Почуять важное

От редакции. Две рецензии Валерия Анашвили, главного редактора журналов "Логос" и "Пушкин", опубликованные в последнем номере "Пушкин", вызвали чрезвычайно отсрую полемику в среде русской интеллектуальной общественности. Почти все обсуждающие проблему как-то уж чересчур предвзято смотрят на немецкоязычных авторов – Карла Шмитта, Эрнста Юнгера, Ганса Фрайера. По этой причине их реплики выглядят чрезвычайно неполными и следовательно имеют сомнительную ценность. Свое слово уже сказали те, исследует и переводит подобную литературу. Теперь РЖ обращается к тем, кто эти книги издает. Слово Тимофею Дмитриеву – главному редактору издательству "Праксис".

* * *

Русский журнал: Насколько актуальны работы идеологов "консервативной революции"? Имеют ли они политическую релевантность?

Тимофей Дмитриев: Да, эти работы действительно актуальны и значимы, но с существенными оговорками. Если брать работу Фрайера «Революция справа», то это очень любопытный пример социальной аналитики первой половины XX века, где анализ динамики развития буржуазно-индустриального общества и расстановки в нем социально-классовых сил увязывается в том числе и с определенной политической программой. В частности, с вопросом о том, какие могут быть в современном обществе субъекты социальных изменений, а, следовательно, и каковы перспективы развития соответствующего общества. То есть перед нами попытка одновременно и теоретической, и политико-практической реакции на те масштабные кризисные события, которые были связаны с Первой мировой войной, а затем и с мировым экономическим кризисом.

Можно насчитать целый ряд интеллектуальных проектов преодоления масштабного кризиса начала XX века. Во-первых, это модель советского коммунизма, возникшая в результате Октябрьской революции 17-го года в Советском Союзе. Во-вторых, это различного рода правые и фашистские движения, причем не только фашизм Муссолини и национал-социализм Гитлера, но и более своеобразные варианты – диктатура Франко в Испании или Салазара в Португалии. Наконец, в-третьих, это массовая социал-демократическая политика, социал-демократический реформизм, который для целого ряда стран Запада, например, для Франции или же скандинавских стран оказался моделью выхода из глобальных потрясений.

Так что подобного рода литература интересна тем, что она представляет один из возможных вариантом выхода из кризиса. И не надо забывать о том, что подобного рода праворадикальные или правоконсервативные модели преодоления массовых социальных потрясений были в Европе весьма и весьма популярны. И эту модель надо иметь в виду, хотя она и принадлежит уже скорее истории, чем современности.

РЖ:Почему?

Т.Д.: Я попробую объяснить. Главная политическая задача современности, по мнению Фрайера, состоит в интеграции рабочего класса, в превращении его из "проклятьем заклейменного парии", как это поется в известной песне под названием «Интернационал», в полноправного члена современного общества. Причем Фрайер показывает еще и условия возможности подобного рода трансформации. Он указывает на то, что взрывной потенциал социального освобождения, который Маркс и марксисты в своих работах приписывают пролетариату как могильщику капиталистического общества, уже оказался в известной степени исчерпанным. И вот этот анализ как раз и оказывается крайне актуальным. Ведь очень любопытно сравнивать если не прогнозы, то, по крайней мере, диагнозы, поставленные теоретиками вроде Фрайера в конце 20-х – начале 30-х годов, с диагнозами, которые чуть позже ставили теоретики совсем иных взглядов. Если мы прочтем друг за другом, к примеру, «Революцию справа», с одной стороны, и «Одномерного человека» Герберта Маркузе – с другой, то мы увидим очень любопытную вещь: они различаются в оценках происходящего, но сам диагноз оказывается весьма и весьма сходным. Почему? Потому что и у Маркузе, и у Фрайера речь идет о том, что буржуазно-индустриальное общество смогло интегрировать рабочий класс в свои социальные порядки, что революционное сознание рабочих находится в упадке. Это, в свою очередь, заставляет совершенно иначе поставить вопрос о субъекте социальных изменений, о носителе политической инициативы в современном обществе. И вот в этом плане прогнозы того же Фрайера справа, как впрочем и прогнозы Маркузе слева, представляются мне в значительной степени утопическими и не состоятельными. Ни романтизированное правыми понятие народа как нового субъекта социальных изменений, ни воспетые левыми новые социальные силы в виде освободительных движений третьего мира, бунтующих студентов, низов и отбросов городского дна, так и не стали субъектом истории. Поэтому, если брать именно политическую программу правых, то она, скорее всего, принадлежит уже прошлому. Это артефакты политической истории XX века.

РЖ: Но что делать, если определенные социальные группы все же востребуют это наследие во имя нужд текущей политики? Собственно, вся шумиха поднялась именно из-за этого…

Т.Д.: Вы знаете, когда поднимается шумиха, это всегда означает чью-то заинтересованность. Уж не знаю, какие тут были мотивы – исключительно охранительные или же более глубоко идущие, не рискну ничего предполагать. Что же касается опасности каких-либо идей, то это скорее вопрос об организации нашей околополитической интеллектуальной среды. Это вопрос об условиях чтения и понимания того, что прочитано. Современная интеллектуальная среда устроена так, что выдвигаемые идеи не имеют прямых последствий. Поэтому всякого рода опасения представляются мне излишне преувеличенными.

РЖ: Как устроено российское интеллектуальное пространство?

Т.Д.: Дело в том, что интеллектуальная среда в нашей стране очень сильно сегментирована. И, естественно, что любой из этих сегментов старается бороться за те вещи, которые Пьер Бурдье именовал в свое время правом легитимной номинации, то есть за право определять, что следует печатать, а что – нет, как отличить работу философскую от нефилософской и так далее. Смотрите какая ситуация: книжка Фрайера – первая его книга за последние 20 лет, книг Юнгера было выпущено около трех. А, к примеру, у Беньямина вышло уже, если не ошибаюсь, четыре сборника. То есть оптика у людей такая, что они многого просто не видят, это нужно анализировать…

РЖ: Сколько выходило работ Карла Шмитта в сравнении с равнозначным левым мыслителем?

Т.Д.: Вышло примерно пять работ Карла Шмитта - «Политическая теология», «Диктатура», «Левиафан», «Теория глобального партизана» и соответственно, «Номос Земли». А работ Адорно за тот же период вышло шесть или семь. Так что я никакого четко выраженного дисбаланса здесь зафиксировать не могу. И это мы не берем, например, Сартра…

РЖ: Чем обусловлена актуальность тех или иных авторов? Здесь дело лишь в их политических пристрастиях?..

Т.Д.: Актуальность зависит как от интеллектуального потенциала соответствующей среды, так и от контекста. Возьмите того же Шмитта, актуальность его работ во многом продиктована тем, что он в послевоенные годы сумел дать один из самых блестящих анализов смены парадигмы международных отношений. Поэтому он востребован в том числе и современными левыми. Одна из главных задач любого претендующего на значимость интеллектуала, как учит нас Юрген Хабермас, заключается в том, чтобы первым почувствовать важное… Кто чувствует это важное, тот и актуален. Вот и все. Вот Гегель, он не был ни марксистом, ни анархистом, ни социалистом, что, однако, не мешало тому же Марксу внимательно его штудировать и рассматривать его философию в качестве одной из основ своего собственного философского и социально-научного синтеза.

Беседовал Александр Павлов

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67