Тоскуя по золотому веку кино, Годар отмечал, что прежним актерам приходилось много работать физически: бежать, падать, плыть, кривляться, драться, до одури потеть в лучах прожекторов. Труд в кино был овеществлен, его удостоверяли синяки, ссадины, переломы и сотрясения мозга. Зато нынешние актеры сибаритствуют, у них все условное, понарошку. Чуть что - наготове дублер. Годар против имитации, Годар радикален.
Я же думаю, что по закону сохранения сумма труда всегда одна и та же. Если актеры перестали рисковать и потеть, значит, теперь перерабатывает кто-то другой: продюсер, оператор; может быть, сценарист; наверняка режиссер. Короче, приятным путешествием кино является только для зрителя. Впрочем, если так называемые мастера экрана все-таки не доработали, то зритель испытывает растерянность. А наиболее ответственный зритель, в просторечии именуемый критиком, берет на себя труд по реконструкции замысла ( замысла не горе-киношников, а Творца, чей Мир худо-бедно отпечатался на пленке). За эту реконструкцию критику в конечном счете и платят деньги. Вот именно.
Пять лет назад одна тульская знакомая, бывшая одноклассница, простодушно наехала: "А зачем критик? Получает удовольствие, а потом еще и деньги!" Нет, Света, критик не всегда получает удовольствие от фильма, чаще - от собственного усилия, от той перепланировки и того евроремонта, которые он учиняет в жалкой лачуге-развалюхе, выстроенной практикующими кинематографистами за казенный счет. Итак, Света - зубной техник, это вступление персонально для тебя.
К сожалению, вопрос "Зачем стоматолог?" не приходит в голову никому. Она знает эту свою сильную сторону и поэтому смеет наезжать. Остальным, кто уверен, что критик полезен не меньше зубного врача, посвящается нижеследующий анализ фильма "Мой сводный брат Франкенштейн". Эта картина сценариста Геннадия Островского и режиссера Валерия Тодоровского оставила в душе если не холодное равнодушие, то послевкусие в жанре "недостаточная работа".
Мне попались газетные рецензии, рассматривающие фильм в зловещем свете кавказской войны, с которой возвращается физически и духовно покалеченный парень, новоявленный сын благополучного московского ученого (акт. Л.Ярмольник). Парень этот - грешок молодости, зачатый от ученого провинциальной то ли буфетчицей, то ли медсестрой. Теперь она умерла, парню требуется операция на поврежденном осколком глазу. Парень вселяется в отцовский дом благодаря нравственному порыву нынешней жены ученого (актр. Е.Яковлева) и вопреки желанию самого ученого, его родного отца. В доме еще двое детей: подросток 15 лет и девочка помладше. Чужой постепенно расшатывает устои семьи. В конечном счете психическая болезнь и желание бороться с невидимыми врагами приводят к тому, что чужой захватывает в заложники свою новую семью и закономерно становится жертвой спецназа.
Для начала: кавказская война ни при чем, кавказская война - спекуляция. Не далее как две недели назад, анализируя картину "Свои", я уже указывал, какие опасности подстерегают кинематографистов на территории, где творится коллективное насилие. Это предельно ответственная, фактически заминированная территория. Пускай там работают камикадзе или саперы. Парадокс в том, что сюжет, предъявленный Островским и Тодоровским, - классический сюжет, в сущности архетип. Для того чтобы он состоялся, не нужно эксплуатировать кровавую войну. Попытки нашей критики интерпретировать фильм исключительно в параметрах актуального военного конфликта - аморальная подмена и вопиющий непрофессионализм.
После того как с войной покончили мы счеты, вытащим генеральный сюжет или даже куст сюжетов. Вот в каких выражениях героиня Елены Яковлевой предъявляет нового члена семьи собственным детям: "Обстоятельства сложились таким образом, что в нашем доме появился Павлик!" Отлично, этой дебильной формулы, как ни странно, достаточно для того, чтобы обойтись без военных спекуляций. Вот с нее бы и начинать кино! Ведь если нам рассказывают частную семейную историю, то в координатах этой истории корень зла - отнюдь не развязанная неизвестно кем, неизвестно в чьих интересах война, а старинный папкин грешок. Переспал, зачал и забыл - вот проблема и Отца, и его нынешней жены, и двоих младших детей. Это прописи. Это вечный и очень сильный сюжет. В сущности, было бы гораздо "уместнее", если бы Павлика покалечили не на войне, а в быту, в драке, на заводе, как-то вот так. Потому что такого рода причина - "однокоренная" с последующими семейными разборками, а страшная война - из другого словаря, из другого измерения.
Самое отвратительное: в том виде, в каком сюжет предъявлен Островским и Тодоровским, он не имеет художественного решения. Он является привилегированным полем для идеологических тяжб и спекуляций. Пару раз в своих колонках я наезжал на представителей среднего класса, а сейчас буду их защищать. Искусство - не идеологическая схема. В искусстве мы на стороне главного героя. Мы за ним следим, с ним идентифицируемся, его судим, пытаемся понять и в конечном счете прощаем: так устроен текст, такова его неотчуждаемая прагматика. Если текст сделан правильно, нам удается совпасть и с принцем Датским, и с собакой Каштанкой. Что же говорить про предъявленных этой картиной ученого и менеджера среднего звена! Если персонаж Ярмольника - действительно протагонист, я готов наплевать на социальную разницу и посочувствовать его страшноватому положению. Безумный сын, этот скелет в шкафу, угрожающий новой семье и благополучию, действительно должен быть уничтожен!
Кое-кто удивится, а я настаиваю: типологически сходен с сюжетом "Франкенштейна" сюжет отличной картины Эдриена Лайна "Роковое влечение". У протагониста американского жанрового шедевра, добропорядочного семьянина, которого играет Майкл Дуглас, свой скелет в шкафу - внезапная интрижка с некоей роковой дамой (актр. Гленн Клоуз). Дама принимается за разрушение семьи Дугласа, за шантаж, и поначалу мы воспринимаем ее домогательства как предъявленную герою закономерную плату за грех. Однако плата повышается, и вот наступает момент, когда зритель осознает, что отныне плата и грех несоразмерны, что дама перешла границу и что теперь она даже не мститель, а убийца. И вот мы, зрители, каждый из нас, переживший драму Дугласа изнутри, говорим: Дуглас, теперь можно защищаться любыми подручными средствами, теперь ты будешь прав в любом случае.
Опять я вынужден говорить об отсутствии в России городской культуры и сопутствующего ей жанрового сознания. Наученный традицией литературного психологизма, Тодоровский пытается лавировать между Павликом и Отцом. Надеется понять обоих, простить обоих. Снова, как и в "Любовнике", мечтает сохранить политкорректное равновесие! Сколько объяснять, что равновесие это не имеет никакого отношения к западным либеральным ценностям, что это всего-навсего эклектика, профанация, недостаточная работа. Нормальная работа - выбрать одного главного героя и именно ему подарить последнюю правду.
Итак, если протагонист - Отец, то он чудак на букву "м". Потому что, столкнувшись с прямой угрозой младшим детям, жене и себе, лишь таращил глаза, жевал язык и держал свои вялые руки в карманах. Любите ли вы средний класс, как любил его я во время просмотра этой вопиющей картины? Если любите, неужели согласитесь с тем, что вот этот беспомощный моральный урод в исполнении Ярмольника - его типичный представитель? Даже сердобольная жена сердится: "Физик хренов, фигляр!" Авторам все еще интересно разбираться со старинной русской интеллигенцией, которая давно мутировала и расслоилась. Да и была ли?
Ладно, смягчимся. Может, протагонист - Павлик, названный так, вероятно, с намеком на популярного "предателя" Павлика Морозова? Павлик вгоняет внимательного зрителя в ступор такими вот рифмованными репликами, почти стихами:
Да ты пойми, бать!
Я лучше понимаю, где вам быть.
Как говорит в подобных случаях поколение next, прикольно и характерно. Образ Павлика - конечно же, полемика авторов с "Братьями" Алексея Балабанова. Балабанов уже реализовал вариант, где "чужой с войны" - протагонист, и в сущности закрыл тему. Балабанову нравится симпатичный и обаятельный Данила Багров. Островскому и Тодоровскому неприятна сама мысль о том, чтобы оставить последнюю правду за Павликом, и они превращают его в неприятного уродца. Нет проблем. Остается третий кандидат на первенство, тот, чей образ зашифрован в названии фильма.
Чья это речь: "Мой сводный брат..."? Сразу отбросим публицистическую версию, дескать, это каждый из нас. Нет, архетип указывает на вполне конкретного братца, на 15-летнего "хорошего". "Плохой" Павлик учит его своей специфической правде, а "хороший" отвечает ему тем, что подговаривает уличных парней избить Павлика и изгнать. Вот он, очередной не замеченный авторами грандиозный сюжет про двух братьев, хорошего и плохого, Авеля и Каина, переосмысленный, допустим, в фильме Элиа Казана "К востоку от рая" с Джеймсом Дином, по Стейнбеку, фильме, который я советую посмотреть в рифму к Тодоровскому и просто так, для души. "И пошел прочь Каин, и скитался в земле Нот, к востоку от рая... Может, тебе уехать куда-нибудь?" - обращается к плохому Джеймсу Дину, "обидевшему" и хорошего брата, и отца, тамошний шериф.
Но нет, наши либеральные интеллигенты не хотят знать ни архетипов, ни правил сюжетосложения, ни здравого смысла. Третий кандидат, обиженный "хороший" братец, тоже не у дел. Ну хотя бы он порадовался гибели недруга в финале! Ничего подобного, и этот не боец, не герой. То, что описывает и косвенно предлагает в качестве модели общественного устройства "Франкенштейн", - не гражданское общество, а тоталитарный инкубатор. "Плохой" герой Джеймса Дина говорил в финале своей великой картины обанкротившемуся чистоплюю-отцу: "У человека есть выбор, и именно выбор делает его человеком!" Вот я зарекся хвалить американцев в назидание нашим, но не удержался. Пускай обиженное Отечество простит меня в очередной раз.