Несбывшаяся русская жизнь

Несколько месяцев назад довелось побывать в Нижнем Новгороде. Мир сейчас устроен так, что добраться из Хабаровска до Парижа или Мадрида, пожалуй, удобнее, чем до Нижнего – по крайней мере, в этом случае вам не придется подгадывать расписание авиарейсов или пытаться состыковать с ними отправление поезда. Стамбул, с точки зрения коммуникаций, ближе, чем какая-нибудь деревня на Амуре. Впрочем, и в отношении «нахождения в знакомом культурном пространстве» – аналогично: если у вас не будет желания «посмотреть на местную жизнь» (что в большинстве случаев ограничивается специально изготовленной «экзотикой», «местной спецификой на показ»), то вы имеете все шансы не выходить за пределы знакомого вам пространства, способов жить и действовать – только картинка за окном будет несколько меняться, да некоторые необременительные знаки «другого места» будут напоминать вам о перемещении – ровно настолько, чтобы вы ощутили смену местоположения, не испытав других неудобств. Это удобный мир – поскольку те, кто находится за его пределами, изо всех сил стремятся войти в него, их пребывание за его пределами – не результат выбора, а следствие неудачи: происхождения, местоположения, неблагосклонности фортуны. Те, кто отказывается от него – это не те, кто вовне, а кто слишком глубоко внутри него, его «коренные обитатели», при всей странности последнего выражения – может ли быть «коренным» то, что предполагает как раз отсутствие «корней»? Отказ – это как раз попытка обрести «корни», «прошлое, которое мы потеряли», «утраченное наследство», которое ищется подальше от себя – поскольку собственное существование, своя среда переживается как «неаутентичная»: в «поисках себя» мы привычно уходим подальше от себя – предполагая, что где-то «там» находится нечто, позволяющее нам стать «самими собой» (уверенность в движении укрепляется через утверждение «былого обладания» этой «подлинностью»: возвращать надежнее, чем создавать, поскольку логика «возвращения» предполагает, что когда-то эта «подлинность» уже была – и тем самым неудача лишь говорит нам о неверности избранного пути, а не о невозможности самой задачи).

Дальневосточник, за редкими исключениями (допустим ради точности выражения – исключения всегда есть), не горожанин или, если некогда им был, то растерявший большую часть своих прежних качеств. Ведь город делает городом среда, особые способы существования, ритм жизни, наличие публичных пространств и времяпрепровождения. Город – запечатленное время, он всегда больше своего «сейчас», он хранит память о прошлом в планировке, в названиях улиц, в старых кварталах, сложившихся обыкновениях и местах встреч – это не просто «прошлое», которое есть и в деревне, но память о прошлом, та, которую можно извлечь из настоящего: город всегда напластование разных эпох, сосуществование разных времен. И да, главное – в городе живут. Последнего дальневосточник лишен почти всегда. «Город», в котором он обитает, лишь случайность, факт биографии, «место», куда он прибыл и откуда отправится дальше. На практике он может прожить в этом месте всю свою жизнь, может родиться здесь и быть вторым или даже третьим (впрочем, это уже огромная редкость) поколением – это обстоятельство редко меняет положение вещей.

Есть здесь то, что присуще всем большим городам за минувшие два века, когда число их жителей росло в геометрической прогрессии и города с трудом справлялись с задачей «переварить» новых поселенцев, превратить их в горожан – об этом напоминают описания парижских предместий XIX века или огромные рабочие кварталы Манчестера, за несколько десятилетий из небольшого городка превратившиеся во второй по численности населения город Англии (и до сих пор не совладавший с асимметрией маленького городского центра и фабричного поселения). Собственно, сейчас почти все горожане – горожане недавние, с небольшой родословной. Но есть и то, что отличало Дальний Восток – если «новые парижане» или «новые венцы» собирались оставаться там, куда прибыли – город был для них конечной станцией, завершением пути – они не были горожанами, но старались ими стать, то на Дальнем Востоке «поселение» было пунктом промежуточным – тем, куда приезжали для того, чтобы продолжить путь дальше или вернуться туда, откуда прибыли по приговору, распределению, командированию. Здесь до сих пор многое «на время», а характеристика «новый» – едва ли не лучшая рекомендация чего угодно, поскольку «новая времянка», разумеется, лучше старой. Те, кто так и остался здесь, сохраняют взгляд «приезжих» – они «застряли», в отличие от более удачливых, решительных и смелых, тех, кому удалось осуществить запланированное – но то, где они «застряли», так и не стало для них «своим»: это фактическое положение вещей, но отнюдь не принимаемое, принять в качестве «своего» – значит смириться, расписаться в неудаче. Обживания «окружающего пространства» не происходит – поскольку это именно «временная ситуация», «настоящая жизнь» начнется не здесь, не сейчас, а там, куда еще только предстоит добраться – здесь же нужно «накопить ресурсы», «собраться с силами», которые позволят совершить рывок «в жизнь».

«Другая жизнь» располагается где-то по ту сторону, выступая сниженным аналогом «потустороннего» – и любое перемещение не дает в результате ощущения окончательности, попадания в итоговую точку (из-за чего напряженность отталкивания – «покидания», «избавления» от прежнего места – становится нередко ключевым переживанием: истинность нынешнего места обосновывается неприемлемостью покинутого, важно не то, где ты, но откуда удалось уйти).

Отсюда удивительность переживания Нижнего – большого русского города, живущего своей жизнью, имеющего свой выразительный облик и свою местную жизнь. Если в исходной оптике вся Россия стягивается до Москвы и Питера, одновременно и пунктов, ведущих «вовне», то все остальное оборачивается в пространство, преодолеваемое до этих точек – оно практически пустое, воспринимаемое лишь через время, требуемое для его пересечения. Путь из Москвы до Нижнего оборачивается развертыванием этого пространства – из пустого оно становится наполненным, утрачивает свою бескачественную однородность, двухмерность изображения. Сам же Нижний не только сохранил своеобразный облик с местным кремлем, с бывшими слободами, до некоторой степени сохраняющими замкнутость на себя, но и предстает принципиально не-вторичным – имеющим собственную внутреннюю жизнь – т.е. то, что интересно именно здесь, существует потому, что это кому-то интересно именно таким образом, а не как отсвет «чужого». Характерны выставки, которые прокладывают свой путь из польских городов в Нижний – напрямую, не через Москву, интеллектуальные интересы, связанные с другими европейскими городами и происходящими в них событиями. Москва здесь – скорее транспортный, финансовый центр, но не интеллектуальный, она в куда меньшей степени посредник, чем партнер – в ее посредничестве нет неизбывной необходимости. Разумеется, во всем этом много преувеличения – сама структура коммуникаций такова, что Москва оказывается едва ли обходима, она посредничает неявным образом – так, чтобы польская выставка попала в Нижний, должно быть участие Москвы – именно московские фонды или московские филиалы фондов должны утвердить и профинансировать – центр стягивает к себе все, и если с первого взгляда это не очень заметно, то уже второй шаг вновь предъявляет те же связи.

Но все-таки первый взгляд не обманчив в другом отношении – это совершенно свое, собственное пространство, своеобычный город, напоминающий европейские города – не столько внешним видом, сколько наличием своего лица, не поселение, контролирующее пространство, а обживающее его, создающее зримую плотность страны, где каждая провинция имеет собственный облик, собственную жизнь, автономию, позволяющую сохраняться или образовываться своим, местным смыслам. Немногие русские города обладают таким лицом – для того мало сил, немногое возникающее и передающееся существует с трудом, каждый раз затрудняясь ответить на вопрос – «зачем», оно практически бесполезно и потому лишь странного упорства ради существует, незамеченное – и потому не сровненное с землей. И яркий образ другого рода отсылает к неслучившейся России – в ее множественности, невыровненности, неправильности – т.е. к своим правилам.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67