Нулевая литература: Пелевин

От редакции. Первая статья Яна Шенкмана в серии текстов в главных книгах нулевых годов – о Гарри Поттере. Это – вторая.

* * *

Формально «Generation» относится к девяностым, первая публикация датирована 1999 годом. Да и речь там о реалиях девяностых. Тем удивительнее, что нулевые годы прошли под знаком именно этой книги и завершились ее экранизацией. Горящий Белый дом, мухоморы, черный пиар, безумные копирайтеры, зомбированные политики… Все это выглядит сегодня увлекательной ретроспекцией, делами минувших дней. В фильме этот момент подчеркивается особо: вот, дескать, какое было время, сынок.

Казалось бы, а причем тут мы? Но в том и штука, что то понимание жизни, та стратегия поведения, которая в девяностые сдвинула крышу продвинутым героям Пелевина, в нулевые пошла в народ. Идея овладела массами. Массы сначала обрадовались и безмерно зауважали себя, решив, что они тоже продвинутые. Жизнь в 3D-пространстве под воздействием анального и орального вау-факторов оказалась доступной не только шустрым одиночкам, но и простым смертным. Более того: от нее уже никуда не деться.

Так что — обрадовались. Потом задумались. А под конец стало даже немного тошно.

Недавно один мой знакомый нанимался на работу в пиар-агентство. Пришел, посмотрел, послушал. «Ну, и как тебе?», - спрашиваю. Да так, говорит, пелевинщина в местном масштабе.

Что такое пелевинщина? Попробуем сформулировать. Но сначала результаты опроса, который я провел в своем блоге. Вопрос звучал так: в чем секрет Пелевина и почему он оказал такое мощное влияние на умы? Ответов было много, и все резонные.

1. Пелевин, как и Гребенщиков, талантливый культуртрегер. В его книгах содержится все, что нужно знать менеджеру среднего звена о мировой культуре. Прочитал – и тоже интеллигент.

Это, кстати, вполне вписывается в концепцию интеллектуального реванша гопоты девяностых. В девяностые гопота выиграла мерседесы, счета, квартиры и депутатские значки, а культурное пространство начисто проиграла. В нулевые упущенное было наверстано офисным планктоном. Другое дело, что Пелевин впрямую никогда не обслуживал этот слой. Но самооценку ему, безусловно, поднял.

2. Пелевин циничен, нулевые тоже циничны. Цинизм на цинизм – получается реализм.

Вполне правдоподобная версия. Она объясняет и падение массового интереса к Пелевину на исходе нулевых, когда цинизм стал потихоньку сходить на нет.

3. Всему виной безрыбье современной русской литературы. На этом фоне человек, умеющий хорошо писать и имеющий что сказать, автоматически становится классиком.

По большому счету это так, хотя реальность книжного бизнеса и отстоит максимально далеко от реальности литпроцесса. Писателей действительно почти нет, зато хитмейкеров сколько хочешь.

Высказывались и другие предположения. Елена Эфрос, например, замечает, что Пелевин «впервые заговорил с российским средним классом на его языке». С той поправкой, что он отчасти этот язык и придумал. Нельзя недооценивать влияние литературы на жизнь. Пелевин заговорил на языке среднего класса, а средний класс на языке Пелевина. Вот и поговорили.

Поэт Алексей Тиматков пишет следующее: «Он довёл до совершенства народный жанр "телеги" ("прогона"). Этот жанр продиктовал крайне выигрышный баланс злободневности и метафизики. Плюс родовое пятно эскапизма, дорогого всякому российскому интеллигенту. Вот и причина».

Ему вторит критик Кирилл Анкудинов: «Учение В.П. - препарированный по-современному буддизм. Смысл учения: непризнание объективной реальности и как частное (но актуальное) следствие из этого - крайний релятивизм. Цель учения по отношению к отдельной личности: отказ от "я", растворение в "потоке нирваны". В.П. - Ошо с поправкой на российский литературоцентризм ("Ошо-беллетрист")».

А вот тут стоп. Это распространенное мнение, на него хотелось бы возразить. Да, принято считать, что Пелевин – эскапист, и у него чего ни хватишься, ничего нет: ни власти, ни политики, ни свободы воли. Все плод манипуляций, воображения, игры чьего-то ума.

Действительно, чуть ли не все романы позднего Пелевина строятся на сюжете побега от реальности. Начиная с «Поколения» и вплоть до последней по времени «Ананасной воды для прекрасной дамы». Но обратите внимание: что ни побег, то неудача. Бежать по большому счету некуда. В этом смысле показательна концовка «Generation `P`»: «По дороге один за другим идут тридцать Татарских». Тут с одним-то собой не знаешь, что делать, а тебе в качестве бонуса сразу тридцать… От себя не убежишь, какая уж тут нирвана.

Даже протест и экстремизм становятся объектом манипуляций. Как раз они — в первую очередь. Протестующему, недовольному бежать так же некуда, как и всем остальным. Его недовольство вполне системно.

«Аль-америки не будут мне мстить, - говорит герой «Зенитных комплексов Аль-Эфесби». - Они просто примут меня в свое племя».

А значит это вот что: «Меня втолкнут в крохотную клетушку с компьютерным терминалом. На экране будут два графика — «USD/EUR» и «EUR/USD» — такие же, как на форексе. По бокам от монитора будут лежать две банкноты, подаренные мне правительствами США и Объединенной Европы — сто долларов и сто евро. Мои деньги. Я сяду за терминал («все садятся сами», сказал следователь), — а дальше начнется моя вечная мука. Когда вверх пойдет доллар, я буду глядеть на «EUR/USD» и страшно кричать, видя, как падают в цене мои евро. А когда вверх пойдет евро, я будут глядеть на «USD/EUR» и страшно кричать, видя, как падают в цене мои доллары. Я буду глядеть то налево, то направо, и все время кричать. Когда я устану и замолчу, мне в уши ударит полный муки крик братьев по борьбе, играющих в вечный форекс в соседних клетках».

Кто придумал этот ад? И как ему удалось внушить нам, что это рай? Кого винить – Бога, американцев, Путина? Вампиров? Марсиан? Пиар-директора транспланетной корпорации?

В сущности все, что написал Пелевин в нулевые, и было поиском этого манипулятора средствами современной литературы. Хотя ответ очевиден с первого же романа. А если вдуматься, не так уж и нов.

Гребенщиков пел когда-то: «Попадись мне, кто все так придумал, — я бы сам его здесь придушил». Между прочим, скрытая цитата из Довлатова: «Если б мне показали человека, который виноват… На котором вина за все мои горести… Я бы его тут же придушил…»

По Довлатову, этот человек – ты сам. Отсюда и его постоянная полемика с Сартром, утверждавшим вину Других. Пелевин в этом смысле занимает промежуточную позицию между Сартром и Довлатовым, фактически следовавшим православному канону. Акцент переносится с личности на общество, порождающего мнимости и страдающего от этого. «Комитет-то мы межбанковский, - говорит Морковин, — это да, только все банки эти – межкомитетские. А комитет – это мы». Другие-то другие, но другие, они ведь – мы…

О том же примерно и история Семурга, сквозным мотивом проходящая через всю книгу:

«Была такая восточная поэма, – сказал Татарский, – я ее сам не читал, слышал только. Про то, как тридцать птиц полетели искать своего короля Семурга, прошли через много разных испытаний, а в самом конце узнали, что слово «Семург» означает «тридцать птиц».

– Ну и что? – спросил Фарсейкин, втыкая черный штепсель в розетку.

– Да так, – сказал Татарский. – Я вот подумал, а может, наше поколение, которое выбрало «Пепси», – вы ведь тоже в молодости выбрали «Пепси», да?

– А что делать-то было, – пробормотал Фарсейкин, щелкая переключателями на панели.

– Ну да… Мне одна довольно жуткая мысль пришла в голову – может быть, все мы вместе и есть эта собачка с пятью лапами? И теперь мы, так сказать, наступаем?»

Сегодня, в 2011 году, правильнее сказать: наступили.

Дурная бесконечность, описанная Пелевиным с точностью опытного диагноста: отражение отражения отражения — не имеет внешнего источника, только внутренний. Осознание этого факта – примета нулевых, но не девяностых. В те времена еще оставалась иллюзия, что побег возможен. Он был знаменем меньшинства. Но когда бежать захотели все, иллюзия умерла. Одинокий волк – благородная и романтическая фигура. Но стая одиноких волков выглядит безнадежно абсурдно.

В этом смысле интересно сравнить два кризиса — 1998-го и 2007-го. Разницу между ними хорошо сформулировал Александр Кабаков. «От прошлого кризиса, - сказал он, - можно было бежать в Нью-Йорк. От этого – разве что на Луну».

Пелевинщина сделала свое дело. Мы так старательно, с таким энтузиазмом занимались имитацией, строили мнимый мир, что в существование реальности теперь трудно поверить при всем желании. Ну, разве что на Луне. И то сразу приходит мысль: «Наверно, кто-то Луну пиарит».

Мир Пелевина, плоский и понятный как блин, начисто исключает неожиданности, а значит, и возможность спасения. Любопытная деталь: в «Поколении» на все 335 страниц – единственное многоточие… Кстати, попробуйте отыскать. Даю подсказку: оно в цитате.

Реальность «Чисел», «Empire V» и других романов еще более герметичная, душная, несмотря на весь безудержный креатив. Безнадежность и беспросветность Пелевина нулевых объясняется именно этим: да, бояться некого, да, возможности безграничные, но зато и винить можно только самих себя. Никакой Пушкин за тебя уже не ответит.

Бежать из собственного ада некуда. Его не поборешь сменой экономического строя, революцией, наркотиками. Даже айфон бессилен. Пока не произойдет качественный антропологический сдвиг, пелевинщина не умрет. Плохая ли, хорошая, а система тут не причем. Ты сам себе система, сам себе Вавилен Татарский. В девяностые это было ясно только особо умным. Сегодня, видимо, уже всем.

***

Мне повезло. С главным героем «Generation `P`» я знаком лично. В 2000 году, почти сразу после выхода книги, мне удалось взять у него интервью для «РЖ». Сейчас, спустя одиннадцать лет, он жив-здоров, все у него в порядке. По-прежнему работает в масс-медиа, много путешествует. Последнюю эсэмэску он прислал мне из Антарктиды. Дальше, кажется, бежать некуда.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67