Схемы зла

От редакции. Тема зла на самом деле актуальна не только для этики, но и для текущей политике. Зачастую оно проявляется в самых неожиданных формах. Многие эксперты уже подметили, что зло возвращается. Но есть ли своя специфика именно у политического зла? Если есть, готовы ли правовые и политические институты современного мира к возвращению «политического зла»? Может ли «радикальное зло» вернуться в каком-либо виде? Насколько эффективна риторика зла в качестве политического инструмента? Есть ли какая-то альтернатива риторике зла? Изменилась ли каким-либо образом риторика, использующая терминологию «зла»? РЖ продолжает дискуссию и публикует интервью философа и переводчика Дмитрия Кралечкина.

* * *

Русский журнал: Обычно, когда говорят о «политическом зле», то подразумевают Холокост, терроризм или тирании, однако все это очень разные явления как по своим масштабам, так и по своим последствиям. Что объединяет все эти феномены, позволяя считать их примерами «политического зла»? Наличествует ли у «политического зла» какая-то специфика?

Дмитрий Кралечкин: Их не объединяет ничего, кроме самого вопроса «масштабирования»: большое зло, как кажется, появляется там, где количественные изменения обычного политического насилия превосходят некую меру, когда последняя песчинка якобы обрушивает всю кучу, когда переполняется чаша терпения и т.д. Зло ставит всех в крайне неудобное положение, показывая, что никто не способен быть всего лишь моральным существом, раз до какого-то момента может не замечать «нормальное зло», изменяющееся лишь количественно, но не меняющее своей «природы».

Например, антисемитизм как был, так и остается особенностью европейской культуры (негативно он, как известно, определил понятие «интеллектуала»), но только массовое уничтожение евреев создало узнаваемый образ «политического зла», зла как такового. Возникло перепроизводство зла, изменилась сама «норма зла», что вызвало антимодернистскую реакцию, требующую отказаться от всякого понимания («зло как немыслимое») и исследования непрозрачных социальных отношений. Такое понятие зла, как произведенного количественными изменениями, показывает, что мы не способны с ними справляться, не можем отследить, где нечто реально меняется и меняется ли вообще, и сама эта неспособность и является, по сути, нашим базовым прегрешением, то есть мы ущербны когнитивно, а не только морально.

Поскольку количественная конституция зла выявляет исходную терпимость к нему, политическое зло следует просто блокировать «малым злом» (отсюда, например, теория справедливых войн): большое количество гасить малым количеством. Разумеется, реакцией на понимание этой двусмысленности в квантификации зла (мы понимаем, что есть некая «грань», но не способны ее определить, и само существование «грани» выдает нашу причастность к «злу до грани», терпимость к нему) может быть морализация в стиле Достоевского («слезинка ребенка»), вычеркивающая все политическое в целом, но вряд ли она может сработать.

РЖ: После Второй мировой войны система миропорядка выстраивалась как недопущение ужасов нацизма и геноцида. Сегодня эта система ослабла, и на ее смену идут новые модели. Те политические процессы, которые происходят сегодня в мире, на самом деле могут привести к неким трудностям завтра. Готовы ли правовые и политические институты современного мира к возвращению «политического зла»?

Д.К.: «Недопущение» требует определенного насилия, если оно является политическим. Иными словами, мы имеем дело с «малым злом», инструментализированным против большого зла. Мысль о том, что вся послевоенная «система» строилась на «недопущении политического зла» – более чем спорна, поскольку, как можно было бы показать, такое зло представлялось не немыслимым, а вполне мыслимым и не связывалось исключительно с Холокостом.

Например, нацистский режим плох потому, что, в конечном счете, как и коммунистический, уничтожает логику рынка и конкуренции. Или, если смотреть с точки зрения публичного государства, – потому что отменяет публичную сферу, нейтрализует государственную бюрократию (эйхманизм) вплоть до ее полного уничтожения. Послевоенная система «строилась» на содержательных претензиях к «злу», которое еще не стало пустым замешательством перед количественной безмерностью, приводящей нас в ужас и изумление (например, как кантовское «возвышенное»).

Сами эти претензии, мыслившие зло по-разному, конкурировали друг с другом, выстраивали разные политики, но, в конечном счете, обе потерпели поражение (крах как государства всеобщего благосостояния, так и социального рынка), что привело к формированию «большого зла» как заглушки. Которая, конечно, может далее инструментализироваться бесконечно как пустое означающее для каких угодно политических акций.

РЖ: Обычно считается, что геноцид (например, черкесов, что недавно признал Парламент Грузии), нацизм, Холокост – это самые яркие примеры «радикального зла». Может ли “радикальное зло” вернуться сегодня или в будущем, правда, не обязательно в "нацисткой форме", а как-нибудь иначе?

Д.К.: У Канта было представление об «изначальном зле» в человеческой природе, которое, можно сказать, находится «по ту сторону принципа удовольствия», то есть по ту сторону обычной «патологии». Но эта попытка радикализовать зло, по сути, относится к маргиналиям политической философии и конструкции западной политики в целом. Последняя управляется платонизмом, предполагающим (например, со времен «Менона»), что зло совершается только по неведению, то есть не существует интенционального зла (для агента зло всегда – либо какое-то благо, либо инструмент для такого блага).

Эта позиция привела к тому, что «явное зло» (например, мышление Гитлера, интересовавшее Витгенштейна, а теперь – фон Триера) стало представляться неким принципиально «Иным», «запредельным»: «не понимая» нацистов (образец такого весьма развернутого непонимания дал, например, Лем в одном из своих рассказов), мы стратегически поддерживаем их близость к «ничто», к небытию. Грубо говоря, и Бадью исходит из той же логики, предполагающей, что зло – это, в терминах Плотина, «ничто», нехватка, провал, отсутствие, лакуна лакуны и т.п. А раз оно – ничто, носитель такого ничто или место этого ничто вываливается за любую концептуальную схему, поскольку последняя имеет дело только с бытием.

Политически эта базовая схема предлагает отслеживать тех, кто близок к ничто, поскольку они способны спасаться от собственной ничтожности, обрекая на ничто других (рессентимент). Иначе говоря, эта логика бытия исходно работала на господ, тех, кто обладает «полнотой бытия», в отличие от «ущемленных», хотя Бадью и попытался, не без успеха, повернуть ее в другую сторону.

Однако надо понимать, что все варианты «радикального зла» имеют одну особенность – они указывают на то место, где политические процессы и решения приводят к непосредственным жизненным результатам, являясь своеобразным следствием франкистского лозунга «Да здравствует смерть!» (¡Viva la Muerte!). Проблема в том, что у нас не так много «схем» для восприятия «зла» как такового, все эти схемы завязаны на физическое выживание и физическое страдание (мор, убийства, пытки и т.п.). Но западная политика со времен буржуазных революций основана на том, что, с одной стороны, вопрос выживания деполитизируется (половой акт королей перестает что бы то ни было значить), а с другой – сама политика должна, потеряв свой «демонстративный», статусный характер, служить продуктивной жизни, ранее считавшейся приватным делом, например жизни экономической.

Таким образом, зло опознается как зло там, где политика будто бы выходит за свои пределы (сбрасывая бомбу, устраивая мор и т.д.), однако сам этот политический эксцесс вписан в исходную конструкцию, в которой политика является не более чем рационализацией биоэкономического воспроизводства. Тот же парадокс встроен в собственно «нововременные» теории: например, общественный договор в гоббсовском варианте возможен только потому, что само убийство концептуализировано не как аффективное действие, а как действие рациональное, определенное стратегией выживания в определенных условиях, как простое следствие биоэкономической калькуляции, следствия которой необходимо блокировать, но ее собственными методами. Иначе говоря, политика строится как способ уйти от экономического и биологического, то есть предельно рационального убийства, но не за счет внешних средств или «ценностей», а за счет самой логики этого убийства.

РЖ: Какие основные формы принимает политическое зло в современном мире, если не брать всем известные – будь то терроризм, диктатура, нарушение прав человека? Какие новые формы политического зла возникают или могут возникнуть в современном мире? Определены ли силы, которые могут быть названы главным «политическим злом» современного мира? На Ваш взгляд, кто претендует на то, чтобы стать олицетворением зла после смерти Бен Ладена?

Д.К.: Собственно, проблема не в том, на что именно упадет означающее «зла» (или как «лягут карты»), а в том, возможно ли изменение самой схематизации зла. Грубо говоря, в существующей несколько веков политической конструкции зло, схематизированное как физическое, биологическое и экономическое умаление, вытеснялось, но за счет рациональности самого этого умаления, за счет предположения, что вполне разумные люди могут разумно причинять другим смерть. Политика – признание рациональности убийства и в то же время возможность эксплицировать логику этой рациональности за пределы убийства, сохраняя и интенсифицируя продуктивную жизнь. Однако эта конструкция не учитывает то, что сама эта продуктивная жизнь давно перестала быть «натуральной», давно вышла за пределы фигуры «добропорядочного» (например семейного, фермерского и т.д.) воспроизводства.

То есть имеющаяся политическая конструкция «ловит» только «врагов нашего образа жизни», но все, что происходит в регионе самой «нормы», проходит ниже радаров, и юмор в том, что наш «образ жизни» никак не соответствует тому, как мы живем. Норма воспроизводства социальной жизни, покуда сохраняется рамочная рациональная политика (пусть и построенная на гоббсианской рациональности убийства), не должна создавать проблем, но такие явления, как, например, губкообразная энцефалопатия, убийство Джеймса Балджера или массовые убийства в американских школах, показывают, что в самой конструкции образовались прорехи, заполняемые несимволизируемым «злом». Может быть сколько угодно много Бен Ладенов, но проблема уже не в них, а в том, что система рациональной фильтрации не ловит несимволизируемое, несхематизируемое зло, выпадающее из всех порядков – экономических, политических, социальных, семейных и т.д.

РЖ: Политики часто используют "риторику зла", называя тех или иных субъектов политического процесса "злом". Насколько вообще может быть эффективна риторика зла как политический инструмент? Если эффективно, то можно ли без нее обойтись? Есть ли какая-то альтернатива риторике зла? Изменилась ли каким-либо образом риторика, использующая терминологию «зла», начиная с 1991 года? Есть ли какие-то группы, представители идеологий, которые использует риторику зла? Есть ли те, кто ее избегают?

Д.К.: Я думаю, что «риторика зла», если о ней можно говорить, ограничена тем, что всегда требует адресата, с которым требуется «не иметь дела», то есть обращаться к нему, отрицая за ним право на такое обращение. Иными словами, она противоречива в том, что требует жесткой интерпелляции – она хочет бросить кому-то в лицо предельное обвинение (выявить в другом дьявола), вместе с тем – самим этим жестом отрицает в другом само это «лицо», поскольку к «злу» невозможно обращаться и к нему невозможно апеллировать. Настоящее зло, «существуй» оно на самом деле, не отзывалось бы на риторические ухищрения. Например, в «Пятом элементе» Бессона «Зло» (надвигающееся в виде угрозы тотального уничтожения), как фигура за пределами риторики, может позвонить Зоргу, но Зорг не может позвонить ему.

Риторика зла построена на квантификации и ослаблении якобы радикального зла: дьявол должен сохранять определенные человеческие черты, иначе он перестанет реагировать на собственную дьявольскую природу. Принципиальная лакуна такой риторики выявляется тем, что нам не известны случаи «политического сатанизма», который выглядит априори смешным: те, кто вздумали бы примерить на себя маску политического дьявола, наверняка не смогли бы достичь сатанинских результатов обычных или великих политиков.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67