Парадоксальный мир полуподполья

От редакции: Давид Шраер-Петров — русский поэт, прозаик, доктор медицинских наук. Родился в 1936 году, в 1987 году покинул Россию. За годы эмиграции по обе стороны Атлантики вышло более двадцати книг Шраера-Петрова, произведения переводились на польский, болгарский, литовский, английский, французский и др. языки. В новом романе Давида Шраера-Петрова «История моей возлюбленной, или Винтовая лестница» развертывается судьба талантливой молодой женщины Ирины Князевой, попытавшейся найти особый путь в современном ей обществе тоталитарного социализма. Роман только что вышел отдельной книгой в Москве в издательстве «Вест-Консалтинг». Мы побеседовали с автором книги.

* * *

Алексей Филимонов: Давид, поздравляю вас с изданием романа «История моей возлюбленной или винтовая лестница»! Насколько я понимаю, непросто было найти издательство для публикации некоммерческого произведения отдельной книгой, в журнальном варианте напечатанного в «Крещатике» (№№ 2,3 за 2012 г.). Каков элемент вымысла в вашем романе? Можно ли отождествлять автора и героя?

Давид Шраер–Петров: Спасибо, Алексей, за поздравления. Хотя говорят, что поздравлять автора книги лучше по прошествии некоторого времени, когда читатель решит: быть или не быть. Так много печатного слова уходит в небытие! В определенной мере мне повезло с этим седьмым по счету романом. Семерка — счастливое число у евреев и православных. Роман тотчас был принят Борисом Марковским к публикации в «Крещатике», а по выходе в журнале — Евгением Степановым в издательстве «Вест–Консалтинг». Кстати сказать, Марковский — интересный поэт, а Степанов — сложившийся прозаик. Я закончил роман в 2011 г., а в 2012 опубликовал в «Крещатике», и вскоре — отдельной книгой. Вся архитектура романа — сплошной вымысел, подсказанный мне библейской лестницей Иакова, стремящейся к небесам, загадочной, я бы сказал, магической структурой ДНК, которая генетически управляет нашей телесной и духовной жизнью, а также гениальным романом Вирджинии Вульф «Орландо», в котором жизнь главной героини перетекает из века в век, открывая все новые и новые ипостаси прекрасной женщины. В моем романе это главная героиня — Ирочка Князева. Ее жизнь перетекает из клинической медицины в экспериментальную онкологию. Затем волею судьбы она становится актрисой. Затем — хозяйкой полуподпольного художественного салона и, наконец, шпионкой, которую в конце концов высылают из США — в Россию. Близость к «натуре», т.е. к реальности, читатель найдет в сценах, посвященных деревенским страницам романа. Детство главный герой Даниил Новосельцевский провел в селе Сила. Это похоже на мое эвакуационное детство на Урале во время войны 1941–1945 гг. Конечно же, автор следовал по пятам за своими героями, которых оказалось немало: вся компания, поклонявшаяся Ирочке Князевой. Вымысла в моем романе не больше, чем у Достоевского в «Бесах». Или в романе Пастернака «Доктор Живаго».

А.Ф.: Насколько мне известно из книги вашего сына Максима Д. Шраера «В ожидании Америки», в конце восьмидесятых вам с семьей удалось уехать из Советского Союза. Ваш роман – в известном роде ностальгия по временам молодости, интересным людям, оставившим след в вашей жизни. С удивлением узнал, что вам не чужда специальность микробиолога, которая спасала от слишком пристального внимания известных структур. Я бы назвал ваш роман стремлением разобраться в генетике событий, человека и личных отношений, требующим чистоты помыслов, умения найти благородство в душах персонажей и прототипов и многое простить. Возможно, роман – своего рода прививка, антивирус, совершенствующий спираль «винтовой лестницы», духовный ген ДНК. Не ощущаете ли вы в себе стремления быть немножко пророком, учителем, назидателем, либо стремитесь остаться художником?

Д. Ш.–П.: Да, мемуарный роман моего сына Максима Шраера пронзительно и точно дает представление о переходе в другую систему измерений. Мы ждали почти девять лет разрешения на выезд из СССР. Конечно, мы покидали Россию со слезами радости и горести. Мы оставляли страну родного языка, что для писателя равно потере питательной среды. И все же, мы выжили. Максим выработался в крепкого двуязычного писателя с оригинальным сочетанием русского художественного мышления и англоязычной современной стилистики. Когда у меня спрашивают о моей профессии, я отвечаю: врач, писатель и микробиолог. В России я изучал микроорганизмы, вызывающие туберкулез, холеру и стафилококковые инфекции. В 1970 г. работал на эпидемии холеры в Крыму. А в США занимался химиотерапией и иммунотерапией экспериментального рака. Этот опыт пригодился мне при написании многих страниц романа. О моей работе в микробиологии и экспериментальной онкологии написано в мемуарном романе «Охота на Рыжего Дьявола» (Издательство «Аграф», 2010). Что же касается «генетики» романа, то здесь дело выглядит посложнее. Компания, которую создала Ирочка не без участия капитана Лебедева (чины и звания этого сотрудника секретной службы росли по мере появления новых и новых витков загадочной лестницы), конечно же, состояла из разного рода людей. Среди них был пианист, художник, инженер, профессор–экономист … Несомненно, главный герой романа, Даниил Новосельцевский, если и догадывался о некоторых странностях в финансовых делах компании, продолжал слепо верить своей богине. Да, вы правы, я пытался проанализировать возможность коренных изменений в России при помощи некоего третьего пути, нарождавшегося в глубинах подпольного бизнеса. Так во многом и получилось после распада советской экономики.

А.Ф.: У вас очень богатая жизненная биография – и география перемещений по Советскому Союзу. Вы дружили с интереснейшими людьми эпохи, среди которых Бобышев, Найман, Кушнер, Рейн, Бродский, Соснора, Британишский и другие. И все-таки ваше имя нечасто упоминается среди обойм этих авторов. Связано ли это с эстетическим одиночеством?

Д. Ш.–П.: Все это друзья моей поэтической юности. Особенно тесно я общался с Бобышевым, Найманом и Рейном. Служба в армии (1959–1961 гг.) оторвала меня от этой группы поэтов, которые образовали «волшебный хор» при Ахматовой. По возвращению в Ленинград я снова встретился с приятелями–поэтами, к которым присоединился Бродский. Но это было скорее профессиональное общение, чем тесная дружба. Мне всегда хотелось быть солистом, а не хористом. Я мог бы прибавить к списку писателей, удостоивших меня своим вниманием, Анну Ахматову, Анатолия Мариенгофа, Веру Панову, Бориса Слуцкого, Виктора Шкловского, Илью Сельвинского, Виктора Бокова, Генриха Сапгира и многих других, с которыми я встречался на протяжении 50 с лишним лет работы в литературе. Что поделаешь, популярности я не достиг и вряд ли достигну. Утешаюсь тем, что кое–какие мои стихи поются: «Ты любимая или любовница», «Дарите девушкам цветы», «Не приходи во снах и наяву», «Улетают дожди с тротуаров»… А романы и рассказы читаются. Например, роман «Герберт и Нэлли» был дважды издан и переиздан.

А.Ф.: Не ощущаете ли вы себя неким «Пришельцем» — как называется ваша поэма в литературе, когда разорвана связь времен и преемственности? Есть ли у вас внутреннее ощущение своего писательского вневременья, всевремени, которым пронизаны ваши стихи и прозаические произведения? Что нового содержит созданный вами жанр «фантеллы»?

Д. Ш.–П.: Антироман (в стихах) «Пришелец», опубликованный в нью-йоркском журнале «Слово/Word», повествует о молодом поэте–переводчике, приглашенном в Тбилиси в 70-е годы прошлого века работать над изданием на русском языке романа знаменитого грузинского поэта К. При совместной работе автора и переводчика оказалось, напротив, что времена не разорваны, а соединены настолько, что трудно порой различить, где кончается литература и начинается политика. Известен трагический конец знаменитой литературной группы «Голубые роги», в которую входили поэты Тициан Табидзе, Георгий Леонидзе, Григол Рабанидзе и др. В моем антиромане представлена гибель литературной группы «Златые роги», которую уничтожил режим Берии-Сталина. Фантастика ли это, или метафоризированная реальность? В определенном смысле антироман примыкает к введенному мной в литературу жанру фантеллы. Правда, все мои фантеллы: «В камышах» и др., и даже роман-фантелла «Замок Тыстамаа» написаны прозой. Основной чертой жанра фантеллы является соединение двух миров: земного и фантастического в реалиях существующего и воображаемого мира.

А.Ф.: У меня как читателя среднего поколения, сложилось впечатление наложения времен в романе, например, связанное с тем, что теневая экономика, спекуляция непроверенными лекарственными средствами, элементы рыночных отношений со всеми их недостатками в России сегодняшней в вашем произведении перенесены в середину шестидесятых. Или же действительно жизнь в том обществе была намного более неоднозначной, чем сейчас может представиться?

Д. Ш.–П.: Действие моего романа тянется от начала послесталинской эпохи (поздние пятидесятые) вплоть до нашего времени. Несомненно, в Советском Союзе процветала подпольная экономическая деятельность. В романе рассказано об этом, конечно же, с определенной степенью иронии, как того заслуживает абсолютно фантеллический сюжет. В постсоветские годы все это приняло официально-криминальный характер. Опыт полуподпольной деятельности Ирочки Князевой («моей возлюбленной») весьма типичен при всей своей сатиричности для бизнесменов такого рода. Если вы помните прогремевшее дело о так называемых русских шпионах. В моем романе это сцена на аэродроме, когда Ирочку Князеву и капитана Лебедева, скрывавшихся под именами Айрис Миллерс и Николас Миллерс, высылают из США в Россию за шпионскую деятельность. Этим и кончается мой новый роман.

А.Ф.: Мне показалось, что все герои произведения неосознанно, не являясь диссидентами, занимаются поисками свободы, стремятся искренне улучшить жизнь не только себе. С этим связано их стремление заниматься творчеством, коммерцией, изобретение вакцины, стремление к новизне впечатлений в личной жизни. Такие люди являлись исключением при тоталитарном режиме, или все-таки они основывали виртуальное негласное ядро протеста?

Д. Ш.–П.: Замечательное наблюдение, Алексей! Если представлять себе понятие диссидентства как попытку изменить политические и экономические основы общества, то герои моего романа — классические диссиденты. Включая капитана Лебедева. Конечно же, трудно вообразить, что Ирочка Князева искренне заботится о смягчении режима малолетних преступников, направленных капитаном Лебедевым на сбор гриба чаги. Часть продукции антиракового препарата чаги сбывается подпольно, а бонусы получают «компанейцы». Для того, чтобы мой ответ не был истолкован превратно диссидентами эпохи застоя, позволю себе напомнить, что герой романа, от имени которого ведется повествование, — истинный и искренний диссидент. Его книга стихов «Зимний корабль», так и не пропущенная в печать советскими издательствами, выходит в Париже в эмигрантском издательстве «Воля». За это Даниил высылается в уральское село Сила на несколько лет, вплоть до начала перестройки. Все это в определенной мере ассоциируется с романом Достоевского «Бесы».

А.Ф.: Роман – своего рода любовный многоугольник. Ирина Князева несет черты Полины Виардо, Лили Брик и других сильных женщин, притягивающих творческих и необычных личностей. И тем не менее герой не интересен для нее как поэт, она не является музой, как, впрочем, и остальные женщины. Сознательно ли тема авторского поэтического становления изъята из драматических отношений с Ириной?

Д. Ш.–П.: Скорее, эротический многоугольник. «Сильная женщина», как любил сказать Чехов о молодых женщинах, гармоничных обликом и духом, Ирочка Князева ценит поэтический дар Даниила Новосельцевского. Однако понимает, что его стихи непубликуемы в стране тоталитарного социализма. А значит — полезнее использовать его способность к лабораторной экспериментальной работе. Справедливости ради напомним, что эти навыки пригодились Даниилу в лаборатории ветеринарной станции во время высылки на Урал. Однако, как только открылся кооперативный театр под руководством Ирины Князевой, литературное образование Даниила и его писательские способности были тотчас использованы. Дело в том, что не литература лежала между Ирочкой и Даниилом. Не стихи. Она прагматически (если любовь и прагматизм совместимы?) любила Даниила. Он был при ней рыцарем без страха и упрека. Как, впрочем, и остальные соучастники компании. Включая капитана Лебедева.

А.Ф.: И в то же время это роман о литературе, о любви к русской литературе, неслучайны имена персонажей – капитан Лебедев (Лебядкин), поэт Виссарионов (намек на «неистового» критика Виссариона Белинского). Кстати, капитан, оказавшись затем сотрудником Большого Дома, принимает деятельное участие в смягчении ссылки Виссариона – думаю, реальный прототип угадывается читателем абсолютно. В связи с этим вопрос: можно ли предположить, что органы КГБ принимали участие в судьбе будущего Нобелевского лауреата, покровительствуя ему вопреки сложившейся легенде, и вели по дороге к славе?


Д. Ш.–П.:. Да, великая русская литература девятнадцатого–двадцатого столетий живет в наших стихах и прозе, к каким бы направлениям и школам мы ни принадлежали. Вполне понятно, что в каждом имени писателя, встречающемся в романе (который сам по себе полный вымысел!), читатель пытается найти перекличку с реально существовавшим литератором. Вы обратили внимание на имя Виссарион. Как в детской игре с подсказками «холодно и горячо», горячо выпало на «будущего Нобелевского лауреата». Уверен, что домыслы о том, что КГБ покровительствовало ему, — пасквили, не основанные ни на чем. В реальной жизни мы встречались, читали друг другу новые тексты, выступали с чтением стихов. Подробно об этом можно прочитать в книге моих литературных мемуаров «Водка с пирожными» (Издательство «Академический проект», 2007).

А.Ф.: Есть некая ирония в том, что сериал «Семнадцать мгновений весны» в книге назван «Осенние мгновения», а знаменитый театральный актер – Михаилом Михайловичем, по аналогии с сыгранным им персонажем разведчиком Максимом Максимовичем Исаевым. За смелым режиссером Баркосом видится Анатолий Эфрос. Более всего вы выделяете Герда Сапирова, за псевдонимом которого угадывается детский – поневоле - поэт Генрих Сапгир. Что он значил в вашей жизни?

Д. Ш.–П.: С самого начала признаюсь, что в реальной жизни я некоторое время сотрудничал с Театром на Малой Бронной. Одним из режиссеров был Баркан. Эфрос пришел в этот театр позже. Отсюда фамилия романного главрежа Баркос. Я написал для спектакля по пьесе Рустама Ибрагимбекова «Своей дорогой» довольно задиристые куплеты, в которых обыгрывались нефтяные вышки и вышки ГУЛАГа. Спектакль шел недолго. Его сняли. Думаю, что не только из-за моих вышек. Сняли, несмотря на то, что в нем играли великолепные актеры Броневой и Дуров. Однако опыт литературной работы в театре мне пригодился через десять лет, когда я писал пьесу для традиционного еврейского праздника «Пуримшпиль», посвященного памяти о том, как еврейская красавица Эстер спасает евреев древней Персии от злодея Ахашвероша. Пьесу поставил подпольный театр евреев-отказников. На один из спектаклей пришел со мной Генрих Сапгир. Подробно о нашей дружбе с Генрихом можно прочитать в моей книге литературных мемуаров. Генрих подружился и с моим сыном Максимом. Генрих был очень талантлив и чуток к талантам. Вместе с Максимом мы издали в малой серии “Библиотеки поэта” том его избранных стихотворений, а также опубликовали книгу о нем «Генрих Сапгир — классик авангарда».

А.Ф.: Вы пишете, что герой был выслан по «мягкой методике», точнее, был поставлен в условия добровольного переселения из Москвы в Пермский край, где ребенком с матерью находился в эвакуации во время войны. В вашей или жизни ваших близких друзей была подобная вынужденная высылка?

Д. Ш.–П.: Меня, слава Богу, не ссылали, не высылали и не сажали. Хотя дело подошло близко к этому. Об Иосифе Бродском и его ссылке в Архангельскую область написано много. Мои друзья евреи-отказники Владимир и Мария Слепак были сосланы в Бурятию, в Восточную Сибирь. По сравнению с ними моему герою Даниилу Новосельцевскому повезло, если можно говорить в такой ситуации о везении. Но ведь и в ГУЛАГе были ужасные и самые ужасные лагеря.

А.Ф.: В названии книги лежит метафора «винтовой лестницы»: «Мне иногда казалось, что моя жизнь напоминала все больше и больше винтовую лестницу, но не такую, которая несмотря на отклонения в сторону, стремится вверх. Моя винтовая лестница время от времени после очередного подъема, покачнувшись, спускалась вниз…» Может возникнуть впечатление, что радужные яркие тона книги сменяются в конце более пессимистическими, скажем так, стоицизм преобладает над жизнерадостностью. Происходит ли это потому, что за необычные для этого мира отношения Ирины – выполняющей роль многоликой богини, единой в своей сути - со многими воздыхателями необходимо расплачиваться по неотвратимой диалектике традиционного художественного произведения?

Д. Ш.–П.: Абсолютно правильная мысль. Хотя и первые витки лестницы, созидаемой Ирочкой Князевой, давались Даниилу нелегко, чем выше он карабкался, тем яснее понимал, кто же такая его возлюбленная. Другое дело, что он не мог сорвать со своих глаз пелену очарования, бесконечной преданности и вечной любви к Ирочке. До самого конца. Даже когда увидел ее у трапа самолета во время депортации из США в Россию.

А.Ф.: «Ирочка была моя виртуальная жена, Инга – земная любовница», — говорит авторский голос, тем не менее, герою выпадает жребий жениться на Екатерине, скажем прямо, женщине малокультурной. Делает он это из жалости, по равнодушию или по иным причинам?

Д. Ш.–П.: Именно так и видятся автору Ирочка и Инга. Что же касается Катерины, в моем романе много симпатии к этой красивой, любящей, работящей матери и жене. Намотавшись по виткам лестницы жестокой судьбы, Даниил, наконец, обретает самое важное, на мой взгляд, надежную семью. Я понимаю, что это ассоциируется с последними горестными годами Юрия Андреевича Живаго. Но, поверьте, это всего лишь внешнее сходство.

А.Ф.: Ирина не в силах вытеснить из жизни поэта одну любовь – к литературе. Главным героем набоковского романа «Дар» была Муза, полу-Мнемозина, русская словесность. Можно ли назвать ваш роман диалогом не только с конкретными тенями прошлого, прототипами героев, но и с Толстым, Достоевским, их персонажами, страстно жаждущими продления своей жизни в произведениях будущего?

Д. Ш.–П.: С «Бесами» и «Доктором Живаго» — несомненно!

А.Ф.: Значительное место в романе отводится национальному вопросу. На эту тему у вас есть стихотворение «Цыганский табор в Озерках». Кажется, только раз приводится пример явного шовинизма, по отношению к Саше, у которого цыганские корни, и к его жене. Мотив невольной ассимиляции, «русскости» героя среди простого населения в пермском крае, наталкивает на мысль о том, что национальный вопрос так или иначе подогревался прежде всего властями, был одной из их козырных карт в беспроигрышной, казалось, игре. Многое ли изменилось в России в этом смысле за последние годы?

Д. Ш.–П.: Мне трудно судить о национальном вопросе в современной России. Судя по всему, государственного антисемитизма нет. Я опубликовал в России книгу рассказов «Карп для фаршированной рыбы» и два микроромана под общей обложкой «Эти странные русские евреи». Никаких препятствий к их изданию, продаже и рецензированию не видел. Никто никого не заставит любить. Слава Богу, что евреев в России оставили в покое!

А.Ф.: Как вы сами оцениваете соотношение в себе поэта и прозаика, кого из них в вас больше? Работаете ли вы сейчас над новым большим прозаическим произведением?

Д. Ш.–П.: Я начинал как поэт. В начале восьмидесятых (прошлого века!) решился сочинять прозу. Написал несколько фантелл и два романа — «Искупление Юдина» и «Герберт и Нэлли». Стихи продолжал писать всегда. В прошлом году написал и опубликовал антироман в стихах «Пришелец». Может быть, это синтез поэзии и прозы и мое будущее?

Вопросы © A. Филимонов. Ответы © Д. Шраер-Петров.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67