"Пилот"

Mitrofanov Sergey

Странно заканчивается период царствования Медведева - все спрашивают не о нем, а что люди думают про Ельцина. Но секрет тут простой. Пятилетие смерти Бориса Николаевича почти дата в дату совпало с deadline’ом Дмитрия Анатольевича. Впрочем, кроме некоторого созвучия положений, можно обнаружить и другие параллели и перпендикуляры.

Перпендикуляры. Когда Борис Николаевич уходил с поста президента в ночь с 31 декабря 1999 года на утро 1 января 2000-го, он сказал: «Простите меня». И заплакал. А когда уходил Дмитрий Анатольевич, то поблагодарил за внимание и засмеялся.

Параллели. И в том, и в другом случае, и в третьем случае, дальше приходил один лишь Путин.

Он пришел как после Ельцина, так и после себя самого, и еще раз после Медведева. Если эти все время уходили, а мы так их и запомнили – со спины в полузакрытой двери, то Путин только и делал, что приходил, чем красиво зацикливал ситуацию.

Если переложить эту сцену на музыку, то получился бы бодрый рефрен. Весело – грустно – весело – грустно.

Или, вернее: весело – грустно – грустно – весело – грустно. Людвиг Ван Бетховен - Симфония № 5, до минор. «Судьба стучится в дверь».

С приходом Ельцина – Медведева, как правило, начинались романтические периоды драмы нашей истории. Ельцин призывал взять столько свободы, сколько унесете, хотя и непонятно, куда, а Медведев излагал непреложную истину: «Лучше жить в Сочи, чем париться на нарах».

С Путиным же романтические периоды заканчивались и, наоборот, начинали звучать более жесткие, брутальные ноты. Речитатив «свобода, свобода, свобода…» сменялся на «мочить, мочить, мочить, сопли жевать!»

Дмитрий Анатольевич и сам тонко чувствует музыкальность всей ситуации.

Описывая мизансцену, он сказал: «Несколько лет назад я высказал простую и, казалось бы, очевидную для всех мысль: свобода лучше, чем несвобода. Эти слова потом повторялись самыми разными людьми. И произносились они то с надеждой, то с укором, то как требование, то как напоминание об обещании…»

Нам так и видится, собственно. Солист и хор. Солист: «Бу-бу-бу, я вам высказал, высказал, высказал»… А хор многоголосно подтягивает: «Он нам высказал, высказал, высказал…». Слева – с надеждой. Справа – с укором. В центре – требовательно. Вместе – неразборчиво.

И народ (массовка) – кое-как расставленный то там, то сям по сцене, жиденько-жиденько, тенорком: «Тю-тю-тю-тю…» «Ты ж обещал, ты ж обещал, ты ж обещал, ты ж обещал….» Ля-ля-ля…

Цветы, занавес, бурные аплодисменты.

***

Но все хорошее кончается. Вот мы и расходимся. Давка в буфете. Неразбериха в гардеробе. Випы, как всегда, без очереди. Прикормленные театральные критики из «ЕР» восклицают, толкая друг друга под локоть: «Здорово! Какая великолепная режиссура!» Мы же, неприкормленные, вопрошаем: «А что это вообще было?»

Опера, - утверждают одни. Ведь только в опере такие длинные арии, по часу, и чтоб слов не разобрать. Чтоб только в программке и было разъяснено, кто вошел, зачем, для чего…

Нет, - возражают другие, в серьезной опере не бывает кордебалета. А тут время от времени выскакивают партийцы в юбках, задирают ноги и орут: «Карамболина, Карамболетта! Тра-та-та, тра-та-та…» Но согласитесь, однако, по-любому хороши декорации?

Да, на заднем плане нам построили аж целый город. С куполами-маковками, теремками. Как настоящий. Видны, правда, только крыши – для экономии. Это… Сколково. Причем – в соответствии с заветами Кости Станиславского и Антоши Чехова – оттуда все время доносится стук топора. Чего рубят, непонятно. Знающие люди говорят, что «бабки». Иногда – «дззинь!» - тревожно, как гитарная струна, лопается какой-нибудь контракт.

Еще дальше, но это нарисовано прямо на полупрозрачном занавесе, контуры нового мирового Финансового центра. Такое я видел только в детстве, в «Синей птице», в постановке Театра юного зрителя. Когда зажигается яркий свет, Финансовый центр как бы исчезает. А когда в зале опускается полумрак, он снова начинает призрачно фосфоресцировать.

Драматургия. С драматургией, конечно, полная засада. Весь первый акт мы ждали народного бунта. Весь второй акт нам подсовывали, что Дмитрий – это, на самом деле, не Дмитрий, а Лжедмитрий, и что, мол, это будет как-то развиваться в стиле «Железной маски». Тем более, что все и действительно крутилось вокруг острога. С Ходорковским. Вот его уже освобождают, вот его уже почти освободили, вот уже наверняка освободили, вот уже совсем освободили, вот он уже одной ногой на свободе и т.п. В третьем акте дело как-то вроде пошло, но акт оказался, на удивление, самым коротким, да и не про то совсем.

Затрубили фанфары. Загремели литавры. Полетели белые шарики. Заколыхались белые ленточки. Яшин с Пономаревым неожиданно запели дуэтом: «Молодежь! Эту песню не задушишь, не убьешь». Но вышли почему-то чернецы-богомольцы с крестами. В результате – катарсис (или вместо катарсиса) - освободили из застенок одного невинного и непричемного Мохнаткина. «Слава Медведеву, слава, слава!»

По идее, Мохнаткина бы надо теперь на руках понести в Кремль как символ искомой, подлинной, интуитивной народности. Но тот так и остался стоять с краю сцены. Бред!

Это все потому, - тут объяснил мне поднаторевший в постановках товарищ, - что нас испортили сериалы. Это был «пилот», пилотный сезон. Интрига в «пилоте» пока только закручивается, а надо тянуть аж двенадцать сезонов. Дальше все будет. Будет вам и «Железная маска», и «Великая Французская революция», и «Атака пришельцев»… И сиквел, и приквел, и ремейк. Оставайтесь с нами.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67