субъектов Канта или деонотолгических субъектов Джона Ролза) и «интенсивное и шумное пристрастие» американцев к своей нации. Эта проблема проявляется и в глобальном масштабе – мы живём в мире, в котором происходит небывалый взлёт национализма, причём не только в «третьем мире», но и в странах, считающих себя либеральными, основывающихся на ценностях, которые, казалось бы, исключают национализм и должны привести к его искоренению или хотя бы маргинализации.

С точки зрения Яка, в современной литературе господствует понимание национализма (и национального сообщества) как некой аномалии. Однако такое понимание лишь заводит нас в тупик. Сам Як, напротив, полагает, что национальное сообщество и национализм являются важными элементами современного мира, поддерживаемыми рядом постулатов демократического либерального общества – прежде всего, концепцией народного суверенитета и признанием права наций на самоопределение. Не случайно «каждая важная веха в распространении либеральной демократии начиная с конца семнадцатого столетия – Славная революция 1688 года, Французская революция 1789 года, революции 1848 года, Гражданская война в Америке, крах европейских империй в конце Первой мировой войны, деколонизация после Второй мировой войны и распад Советской империи в 1989 году – является также вехой в распространении националистических чувств» [5]. Поэтому устранить национальное сообщество и риск национализма можно только устранив эти основополагающие постулаты, на что едва ли решится самый крайний либерал. С другой стороны, Як видит в национальном сообществе определённые преимущества, от которых нам также трудно отказаться. Национализм оказывается неотъемлемой «тёмной стороной демократии» (выражение Майкла Манна), и поэтому, наряду с борьбой с наиболее опасными формами национализма, необходимо учиться уживаться с ценными для нас формами.

Подлинному пониманию сущности наций и национализма препятствует «миф гражданской нации», попытка слишком простым путём решить парадокс единства либерального демократического общества и национализма. Согласно этому мифу, под «нацией» мы понимаем, фактически, два разных явления. Помимо «этнической нации», которой приписываются все негативные стороны национализма, существует и «гражданская нация», совокупность людей, которых объединяет рациональный выбор в пользу либеральных практик и принципов. Это прекрасная идея, но Яка смущает в ней, помимо прекраснодушного идеализма и того, что реально она распространяется на узкую прослойку людей, у которых есть возможность избирать себе образ жизни, свободно переезжая и получая возможность работать в Англии, Франции, Канаде, то, что она очень похожа на дихотомии, призванные противопоставить «наше» и «их», и страдает тем самым этноцентризмом, который она якобы отрицает – ведь в качестве образца «сообщества, основанного на рациональном выборе» выступает именно европейское (английское, французское) исторически сложившееся общество [28]. Другая сторона мифа гражданской нации заключается в том, что она базируется на общем согласии, «ежедневном плебисците» (пользуясь выражением Ренана). Это очень точное определение, однако граждане осуществляют этот плебисцит не на пустом месте, а в культурно обусловленном пространстве, насыщенном унаследованными (и конкурирующими) символами, историями, практиками и институтами.

Мифология гражданской нации базируется на разделении сообщества и общества, Gemeinschaft/Gesellschaft, восходящему к Фихте и Тённису. Культурное наследие отождествляется с эмоциональными связями и почитанием предков, отсылающими к моделям Gemeinschaft и традиционного общества. Субъективное согласие отождествляется с контрактами и инструментальными размышлениями, отсылающими к моделям Gesellschaft и современности. Это разделение социальных образований на два вида и приводит ко множеству недоразумений в попытках осмыслить феномен нации. Як предлагает переосмыслить понятия сообщества (или в некоторой степени вернуться к аристотелевскому понятию koinonia), рассматривая его как общий род, охватывающий все общества, общины, ассоциации и т.д., а не как некий вид малого, сплочённого общества. Сообщество охватывает группу людей, которые разделяют нечто общее: веру, территорию, цели, практики [46], и на этом основании испытывают чувство особой социальной дружбы, лояльности, заботы о благополучии друг друга и при этом осознают это общее как основу таких чувств. Именно эта забота делает сообщество «цементом» любого общества, а не особым продуктом традиционной деревни и семейной жизни [52].

Особо отметим: Як полагает, что сообщество не может базироваться только на чувстве исключённости, на противопоставлении себя другим, в отличие от популярных сейчас воззрений, отсылающих к Карлу Шмитту, что именно противопоставление друг–враг является конститутивным для сообщества, во всяком случае, политического; согласно Яку, «общие цели и действия часто порождают чувство принадлежности к сообществу независимо от того, конкурируют ли одни сообщества с целями и действиями других. Даже универсальное человеческое сообщество могло бы возникнуть в ответ на некоторую общую для всех цель или опасность, такую, как неминуемая угроза земной атмосфере или нехватка питьевой воды» [47].

Именно осознание субъективной воображаемой связи, а не объективные основания вроде языка, территориальных границ, религиозной веры или политической организации, лежит в основе национального общества, и до тех пор, «пока последующие поколения продолжают воображать себя связанными общим культурным наследием, нации продолжают жить, даже если их представители больше не используют язык, законы или ритуалы своих предшественников» [75]. Такое чувство связи между поколениями придает нации «глубину во времени» (выражение Стивена Гросби), особую остроту чувству социальной дружбы, ощущение нашей причастности к особой траектории на карте времени, значительно превышающей срок нашей жизни, заставляет звучать в нашей душе «мистические аккорды», к которым часто апеллируют демагоги, но и либералы не могут обойтись без обращения к ним. Горизонтальные связи между современниками основываются именно на такой вертикальной связи между поколениями, являющейся стволом национального дерева, несущего на себе многочисленные ветви, которые обрушились бы, если бы обрушился ствол.

Но почему именно эта форма сообщества, объединяющего различные поколения, приобрела, начиная с Нового времени, такую политическую важность? Як связывает это с появлением понятия «народ» в концепциях народного суверенитета как способа легитимизации политической власти. До этого слово «народ» имело долгую историю употребления, обозначая и народные низы, плебс, и «третье сословие», но никогда «народ» не рассматривался как источник политической власти. Народ, обозначая всех людей, живущих на территории данного государства, предоставлял равное членство всем индивидам непосредственно, а не через посредничество других групп, давая возможность обычным людям получить статус, в котором ранее им было отказано, что вдохновляло на особое чувство гордости от принадлежности к народу. Однако у этой привлекательной концепции народа есть один недостаток – ему не достаёт воплощённости, зримости. Никто никогда не видел «народ», не понятно, в какой форме он мог бы конкретно выражать себя, не ясно, что связывает народ воедино, кроме административных границ. Кроме того, в случае с народом, мы оказываемся перед парадоксом. Поскольку народ учреждает политические институты, значит, он должен был каким-то образом существовать в до-политическом состоянии. Но народ определяется как совокупность людей, проживающих на данной территории, управляемой определённым государством, и каким образом он мог бы существовать до этого, не ясно. Наконец, концепция народного суверенитета предполагает косвенное участие народа в управлении, рассматривая народ в качестве учреждающего, но не исполняющего суверена. Но не ясно, почему народ, учредивший данное государство в прошлом, должен иметь преимущество над народом, населяющим его сейчас, почему мёртвые должны иметь преимущество над живыми, как выражался Томас Джефферсон. Поэтому понятие народа начинает сходиться с понятием нации, которая имеет и вполне зримое воплощение, и глубокую самостоятельную историю, и право распоряжаться своими политическими делами. Возникает концепция «национального государства», легитимность которого основана на одобрении представителей национальной группы. Национализм возникает в сообществе, объединённом общим культурным наследием, но именно то, что нация становится воплощением идеи народного суверенитета, становится катализатором для возникновения национальных притязаний и приводит к тому, что национализм занимает столь важное положение в современном мире. Як переворачивает обычное представление о причинно-следственной связи: не мы требуем национального суверенитета, поскольку мы испытываем сильную приверженность к нашей нации, а мы начинаем испытывать эту приверженность, поскольку требуем суверенитета. А поскольку принцип национального суверенитета принуждает столь могущественную политическую организацию как государство служить нации, нация становится таким коллективным субъектом, которым она никогда прежде не была, и идентификация с которой заставляет нас переживать взлёты и падения нации как собственные [127].

Национализм не менее трудно определить, чем нации. Согласно Яку, национализм характеризует то, как он комбинирует убеждённость в справедливости притязаний на национальное самоопределение с чувствами особой заботы и лояльности к представителям своей нации, и хотя оба эти фактора сами по себе достаточно сомнительны или слабы, в соединении они могут превратиться во взрывоопасную смесь: чувство несправедливости возрастает, когда мы осознаём, что она обращена к представителям нашей нации, а чувство заботы – когда мы осознаём, что с представителями нашей нации поступают несправедливо. Поэтому национализм не требует особо сильной приверженности к своей нации, возрастающей до фанатизма, чтобы совершать чудовищные действия, которые выглядят как проявление крайнего фанатизма. [129].

Конечно, на становление национализма оказывает влияние множество других факторов: «воздействие централизованных государств и соревнования между ними, восхваление народной культуры романтиками, социальное напряжение, созданное модернизацией, потребность индустриального общества в большей культурной однородности, потребность светского общества в бессмертном коллективном субъекте, с которым можно было бы себя отождествлять» [138]. Многие теоретики, описывающие эти факторы, строят на них различные, зачастую взаимоисключающие теории национализма. Подход, предлагаемый Яком, позволяет признавать все эти факторы, поскольку его внимание сосредоточено не на возникновении лояльности к нации (которая может определяться различными факторами), а на политизации лояльности к нации (и, соответственно, национализации политики).

Такое понимание нации и национализма является основанием для осознания того, в чём же именно заключается моральная проблема, перед которой ставит нас национализм: в «интенсификации социальной враждебности, происходящей из-за особой конвергенции чувства социальной дружбы и суждения о справедливости. Такая трактовка позволяет намного легче осудить разрушительные эффекты национализма, не осуждая нашу склонность к нациям» [158]. Ведь сами по себе чувство социальной дружбы и суждения о справедливости важны для нас, и представляют собой два разных источника морали, равным образом необходимых для того, чтобы дополнять, контролировать и уравновешивать друг друга. Наше чувство справедливости побуждает нас воздавать людям (в том числе и не принадлежащим к нашей нации) то, что они заслуживают, а наше чувство принадлежности к сообществу побуждает заботиться о благополучии тех людей, к судьбе которых мы, без этого чувства, были бы безразличными или враждебными [169]. Даже конфликт между социальной дружбой и справедливостью имеет важное моральное значение, поскольку защищает нас от ущерба, наносимого необузданным стремлением к осуществлению справедливости, выраженным известной латинской пословицей «fiat iustitia, pereat mundus» [179–180]. Более того, чувство социальной дружбы может иногда исправить наши стандарты справедливости, поскольку большое количество несправедливости, которую переносят люди, будет очевидным только для тех, кто особенно внимателен к этой группе [181]. Также важность социальной дружбы обуславливается тем, что люди не являются изначально свободными и рациональными существами, родившимися, как Афина из головы Зевса в полном облачении, которые бы могли основать и поддерживать общество, основанное на рациональных принципах. Мы приходим в мир не по своей воле, слабыми и беспомощными, поэтому важно, чтобы мы сразу попадали в общество, соединённое дружескими связями, которое способствовало бы развитию наших способностей. Приверженность к национальному сообществу и социальная дружба способствуют либералам в достижении их целей – разрушая явно нелиберальные формы сообщества (патриархальное, феодальное), укрепляя приоритет общества над государством и поощряя чувство заботы друг о друге, поддерживающее конституционные гарантии прав индивида [200–201]. Поэтому Як полагает, что можно найти способы примирения лояльности к нации и приверженности к либеральным принципам, которые многим либералам кажутся взаимоисключающими, поскольку они неверно понимают природу национального сообщества как требующего верности некоему неизменному культурно-историческому ядру. Однако это исторически сложившееся ядро включает в себя различные, зачастую противоположные элементы, поэтому может существовать множество конкурирующих пониманий того, что представляет собой данное национальное общество и каковы его перспективы. Национальное общество уже имеет встроенный источник культурного плюрализма.

Понимание истоков моральной проблемы национализма в особом соотношении наших представлений о справедливости, чувств социальной дружбы и интересов, которые в определённый момент начинают разъедать и ослаблять наши моральные ограничения, а не в трайбализме или фанатичной приверженности нации, позволяет ответить на ряд сложных вопросов. Во-первых, оно помогает объяснить обыденность практики националистического насилия, то, почему простые люди оказываются способными осуществлять, например, этническую чистку. Во-вторых, оно помогает объяснить внезапность вспышек насилия между сообществами, между которыми не существовало веков взаимной ненависти, показывая нам, что интенсивные чувства могут быть произведены из относительно слабых факторов, когда они выстраиваются в одну линию. В-третьих, оно помогает нам увидеть, почему националисты кажутся готовыми вступить в жестокую схватку из-за незначительных причин или культурных различий (различия между народами бывшей Югославии едва ли больше, чем между национальными сообществами, проживающими в Канаде), подобно свифтовским лилипутам, враждующим из-за того, с какой стороны разбивать яйцо. Так представление о том, что другая нация противится нашему суверенитету, заставляет видеть в незначительных спорах проявление заговора [228–229].

Исходя из такого понимания, Як критически рассматривает те способы решения этих проблем, которые обычно предлагаются: скептическое отношение к крайней приверженности к своей группе, реализация права на самоопределение и осуществление той или иной версии космополитического устройства общества. Неудовлетворительность этих решений проистекает из того, что моральные проблемы национализма полагаются внешними для либерального сообщества. Як полагает, что любое решение проблем национализма должно начинаться с признания того, что «национализм — наша моральная проблема» [232]. Современные либеральные общества также готовы ополчиться на других, когда они чувствуют угрозу их национальному суверенитету или интересам, и примеров тому множество, от интернирования японцев во время Второй мировой войны, до подозрительности к мусульманам в ходе «войны с терроризмом».

Можно ли вынести из книги Яка какие-либо практические рекомендации относительно того, как нам справиться с разрушительными последствиями национализма? Як указывает только самое общее направление, которое требует дальнейших размышлений и разработки практических действий. Ключевая задача – перестать мыслить о праве наций на самоопределение как об основополагающем праве. Если мы считаем, что нация имеет право на самоопределение, то любое конкурирующее притязание будет рассматриваться как нарушение права. Но, с другой стороны, необходимо признавать, что многие нации, в результате сложившихся тем или иных образом исторических событий, действительно подверглись несправедливости и имеют моральное право возмущаться этим. Отрицание такого права вновь приводит к увеличению чувства несправедливости и росту национализма. То есть нам нужно научиться делать одновременно два шага, которые нам мешает делать отождествление несправедливости с нарушением права. Работа, которую выполнил Як, кажется несколько абстрактной на фоне тех угрожающих и взывающих к немедленным действиям событий, который происходят сейчас на планете. Тем не менее, без осознания необходимости нового способа мыслить несправедливость в межнациональных отношениях и искать не универсальные, но разнообразные и тонкие подходы к её устранению, невозможно найти выход из создавшейся ситуации, а можно, поскольку не выявлена причина этой ситуации, предлагать лишь средства, оказывающиеся бесполезными или даже подливающие масло в националистический огонь, который они призваны потушить.

Yack, Bernard. Nationalism and the Moral Psychology of Community. – Chicago: University of Chicago Press, 2012. (В настоящее время готовится перевод этой книги в Издательстве Института Гайдара)

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67