Очередной кризис “единства”

От редакции. «Русский журнал» побеседовал с известным российским писателем Юрием Буйдой о том, как он оценивает тот общественный подъем, который начался в России с начала декабря и продолжается по сей день.

Юрий Буйда– писатель; автор романов «Дон Домино» (1994), «Синяя кровь» (2011), сборника рассказов «Прусская невеста» (1998). Лауреат журналов «Октябрь» (1992) и «Знамя» (1995, 1996, 2011). Его произведения переведены на немецкий, польский, финский, французский, японский языки.

* * *

Русский журнал: Вызывает ли у вас какой-то писательский интерес тот общественный подъем, который наблюдается с начала декабря? Что для вас принципиально в этих событиях? В какой исторический контекст их следует помещать?

Юрий Буйда: Это очередной кризис идеи «единства». В разные времена она принимала разные формы, и кризисы были, понятно, разными. Возникла эта идея, как мне кажется, в тот период, когда Золотой Ордой правил хан Узбек (в русских документах его называют Азбяком или Озбяком), который превратил ислам в государственную религию ордынцев, и противостояние Орды и Руси приобрело формы религиозного конфликта. Единство православных в борьбе с иноверцами стало эффективным инструментом в руках великих князей, которые собирали, стягивали Русь. Наверное, тогда же началось и формирование загадочной русской соборности. Идея единства становилась актуальной в критические периоды русской истории – в годы Смуты, например, после Смуты, когда Россию собирали заново, или во время войны с Наполеоном. Она использовалась для обоснования притязаний России на Балканы и особую роль в славянском мире. Но в XIX-м, начале XX века эта идея утратила актуальность: крестьянская реформа, реформы Столыпина были направлены на пробуждение индивидуалистического гения русского народа.

Идею единства реанимировали большевики, которые сначала бились за единство своей партии, потом за единственность своей партии, потом за единение партии и народа, а заодно и за единение народов СССР. Владимир Путин ничего не выдумывал, когда создавал «вертикаль» и «Единую Россию». Уже тогда, впрочем, было ясно, что реформы Путина—Медведева предполагают рост экономической эффективности, а, следовательно, социальную атомизацию, что рано или поздно приведет к кризису единства. Он и случился. Стало очевидно то, о чем эксперты знали давно: в России на самом деле несколько «Россий», и каждая нуждается в специфической социальной и экономической политике, если угодно, в специфической демократии. Что хорошо для Москвы, например, не всегда годится на Кавказе. А требования интеллектуалов вовсе не совпадают с ожиданиями провинции. И т.д. Власти в России еще не приходилось решать такие проблемы.

РЖ: Допустим, вы решите писать книгу о России десятых, что окажется в фокусе вашего внимания, и какие литературные средства вы будете использовать? Какие литературные жанры, формы, сюжеты лучше всего подходят для описания сегодняшней России? Появился ли у России десятых какой-то «герой нашего времени»?

Ю.Б.: Меня не интересуют ни жанры, ни сюжеты, ни даже, страшно сказать, Россия – меня интересуют реальные люди со всеми их страстями, с их стремлением к Богу и тягой к дьяволу. Если мне удастся рассказать об этих людях, это и будет книга о России.

В России всегда уважали героев и воздавали им должное, но любили – праведников, на которых мир стоит. Герои меня не интересуют. Тем более – публичные фигуры: я не Салтыков-Щедрин и не Теккерей.

РЖ: В том противостоянии, которое наметилось между партией Лужников/Поклонной горы и партией Болотной площади, на чьей вы стороне? Есть ли у вас какие-то симпатии в ту или иную сторону?

Ю.Б.: А я не вижу партий. Среди тех, кто был на Болотной, много моих друзей, много их было и на Поклонной. Подчеркиваю: друзей, а не сторонников каких-то идей. Там и там было немало людей, которые мне антипатичны. Но партий нет. Может быть, со временем они и возникнут. Одни, например, будут отстаивать интересы динамичного меньшинства, другие займут сторону большинства, которое тоже хочет перемен, но связывает эти перемены не с честными выборами, не с личностью президента, а, например, с новым налогообложением в части малого бизнеса – основы роста провинции.

Власть впервые сталкивается с такой ситуацией, и ей придется приложить немало усилий, чтобы как-то гармонизировать, или хотя бы сбалансировать интересы динамичного меньшинства, живущего в XXI веке, и нединамичного большинства, в котором можно отыскать даже какие-то черты феодализма. «Много Россий» - это еще не развал России. В таких условиях власти придется меняться. И опираться на гражданское общество, признаки которого забрезжили и на Болотной, и на Поклонной с Лужниками.

РЖ: Мы в «Русском журнале» развиваем идею исторических параллелей. Если искать какие-то исторические параллели, то нынешний этап российской истории может быть сопоставлен с каким периодом? С концом 80-х или, может быть, с десятыми годами XX века? Или, возможно, мы находимся на заре некоего нового Серебряного века?

Ю.Б.: Бойтесь параллелей, бойтесь аналогий. При желании и, поверьте, при небольших усилиях можно отыскать в сегодняшней ситуации нечто похожее на то, что было накануне Смуты, когда в непричастность Годунова к убийству царевича Дмитрия не то, что не верили, – не хотели верить. Но, строго говоря, это ложная параллель. Россия другая, люди другие, мир другой, все другое. А главное – поиск аналогий бесплоден. Историю нужно знать, но история не забор, из которого выламывают штакетину, чтобы огреть ею идейного противника.

РЖ: В чем, на ваш взгляд, заключается главная нравственная проблема современного российского общества? Это цинизм? Это уныние и представление о том, что в России всегда было и будет плохо? Или что-то еще?

Ю.Б.: Считается, что раньше люди хотели «быть» (космонавтами, геологами, артистами, летчиками), а теперь хотят только «иметь» - деньги, машины, дома и т.д. Эта проблема стала очевидной с развитием потребительского общества в России, точнее, обществ, которых столько же, сколько и «Россий». Но мне кажется, что это ложная постановка проблемы. Люди и раньше хотели «иметь», но не имели возможности, и сейчас многие хотят «быть» кем-то, хотя список стал иным, и космонавт в нем занимает не первое место. Я думаю, это даже хорошо: реалистов становится больше. Общество потребления меняет все наши представления о жизни, морали и т.п., и многие изменения уродливы или кажутся уродливыми. Что ж, мы только в самом начале, мы бедны и не способны купить идеи, мораль и товары высшего качества. А что касается проблемы «быть» и/или «иметь», то язык решает ее просто и правильно: «иметь бытие» - это и значит «Быть».

Насчет нравственных проблем… У России нет нравственных проблем – они есть у меня, у вас, у реальных людей. А нравственные проблемы не бывают главными или не главными, и набор их не изменился с тех пор, когда Церковь окончательно утрясла список смертных грехов.

Беседовал Дмитрий Узланер

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67